Дмитрий Тарасенко

Избранник

Мне часто снится дом в Алуште с круглым окном на веранде, напоминающим иллюминатор. Впервые перешагнул я тот порог лет сорок назад, когда там жил мой одноклассник. С тех пор продолжается наша дружба с Борисом, хотя жизнь разбросала нас по разным городам, а теперь еще и по разным странам. Только год жили мы на одной улице и ходили в один восьмой класс. Борис умница: он хитрый, ловкий и очень добрый человек. Еще школьником он перечитал все три стеллажа своих домашних книг; груз классики повернул его ум и вкусы в противоположную от коллектива сторону, а деспот отец приучил к работе, повиновению и притворству. Мать работала детским врачом, была выдумщицей и, что называется, душой дома. Когда сыновья выросли, она развелась с мужем и уехала в другой город. Увы, часто людей связывает в браке лишь необходимость вырастить детей.

С Борисом рос младший брат Коля, любимчик отца. Коля был послушным, играл на рояле, работал по дому гораздо меньше, чем старший брат, и, очевидно, чувствовал себя избранником. Я приходил к ним в гости, стараясь выбирать время, когда нет дома родителей. От природы я тоже был индивидуалистом, но этой дружбой дорожил. Мы сошлись на книгах, на любви к природе, на диком подростковом авантюризме.

    Свой досуг мы посвящали походам, которые лишь отдаленно напоминали туристические. В тот год была очень теплая зима. Мне до сих пор вспоминаются облетевшие виноградники, дикие пляжи, ореховые сады, пасущиеся на пустырях кони. Мы пытались оседлать тех коней, мы сбивали и несли домой орехи, а по пляжам уходили, под тихий накат волн, далеко от города, в заколоченные на зиму пионерлагеря. Эпоха государственной собственности вносила в жизнь подростков огромные возможности. Рыскали мы по тем лагерям, стройкам и подвалам, по гаражам и лодочным станциям, и каждый выход из дома был окрашен восторгом будущего приключения, а каждое возвращение домой сопровождалось дележкой трофеев. Это были мелкие, ничтожно мелкие находки из тех запасов, которые по-советски плохо лежали, то есть были, фактически, ничьими. Хотя и за эту мелочь нам могли крупно всыпать. Помогал наш внушительный вид и, главное, умение очень быстро бегать...

    Летом я переехал в Ялту. Виделись мы с Борисом редко, но каждая встреча сопровождалась немедленным исполнением  его очередного криминального замысла. Однажды мы даже пытались снять стекло в витрине комиссионного магазина, но стекло разбилось. К тому же заработала сигнализация, и мы рванули с места преступления, что называется, быстрей, чем пуля из ружья. Борис порезал руку, и кровавый след тянулся по темной тропинке. И все равно он был доволен приключением! Распирала парня охотничья страсть, да и милиции он боялся меньше, чем своего отца. Отец был большим начальником и мог вытащить сына из любой передряги, чтобы уже дома спокойно отодрать ремнем и "сокрушить ребра" кулаками. Но ребра были крепкими.

     А потом Борька поступил в военное училище под Москвой. Разумеется, помог отец, полковник запаса с большими связями в столице. Еще через год я оказался студентом Владимирского пединститута и несколько раз навещал неунывающего курсанта, чьи письма об этом училище были полны оптимистической самоиронии, ярких бытовых картинок и злого сарказма в отношении армейских порядков. Пригодилась домашняя подготовка, парень все выдержал и закончил училище с хорошими оценками.

    Теперь Борис Невзоров живет в Туле. Он дослужился до полковника, сам придумал, а потом и создал институт выживания при МЧС и, разумеется, стал его ректором. В пятьдесят лет он вышел на пенсию, но не оставил своей должности, потому что заблаговременно перевел ее в гражданскую. Сейчас он, к тому же, еще и генерал казачьих войск. Несколько раз я приезжал к нему в гости и всегда поражался его рвению в работе, оптимизму, его доброте к детям и почтительному трепету перед женой. Генерал сам себе удивляется и сам над собою смеется: "Мне просто необходимы семейные оковы. Иначе, со своей энергией и фантазией, я улечу в космос!"

   К сорокалетию я подарил ему песню. Она прозвучала на празднике, когда его подчиненные, друзья и родственники страшно понапивались, а сам Борис полез купаться в прорубь. Пример любимого ректора вдохновил гостей, и многие тоже стали раздеваться. Директор тульского ружейного завода выстрелил в двоих голых безумцев из газового пистолета, не дав им дойти до проруби. И тем, должно быть, спас, не то бы эти пьяные просто утонули. Этот выстрел образумил остальных гостей, и они сами унесли поверженных в помещение. А потом включили магнитофон, и мой голос под гитару всех заставил умолкнуть. Я начал петь отрывисто, громко, вызывающе, а закончил спокойно и тихо. Песня пришлась по душе моему другу, но сослуживцы очень удивились: "Борис Михайлович, неужели вы и вправду воровали?" В ответ он смеялся и кивал.

Так мы и видимся - не чаще, чем раз в пять лет. Это печально, это ужасно. При каждой встрече я локти себе кусаю, что не приехал раньше. Но чаще не получается. В сорок пять я сочинил ему еще один стишок.

     Теперь мне очень грустно вспоминать тот гостеприимный дом, ту дружбу на заре жизни, ту теплую зиму в Алуште. Но когда мне снится эта зима, я снова погружаюсь в свои пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет. Борис приезжал туда летом, и приезжал к нему в гости я, и так продолжалось, пока жив был его отец - последний и единственный домовладелец. Потом Борис продал свой дом, который они с отцом строили, и поделил деньги с Николаем и со сводными братьями, причем досталась будущему генералу самая малая доля. Так он стал совсем чужим для меня, этот дом, его перестроили и поделили. Осталось только хорошо различимое с улицы круглое окно-иллюминатор на веранде - гляжу и вспоминаю. Ни у кого больше таких не было и нет. И еще осталась песня.