Дмитрий Тарасенко

Забавно вспомнить, сколько школьных уроков я пропустил ради чтения любимых книг. Это было сумасшествие! Даже с литературы сбегал, чтобы просидеть несколько часов на пеньке в лесу, читая русскую классику. Среди любимцев оказался Александр Грин, тоже бегун-беглец. Его новенький шеститомник (в семидесятые годы большая редкость!) уносил в те дали, возвращаться из которых не хотелось никогда.

Но пришлось вернуться. Когда больше мечтаешь, чем думаешь о насущном, жизнь обязательно проведет лицом по асфальту. Уже совсем взрослым пришлось мне перестраивать свой внутренний мир, чтобы не пропасть в невиданном прежде водовороте дикого капитализма. Герои Александра Степановича стали бесконечно чужими. И только теперь, на седьмом десятке лет, кое-как подлечив душу от прошлых потерь и трагедий, я осторожно возвращаюсь к любимым книгам. Как будто опять заглядываю в свою раннюю юность, опять улетаю в те вечно желанные дали.

Обычно с книгами Александра Грина читающие люди знакомятся в детстве и потом вспоминают, что был некий сказочник вне времени и пространства, названный однажды и навсегда "писателем-романтиком". Но возвратясь к этим книгам в зрелой поре, можно понять, что Грин сложнее, что ему не подходят примитивные, раз и навсегда установленные определения. Неудачливый в делах, будущий писатель вынужденно прибегал к выдумке, спасаясь от нападок этого грубого и скучного мира. Не наберешься из гриновских книг житейской изворотливости. Однако можно изучать его прозу, проникаться цветущим волшебством сюжетов, отвагой, обаянием героев, чтобы хоть время от времени очищать душу свою, как очищают ее прихожане храмов и послушники монастырей.    

Одно из интереснейших произведений Грина - "Автобиографическая повесть", над которой он работал уже под конец жизни. Как жаль, что читая эту книгу, мы не видим любимых образов: капитана Грея, летающего человека Друда, матроса Лонгрена, Тиррея Давенанта или саму Фрези Грант - "Бегущую по волнам"… Видим парня из бедной семьи, который презирает жуликов, но решается на нелегальную жизнь и как игру воспринимает всевозможные мистификации. Он не боится опасной работы, однако избегает закабаляющего ежедневного труда; ненавидит всякое насилие, но, увлекаясь светлыми идеями, примыкает на время к революционером. Не подчинялся Грин убогим законам здравомыслящего человечества, вот и мстило оно, вот и складывались поступки мечтателя-бунтаря в горькую судьбу неудачника.

Феодосийский дом-музей Грина оформлением напоминает корабль с каютами, с фотографией хозяина в капитанской фуражке. Но это лишь попытка определенно представить некий образ таинственного и малопонятного писателя. Александр Степанович мечтал повидать весь белый свет, однако работал матросом не дольше, чем был золотоискателем, солдатом или арестантом. Все, о чем мечталось, передоверил он своим героям и, должно быть, испытал в их мире больше счастливых минут, чем в реальном земном мире.

Александр Степанович Гриневский (1880-1932) родился в Вятской губернии, в семье политического ссыльного. Детство прошло безотрадно, с окриками, с побоями, и вырос юноша замкнутым, самолюбивым, ненавидящим унижение, насилие и вообще всякую над собою власть. Дважды исключали его из реального училища, на третий раз - окончательно (за сатирические стихи на учителей, такое не прощается). Пришлось доучиваться в четырехклассном городском училище.

Первейшим украшением детства, основным образованием и содержанием жизни стали книги. Читать Александр научился рано; можно углядеть некий символ в том, что первое прочитанное им слово было "Море". "Лет восьми-семи, в гостях, я уединился с книгой Пушкина, прочел "Руслан и Людмила", и у меня до сего времени, несмотря на тот бессильный читательский возраст, остается ясное сознание, что я очень хорошо понимал все, о чем читал у Пушкина - в первый раз. Путь воплощения строк в образы, а образов в подлинную действительность был краток, мгновенен и оставил сознание не чтения, а переживания".

О многих книгах, прежде всего приключенческих, можно было сказать, что Грин не просто читал, но навсегда вживался в образы. Увлеченный морскими историями, хилый шестнадцатилетний юнец поехал в Одессу, чтобы устроиться матросом на корабль. Но нет, не с благородством и отвагой книжных героев, а с грубостью, с жадностью приземленных людей столкнулся он на море. Все же побывал молодой матрос в загранплавании, даже прогулялся по Александрии. Правда, повидал немного и совсем не то, о чем мечталось. Нет, не получилось из Грина моряка.

Александр Степанович возвратился домой ни с чем, но скоро опять поехал на заработки, теперь уже на Каспий. Работал на рыбных промыслах, на нефтяных скважинах, был грузчиком, разнорабочим; голодал, мерз, ночуя где придется. Заболел лихорадкой и вернулся домой - опять без копейки.

