Дмитрий Тарасенко

Воспоминания об Александре Вишневом

Не стало на земле поэта Александра Вишневого. Вдруг исчезла с улиц крымской столицы его статная фигура - высокий, спортивный, без малейших признаков сутулости. Шнурком на затылке перехвачены длинные волосы с проседью... Спокойное, миролюбивое, ироничное выражение лица. Никогда не злится, ни на кого не жалуется, всем доволен: это жизнь, а жизнь прекрасна. "Поэт ленив…"

Он был железно убежден, что его дело, его божественное предназначение - поэзия, что посторонние занятия есть предательство, что любая другая работа - от слова "раб". Он был и душою строен, хотя судьба не щадила, а сам Александр не любил рассчитывать ее хотя бы на шаг вперед. Да и не умел, пожалуй.

Этим неумением, при своих невероятных способностях, Вишневой напоминал столь же странного поэта Вениамина Ерофеева, с которым мне довелось быть немного знакомым (вместе учились во Владимирском пединституте). Почитаемый товарищами, любимый подругами и люто ненавидимый начальством, Венечка был изгнан из духовной семинарии "за вольнодумство", затем начинал учебу в разных вузах (все экзамены - на "отлично") и за то же вольнодумство изгонялся из каждого института. Он закончил жизнь рабочим-железнодорожником, прославив свою станцию поэмой в прозе "Москва-Петушки" - печально знаменитым гимном советских алкашей.  

Начало у Вишневого было фантастическим. Силен, красив, талантлив. Хочется быть кумиром, властителем дум. И он без большого труда поступает в Московское театральное училище (а сколько слёз пролили неудачники!). Но… через год возвращается в Симферополь, окончательно понимая, что не сцена, а литература его призвание. Практически он применил учебу и данный Богом баритон лишь в работе диктора на Крымском радио. Он вел лучшие передачи, завораживал слушателей интонациями, шутками, меткими интерпретациями.

Поэт. Душа любой компании. Среди литераторов всегда на виду. Для начинающих - бескорыстный помощник с абсолютным чувством слова. Любимец дам… Вся жизнь впереди, черпай счастье ложками!

Пройдя по конкурсу (120 человек на место!), Вишневой поступает в Литературный институт им. Горького. Продолжается прерванный столичный период. Саша и там, среди отобранных (читай избранных), блистает поэтическим талантом и дружелюбием без микроба ревности. В два московских журнала приняты подборки стихов студента. Готовится книжка в столичном издательстве…  

Но, освоив традиционную форму стихосложения, Вишневой ступил дальше, в неизведанные, многих поглотившие дали и топи под общим, приблизительным и очень редко оправданным названием "авангард". Отныне его стихи - суперновация. Часто без рифм и без ритма, лишь с проблеском мысли отстраненного наблюдателя. Звонкая метафора, чистая форма, сплошной изюм без булки. Для себя.

Такие вызовы традициям не остаются безнаказанными. Вузовский руководитель семинара поэзии заявил студенту, что его новые стихи бесперспективны. Ни одно советское издательство не возьмется их печатать! Стало быть, не литература. В институте это приговор. Дипломную работу не приняли, стипендии лишили, из общежития выселили. Вот когда проявился характер! Шесть раз, каждые полгода, выпускник переписывает и заново переплетает дипломную работу (не с теми, так с другими стихотворениями, но неизменно в собственной "безнадежной" манере). Что ему стоило сочинить десяток конъюнктурных стихов -- "паровозик"? Шесть раз приезжает в Москву, и лишь с последней из возможных попыток, сменив жанр, получает диплом. Это были не стихи, а глубокое, оригинальное исследование творчества Пушкина...

В тридцать три года Вишневой возвращается в Симферополь. Вития, поэт богоизбранный, всякое иное занятие презирающий. Вскоре литература отделяется от государства, потом страна и сама распадается, и печатать стихи становится так же бесполезно для пропитания, как читать их друзьям вслух. Пробил час выбора! Одни "творцы" переметнулись в политику, другие в формальную науку, третьи, честные, - на рынок. Александр Вишневой принадлежал к четвертым. Он продолжает сочинять стихи и читать их своим друзьям вслух…

И так - еще двадцать три  года своей странной жизни. Вряд ли кто завидовал ему, лучшему и, наверное, последнему представителю городской поэтической богемы с единым жизненным кредо: работа - от слова "раб". Но трудно было позавидовать и назвать такую жизнь благополучной - уж лучше наша беготня, суета, трудовые будни и редкие праздники, чем этот "вечный праздник". Вишневой оставался верен себе и своему призванию - ходил по Симферополю, пил водку, когда угощали, обедал в любимом кафе, если было на что. Сочинял. Раз десять предлагали ему издать книжку, друзья готовы были собрать на это деньги. Отказывался: еще, мол, не доработана.

На мой день рождения Саша пришел с огромным букетом цветов. Ты? Откуда это? Неужели купил? Для хронически безденежного поэта - почти подвиг. Ах, как нравилось ему наше удивление, восторг, сочувствие! Давай, скорее за стол! Глядит спокойно, со своей дежурной ироничной полуулыбкой. Принимает угощение как заслуженное - не дорогим букетом цветов, но всею жизнью. Таким и запомнится.  

Вот только жаль, что если человека любят, его всегда и все угощают. Какое же сердце выдержит!

За всю жизнь Саша дважды увидел в печати подборки своих стихотворений, оба раза в Крыму. И еще его напечатали под чужой фамилией (для конспирации) в Америке. Лишь когда не стало поэта, в Москве вышел первый сборник стихов "Темные плеяды". Теперь его книжки печатают в США, в Швеции, очерками да воспоминаниями о Саше забит интернет.

Хочется припомнить что-нибудь из традиционной поэзии Александра Вишневого. Малыми словами он умел сказать много, заполнить читателя чувством, навести на собственные воспоминания. Вот это и есть настоящая поэзия.

          ПРОСТИ

                          Елена неверна была, но хороша,

                                      Как ты, моя душа.

СЕНТЯБРЬ