Дмитрий Тарасенко

>p>   Странно и страшно говорить в прошедшем времени о человеке, которого помню юношей. С Сергеем Новиковым мы учились на разных факультетах Таврического университета (тогда он назывался Симферопольским пединститутом) и по субботам вместе ездили в Ялту. Иногда гнали на моем мотоцикле, это приводило Сережу в восторг. Он и в последние годы любил повторять при встречах: "Помнишь, как мы с тобой неслись через перевал? А как в Алуште от ментов удирали?!"

Однажды Сережу с приятелями привел ко мне на дачу другой поэт, Александр Ткаченко. Вот вспомнил и запнулся: уже и этого компанейского парня нет на земле... Чтобы лучше говорилось о поэзии, ребята принесли канистру сухого вина. От него наутро страшно болела голова, но вечером, как говорится, погуляли. Сережа совсем не умел пить. Его здоровый организм сопротивлялся отраве, знакомые насмехались, и это задевало молодого человека, чей отец, кстати, был виноделом.

Меня почему-то удивляло и в первые годы знакомства даже раздражало, что Сергей считает себя поэтом. Я и сам сочинял на лекциях шутливо-хулиганские стишата, чтобы повеселить товарищей, на большее не претендовал, но к другим сочинителям относился ревниво. Вспоминается блоковское: "Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой…" А у Сергея Новикова уже тогда (в двадцать лет!) сложилось много серьезных, умных, абсолютно зрелых стихотворений. Сам он был доброжелательным, не знал ни злости, ни зависти. Милый, улыбчивый, общительный юноша с большой и очень умной головой.

По облику можно было заподозрить тогда в нем человека расчетливого и осторожного, но своими поступками тихоня-интеллектуал перечеркивал эти подозрения. Больше того, он надолго, а пожалуй, что и навсегда поставил на место всех нас, ревнивых и подозрительных, насмешливых и удалых, при мотоциклах да со спортивными фигурами. В годы застоя поэт пострадал за чтение вслух писем Солженицына. Приятели только плечами прожимали: "Чудак, чего он добивался? Мы же не читаем вслух Солженицына, вот нас и не трогают". На общем собрании университета будущие педагоги обличали его с трибуны, вскакивали с мест, орали, пьянея от праведного гнева, который умело распалил в них ретивый наш парторг, руководимый работником КГБ: "Мы же не читаем!"

Кто-то наверняка сочувствовал литфаковцам, кто-то молча не соглашался. И только один студент открыто голосовал против исключения юных диссидентов. Бузотер и острослов, он был непривычно серьезен, когда вышел на трибуну, терпеливо дождался тишины и произнес тихим ровным голосом: "Одумайтесь. Через десять лет вам будет стыдно".

Он оказался бы прав, но стыд - чувство неудобное. Люди мастерски подыскивают своим прошлым поступкам оправдание, чтобы сегодня не загорались кончики ушей от воспоминаний. "Такое было время". Комментируя дела нынешние, те же люди говорят с не меньшей уверенностью: "Такое теперь время".

Новикова исключили из университета и "забрили" в армию (прямо как в Царской России, из студентов в солдаты). Да еще в стройбат, потому что таким, как он, не доверяли оружие! Да не куда-нибудь, а в Форт Шевченко, на Мангышлак, куда пресную воду привозят в цистернах, где не земля, а песок и красная глина, где воздух насыщен микроскопическими кристаллами глауберовой соли, и с непривычки человек задыхается…

Отслужил. Доучивался заочно, а когда поменялась эпоха - разыскал сперва того парторга, затем "гэбэшника", который вел "дело" студентов. Командора-мстителя из Сережи не получилось, так зачем время терял? Хотелось, наверное, подвести черту под тем отрезком жизни, посмотреть этим людям в глаза и на кончики ушей. Но встреча прошла вяло как-то, буднично, а на прощанье потерпевший услышал дежурное: "Такое было время".

В те годы Сергей уже опубликовал два стихотворных сборника и вступил в Союз писателей СССР. Позже печатался в столичных журналах - в "Юности", затем и в "Новом мире". Стихи о Южнобережье разных времен года он сочинял в эпоху безгласности, так что невольно вкладывал в них определенный подтекст. Даже его ранние студенческие произведения обретали, при всей видимой простоте, глубину и весомость.

 

О, как таинственно и юно

Замрут сердца у горожан,

Когда, неслышный, словно шхуна,

Причалит к берегу туман…

Не скрипнет дверь, не звякнет обод,

И так безгласность глубока,

Что переходит вдруг на шепот

Хозяйка бойкого лотка.

И мир волшебный осязаем

На ощупь разве, как впотьмах…

И мы друг друга не узнаем

В пяти шагах, в пяти шагах…

 

Я любил заходить к Сергею, когда он работал в санаторной библиотеке. Зайдешь - читает. Выберешь журнал или книгу, он запишет в карточку - и опять читает. Не бывало по другому, прямо мистер Всезнайка. Я глядел на покатые плечи интеллигента и представлял его, такого умного и скорого на язык, такого неприспособленного к физическому труду и обороне, - там, в стройбате. Жуть! Но вот, выжил, улыбается. Только время старается наверстать, упустил же два года. Парой слов перекинемся - и опять в книгу.

Потянулась настоящая, взрослая жизнь с ее работами, квартирами, женами, детьми, с чередой новых испытаний, а то и настоящих житейских пыток. Жизнь с ее курьезами, нелепостями, на которые тогда еще удавалось глядеть с юмором.

Однажды мы встретились возле котельной Дома пионеров. Сергей Леонидович вел там кружок поэзии, а надо было перегрузить уголь с улицы, чтобы детишки не мерзли. За лопату он взялся как единственный в том заведении мужчина, да еще стройбатовец (кочегаром тоже была женщина). Я подошел весьма кстати: вдвоем мы справились быстро и с шутками двинули на Набережную, отмечать трудовой подвиг: пять тонн перекинули! Под разговоры о том, "что бы сказал по этому поводу Кант…", мы прогулялись вдоль пустынного пляжа, вдоволь подышали соленым штормовым ветром и, конечно, забрели в портовый кабачок. О, к тому времени Сережа научился пить! За столиком я набросал на салфетке два четверостишия, и знаете, ему понравилось.

 

Запретных книг беспечный баловень,

За вольномыслие когда-то

Ты из студентов был разжалован

Без права выбора - в солдаты.

 

Враги давно зовут по отчеству,

Как будто не были врагами,

Простив успех - за муки творчества,

Гуманной подчинясь программе…

 

Но что значат теперь, чего стоят все эти честные оценки друзей или надменные улыбки преуспевающих, собственный успех и чья-то зависть, критика наотмашь и даже сами стихи с какими угодно подтекстами! Думается, он променял бы все "великое и вечное" на пару десятилетий нормальной жизни сверх того, что было отпущено. Но чуждый нам обновленный мир, жестокий, безразличный к неприспособленным и не берегущим себя, обрушился на всех нас. Выкарабкиваешься, не тратя времени на такую чепуху как поэзия, меняя профессию, взгляды на мир, а то и жизненные принципы, - твое, так сказать, счастье. Не получается - что ж, тем хуже.

Кто-то из философов изрек мысль, которой можно завершить  рассказ о Сергее Новикове - о настоящем поэте, каких очень немного в Крыму. О человеке, который начинал свой путь с большими надеждами, а завершил тяжело и горько. "Ни в каком государстве нет места поэту".

Поэту место в книге, в памяти, в душах читателей - тех двух процентов населения, для которых поэзия необходима, кому скучно, тягостно, противно руководствоваться в жизни одним только приземленным здравомыслием. Кому дороги рифмованные строки - чистые, прозрачные, глубокие и… только бы не прощальные, не о земных переправах в неведомое. Увы, не все зависит от автора, ведь он всю жизнь волей-неволей пишет книгу своей судьбы. Завершил ее и Сережа, примите как есть.

 

Я друзей не сберег и казны не скопил,

Оставляю в наследство сплошные долги:

Деревянный мой дом в полдесятка стропил,

Фотографии желтые, черновики.

И, с собою от вас ничего не забрав,

Выхожу налегке, в чем явился, под дождь,

Где бессильнее грохот и громче галдеж,

У земных переправ, у земных переправ…