Но прошло немного времени, и заскучал мечтатель в тихом своем городке. Пораженный неистребимой жаждой чудес и кладов, Гриневский махнул на Урал, на золотые прииски…

Что ж, и с Урала будущий писатель вернулся с пустыми карманами, спасибо, что живой. Легко представить себе, как устал от непутевого сына Гриневский-старший! Измученный, разочарованный в попытках обогащения, "непутевый" решается на отчаянный шаг.  В 1901 году он, с одобрения отца, поборника дисциплины, добровольно идет в солдаты. Зная характер будущего писателя, мы можем просто ужаснуться столь недальновидному решению. "…Моя служба, - писал позже Александр Степанович, - прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия". Начались карцеры, побеги, суды, жизнь по чужим документам… На нелегальном положении Гриневский примыкает к социал-демократам и проводит революционную пропаганду во многих городах России. В 1903 году его арестовали и заключили в севастопольскую тюрьму. Два страшных года неволи, упорное молчание на допросах, неудачный побег… Переведенный в тюрьму Феодосии, мечтатель опять пытается бежать - и снова неудачно: не хватило сил перелезть по тонкой веревке через тюремный забор. Не тогда ли появилась идея романа о летающем человеке? Опять суд, опять севастопольская тюрьма, приговор к бессрочной ссылке - и… освобождение, в силу "высочайшего манифеста" для политзаключенных от 17 октября 1905 года.

Вот такую память о себе оставили Севастополь и Феодосия - будущие фейерические города Зурбаган и Лисс. Это какое же нужно воображение, какая доброта и любовь к жизни! В 2010 году открылся самый маленький и самый необычный севастопольский музей - камера, где томился в заключении Александр Гриневский.  

Свой первый рассказ Грин опубликовал в 1906 году. Меньше чем через месяц его опять арестовали в Петербурге. Четыре года ссылки в Тобольск. Побег, возвращение в Петербург, затем в Вятку. Снова жизнь по фальшивым документам. Литературная работа с публикациями рассказов под чужим именем. Только в 1907 году появилась первая книжка "Шапка-невидимка" (неспроста ведь такое название!) под известным нам псевдонимом А. Грин.

Но кошмары не закончились: в 1910 году "невидимку" опять арестовали. Приговор - ссылка в Архангельскую область. Уставший от побегов, Грин отбывает срок полностью, до 1912 года. Потом он опять едет в Петербург и продолжает заниматься главным, что есть в его жизни, - литературой. Увы, не только в детских компаниях и коридорах училища, не только среди моряков и лесорубов, бродяг и арестантов, но теперь уже в высоком литературном мире издатели и критики воспринимают его как чужого, как "гадкого утенка", и мало кто догадывается, каким должен быть конец сказки. Это судьба. "Мне трудно, - пишет Грин. - Нехотя, против воли, признают меня российские журналы и критики; чужд я им, странен и непривычен… Но… я и не думаю уступать… Иначе нет смысла заниматься любимым делом".

От революции 1917 года Грин, подобно миллионам обездоленных, ждал избавления и сначала даже озаглавил самую известную из своих повестей "Красные паруса". Но очень скоро прозрел, потому и не стал настоящим советским писателем. Непонятный для критиков нового толка, был он любим и безоглядно принимаем только редкими, избранными читателями. Да, пожалуй, и теперь оно так.

Мечты Грина о счастливой жизни после свержения старого строя оказались такою же утопией, как надежда стать моряком и утолить жажду приключений или быстро обогатиться на уральском золоте. На деле судьба слагалась по иным законам. Но разве сама феерия "Алые паруса" намекала на революцию, как пытались ее представить первые советские гриноведы? Творчество Грина - это прежде всего обращение внутрь себя, утоление жажды чуда, которое можно, оказывается, сотворить. "…Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное - получить дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения - чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя".  

В 1921 году неудачливый, несчастливый писатель взял в жены Нину Николаевну Миронову. Этот поворот судьбы стал самой большой удачей в его жизни, потому что вряд ли даже гриновской фантазии хватило бы на создание образа женщины более преданной, заботливой, умной, а главное - более великодушной, то есть, умеющей прощать.

"Вся моя человеческая жизнь, - писала она, - оправдана одиннадцатью годами жизни с Александром Степановичем. За шесть лет после его смерти я, конечно, невероятно изменилась… но знак А. С. всегда остается на моем существе. И как бы ни была трудна мне жизнь с ним, она была прекрасна".

В 1924 году Грин с женой переехали в Феодосию. Александру Степановичу хотелось видеть из окна море, которое заманило его когда-то своей обманчивой свободой и с которого началось это странное, на всю жизнь растянутое путешествие. Здесь прожили шесть лет, но при курортной дороговизне было тяжело. И перебрались супруги в Старый Крым, в первый и последний для писателя собственный домик посреди сада. Немного же требовалось для счастья! И нужду, и неприязнь соседей, и нападки критиков - все можно перетерпеть, когда рядом любимый и любящий человек. Было бы только здоровье. "Не люблю я одну здесь вещь, - говорил Александр Степанович, имея ввиду будильник. - Он не возвращает прожитых мгновений". Увы, неизлечимая болезнь и ранняя смерть довершили перечень бед на долю светлейшего из земных мечтателей.

Нам осталось читать с благодарностью его книги, ведь автор вложил в них все, о чем грезил, все, чего не сумел добиться наяву.

Писатели не могут, как правило, научить мудрости жизни. Но кое в чем мы могли бы и приглядеться к этому "неудачнику", дабы меньше тосковать потом, на склоне лет. Ведь ко всем, кто с юности забывал о душе, слишком усердно занимаясь "делами дня", когда-нибудь да приходит эта неизлечимая тоска по несбывшемуся.

"Рано или поздно, - писал Грин в "Бегущей по волнам", - под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?

Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня".