Мама Девчонка родилась в судьбоносном 1917-м. Выросла в Клинцах - русском городке на границе с Белоруссией. Мать домохозяйка (в семье пятеро детей), отец - рабочий ткацкой фабрики, очень прилежный и квалифицированный. Убежденный коммунист. Было пионерское детство с настоящими вожатыми, военными играми. "Взвейтесь кострами, синие ночи…" В школе - круглая отличница. Потом ФЗУ, работа ткачихой. С тех пор осталась привычка и умение вязать носки, варежки, кофточки, свитера. Учеба в Ленинградском сельхозинституте (очень в духе времени, ее же стишок той поры: "От Чукотки до Памира ждут колхозы бригадиров, полеводов ждут. Ты придешь - красивый, ловкий, с большевистскою подковкой, полюбивший труд…". Приближался 37-й год. Еще преподавали профессора и доценты, которые учились и учили при царском режиме, но и к ним, и к студентам уже начали внимательно прислушиваться "стукачи". Потом стали таинственно исчезать и преподаватели, и студенты. Чтобы не загреметь следом, всем думающим приходилось следить за каждым своим словом. Почти как в разведшколе. Лекции читали не только по сельскому хозяйству и всему, что связано с ним. Был, для общего развития, даже курс литературы, притом тогда еще - на высочайшем уровне! Его слушали факультативно, по воскресеньям. Вот именно тогда, благодаря старорежимным профессорам, и прояснилось настоящее призвание недавней пионерки. Евдокия уходит из сельхозинститута и поступает в Симферопольский пединститут, на филфак. Литература от античной до современной, литература всего земного шара, но прежде всего - русская. Светлый мир, блистающий, бесконечный горько-кисло-сладкий мир книг. Опьянение книгами. "Всех книг не прочтешь, но к этому надо стремиться" - любимая мамина поговорка на много лет. Каждый третий на курсе - поэт. Полновесные тирады в перерывах произносят то цитатами из Гомера или Демокрита, то стихами Пушкина, Блока, Маяковского. Целые тома стихотворений студенты знали наизусть. Неужели где-нибудь учатся так сейчас? Диплом с отличием. Запасы знаний, энергия, интеллект - впору перевернуть мир! Но - война. Мужа - курсанта военно-морского училища в Севастополе - в первые дни вместе с остальными бросают на защиту города. Сама работает медсестрой в госпитале. Трудится на износ, как приучали с юных лет, - с полной беспощадностью к себе ("Мужчины гибнут, можно ли жалеть и щадить себя?!"). Все для победы. Потом эвакуация в Киргизию. Там преподает литературу в школе на берегу озера Иссык-Куль - ничего, кроме работы: уроков, тетрадок, литературных вечеров, внутришкольных конкурсов. А еще из верблюжьей шерсти вяжут варежки для солдат, отсылают на фронт. Да вот и любимым ученикам начинают приходить повестки… Вдруг официальное письмо - муж пропал без вести. Молодая учительница больше не смеется, даже не улыбается. И так - больше года, пока не начинают снова приходить от него фронтовые "треуголки"… 
После победы возвращается в Симферополь, поступает в аспирантуру. Учится так, что от напряжения, от бессонницы начинают выпадать волосы. "Вы занимаетесь самоубийством", - говорит врач. Так была подготовлена кандидатская диссертация по творчеству Чехова - работа, одухотворенная личным обожанием писателя, единственного в своем роде. Уже с малых лет я узнал из домашних разговоров, что есть Лаевские и есть Фон Корены. Вторые в постоянной работе, первых презирают и на дуэлях с Лаевскими всегда целятся в сердце. Причем не столько из личной вражды, сколько ради улучшения человеческой породы. С первым же из-за слабости нервов могла случиться истерика, - к насмешке второго, к его еще большему презрению. Правда, ничтожный Лаевский даже в ожидании ответного выстрела направляет свой пистолет вверх. "Боясь, чтобы пуля как-нибудь не попала в фон Корена, он поднимал пистолет все выше и выше и чувствовал, что это слишком показное великодушие не деликатно и не великодушно, но иначе не умел и не мог…" А геройский фон Корен был твердо уверен, что Лаевский ни за что в него не выстрелит, оттого и глядел презрительно. Во многих рассказах Антона Павловича проходит такая параллель двух миров, которым никогда не сойтись. Евдокия Аксенова в диссертации вела серьезную полемику с ведущим чеховедом Г.П. Бердниковым, автором книги об Антоне Павловиче из серии "ЖЗЛ". Тот думал по-другому, в одной статье он даже ставил в пример делового садовника из рассказа "Весной". А к другому персонажу этого рассказа - неудачливому писателю - предлагал испытывать здоровое презрение. Да, в рассказах Чехова каждый читатель волен выбрать пример и определить собственные симпатии. А может, как раз и не волен, все уже определилось его природой и воспитанием? "…Макар чувствует себя, как на угольях. Душа его полна чувства одиночества, сиротства, тоски… Никогда, ни разу в жизни, он не стоял так подбоченясь, как стоит садовник. Изредка разве, эдак раз в пять лет, встретившись где-нибудь в лесу, или на дороге, или в вагоне с таким же неудачником-чудаком, как он сам, и заглянув ему в глаза, он вдруг оживает на минутку, оживает и тот…" Защита прошла успешно. Много сложней было отбиться от настойчивых, настырных призывов парторга - вступить в партию. Все же выстояла. Со временем Евдокии Максимовне присвоили звание доцента кафедры литературы. На кафедре она продолжала затевать бесконечные научные дискуссии, отягченные, в глазах оппонентов, наивной бескомпромиссностью, которая осталась от "пролетарского" детства. Ректор прощал ей это пренебрежение дипломатией - за ее знания, прилежность и усердие в труде, за личное обаяние, за скромность и уступчивость (но не в том, что касается преподавательской работы и самой литературы!). Признаюсь, мне повезло несказанно: я в жизни своей не встречал более доброго человека, притом не только по отношению к близким. Доброта матери вошла в меня с детства, с нею невольно сопоставлял я душевные качества каждой знакомой женщины. И стал ценить ее, эту доброту, превыше всех человеческих доблестей. Не ту, которая "должна быть с кулаками", ведь не секрет, что злые и любящие бывают добрее добрых (пока не рассердишь их по-настоящему!). Они и до тюрьмы доведут запросто, зато до конца дней своих (вернее, твоих) будут помнить тебя, любить и даже носить тебе передачи… О, нет, я за доброту в чистом виде; это понятие - как секретный код. Кто им владеет, тому не надо больше ничего объяснять. С Григорьевым, заведующим кафедрой литературы, Евдокия Максимовна постоянно вела профессиональные споры и не уступала ни в чем. Этот властный волевой мужчина, почти тот же фон Корен, несколько лет портил здоровье подчиненным, но с нею, в конце концов, проиграл. Зато новый заведующий Ёлкин оказался таким, что даже между собой мы стали называть его душка-Ёлкин. Однако ничто на проходит даром - в доме стало пахнуть валерьянкой, а потом и валокордином. Началась многолетняя работа над докторской диссертацией. Тема - творчество Гончарова, Тургенева, Маяковского, Блока, Есенина. Опять запойное перечитыванье любимых авторов и щелканье пишущей машинки до глубокой ночи. Опять научные споры, но уже не с вузовскими, а с ведущими столичными специалистами. По Маяковскому Е. М. Аксенова стала оппонентом "самого" В.О. Перцова, автора вышедшей в Москве большой книги "Новое о Маяковском". Он утверждал, что причины самоубийства поэта - личные. Потому ли, что про общественные в те времена упоминать не рекомендовалось, да и задумываться было себе дороже. Впрочем, Виктор Осипович оценил ее рукопись как "чрезвычайно интересный материал". Нам, сегодняшним, видится в этом "материале" и некоторая наивность от неимения полной информации: сейчас появился даже документальный фильм с весомым предположением, что чекисты не просто затравили, но убили поэта. А тогда и само слово "травля" нервировало редактора, и везде он старался заменить опасный термин на безлико-обтекаемый - "литературная борьба". То же с Есениным. Но и доступные в то время факты надо было осмыслить, а по отдельным поступкам составить свое, утонченное представление о характерах поэтов, о возможном поведении в том или ином случае. Многое подсказывала интуиция, у женщин вообще развитая лучше. Столичные критики, боссы от литературы, сочли крамолой выводы бойкой провинциалки. Но еще жила вера в саму поэзию. В гения и героя Маяковского, который, словно знаменосец, оторвавшийся от массы бойцов, оглянулся однажды и пришел в ужас от сознания, в какую пропасть призывал свой отряд, всеми силами помогая командиру и комиссару. В полузапрещенного хулигана Есенина, портрет которого эта провинциалка со студенческой поры вызывающе носила на груди, в медальоне. "Если Маяковский писал: "Не хочу, чтоб меня, как цветочек с полян, рвали после служебных тягот", то Есенин сравнивал себя с "цветком неповторимым". Что же важнее в поэзии - оружие или цветы? В наши дни огромная популярность того и другого поэта подтверждает, что людям нужно и то, и другое". (Е.М. Аксенова. Талант и время. Верхне-волжское книжное издательство, Ярославль, 1969). Катастрофическое крушение всякой поэзии, бесполезной и даже мешающей в сложной науке накапливания капитала, да и просто выживания, мог предсказать в то время только ясновидящий. Во Владимирском отделении СП СССР образовалась группа "неуправляемых". Кроме моих родителей, в нее вошли критик Игорь Золотусский и прозаик Владимир Краковский (оба стали достаточно известными). Других фамилий не помню: прошло почти полвека. Главное, что образовалось большинство, и когда выбирали секретаря (то есть, руководителя), кандидатура обкома не прошла! Выбрали другого писателя. Правда, не надолго, но все равно та победа крепко сдружила людей, которые смели иметь свое мнение. Позже отец и мать в соавторстве, под общим псевдонимом Тараксен, опубликовали роман о студентах 30-х годов "А в чем оно, счастье?". Недавно я так озаглавил один из своих рассказов. Для памяти. В доме у нас часто гостили местные и столичные поэты, прозаики, литкритики. Да и вдвоем родители говорили больше о литературе, чем обо всем сущем в мире. Детство мое прошло под эти бесконечные, довольно занимательные, хотя и не совсем понятные в ту пору литературные беседы. А когда гости расходились, опять начинала щелкать пишмашинка. До какого часа, не помню: засыпал. Защита диссертации проходила перед Высшей аттестационной комиссией в Москве, в одном из научных институтов. Холод, враждебность, неприятие - похоже, что все это вызрело в зале еще до прихода "кандидата в доктора". Провинциалке инкриминировали ненаучный стиль, дерзкую (без гарантированного одобрения свыше) полемику с ведущими учеными… "Шрифт, виньетки, опечатки…" - добавляли мы уже дома. Защиту провалили еще и потому, что не было предварительной дипломатической подготовки к этому судьбоносному процессу. Сейчас проще: внесешь нужную сумму - с тобой станут разговаривать. А тогда нужно было провести большую сложную работу, для которой требовался характер соответствующий. А характер был аксеновский, почти как у брата ее, дяди Юры, летчика-испытателя, который прошел войну и уже в мирное время погиб на Дальнем Востоке из-за подстроенной кем-то аварии самолета. Так и не став доктором наук, Евдокия Максимовна ушла из института и переехала в Крым. На неудачу смотрела философски, как вообще на любую материальную потерю. Женщины, которым доводилось получать уведомление "Ваш муж пропал без вести", в переполненном вагоне перевязывать лежащих на полу, стонущих и дико матерящихся бойцов, а самим попадать под бомбежку и потом в куче трупов разыскивать родственников, - эти люди хорошо чувствуют разницу между житейской мелочью и настоящей потерей. Жизнь продолжается! И, кстати, все, что отпугнуло тогда московских ученых, опубликовано. Изданы четыре книги, где сконцентрированы мысли из огромной докторской диссертации. Тут и пенсия подоспела, а для души и для небольшого приработка можно от общества "Знание"читать лекции по южнобережным санаториям. Об этих встречах у отдыхающих и у культработников всегда были восторженные отзывы. Рассказывала чаще всего о поэзии Есенина, о его творческой судьбе. А еще - о Маяковском, о Блоке, о современных поэтах… Мама обожала крымскую природу, ходила в горы, когда была компания и пока хватало сил. Я и сам иногда возил ее в горы на мотоцикле. До последних дней жила в ней жажда новых знаний и потрясающая способность к учебе. В свои шестьдесят она берет (с нуля) уроки английского у своей внучатой племянницы, чтобы помогать внуку. "Это была самая способная из моих учениц!" - с восторгом вспоминает Светлана. По "вражеским" голосам Евдокия Максимовна слушала сквозь помехи и конспектировала литературные передачи, посвященные истории жизни и творчества изучаемых по рукописным тетрадкам кумиров юности - Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Николая Гумилева. В этих конспектах - почти готовый материал для книг о поэтах "серебряного века", да только напечатать их было тогда немыслимо.
И вдруг… Все. Осталось только вспоминать без вины виноватого, исключенного из школьной программы Александра Фадеева. Его знаменитый, болью и раскаяньем пропитанный монолог "Руки матери" не выходит из моего сознания вот уже двадцать лет. Теперь ведь и мне остается корить да казнить себя за все доставленные матери огорчения, за все свои неизбежные "глупости и мелкие злодейства". "Оглянись же и ты, юноша, мой друг, оглянись, как я, и скажи, кого ты обижал в жизни больше, чем мать, - не от меня ли, не от тебя, не от него, не от наших ли неудач, ошибок и не от нашего ли горя седеют наши матери? А ведь придет час, когда мучительным упреком сердцу обернется все это у материнской могилы. Мама, мама!.. Прости меня, потому что ты одна, только ты одна на свете можешь прощать, положи на голову руки, как в детстве, и прости..."  | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||