Дмитрий Тарасенко

Биография любого поэта в его стихах. Тем более у Максимилиана Александровича, ведь он подробно и красочно рисует словесной акварелью события жизни, редко прибегая к выдумке. К тому же дом его, "Дом поэта", превращал на лето крохотную болгарскую деревню в литературную столицу, и так из года в год. Упоминая о гостях, мы обязательно обращаемся к их собственным рассказам о хозяине. Из этих воспоминаний складывается образ Волошина точнее, чем из строгих биографических справок, которыми мы тоже не пренебрегаем. Но о поселке лучше всего говорят стихи самого хозяина:

То главное, чем живет поселок и весь край, чем знаменит он, чем влечет своих на редкость постоянных гостей, - уже зарифмовано. Да ведь и дом Волошина не зря же стал самым посещаемым из мемориальных музеев Крыма и Украины. Он и строился в расчете на гостей, он не мог не стать музеем! Эти стены помнят не только летнее веселье, но и напряженную работу поэта в одинокое межсезонье:

Поэт, художник, прозорливый критик, теософ, переводчик, актер, путешественник, мистификатор, хлебосольный хозяин, Волошин был, к тому же, бесстрашным гражданином и принципиальным пацифистом. Не признавая никаких партий, во время гражданской войны он укрывал в своем доме и красных и белых, ведь "когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев". Помимо многих неизвестных с той и другой стороны, Волошин помог спасти от белых поэта Осипа Мандельштама и перешедшего к красным генерала Н. А. Маркса.

"...Он спасал красных от белых и белых от красных, - вспоминала Марина Цветаева, - вернее, красного от белых и белого от красных, то есть человека от своры, одного от всех, побежденного от победителей".

Довелось поэту прочитать и свою фамилию в списке других крымчан, приговоренных врангелевцами к расстрелу. После гражданской войны на него как на домовладельца, да еще дворянских кровей, постоянно нападал местный сельсовет, требуя выселения, а литературные критики в журнальных статьях изгалялись над "контрреволюционером". Нет, он был выше, он ясно выразил свое отношение ко всяким революциям:

"В гармонии мира страшны не те казни, не те убийства, которые совершаются во имя злобы, во имя личной мести, во имя звериного стихийного чувства, а те, которые совершаются во имя любви к человеку".

Травля продолжалась и позже. Последний прижизненный сборник стихотворений на родине поэта вышел в 1919 году, и с тех пор его шестьдесят лет как будто не существовало.

В 1929 году Волошин перенес инсульт, и его творчество практически прекратилось. Потом явились коллективизация (с концлагерем для "раскулаченных" близ Коктебеля), голод, крушение последних иллюзий. Такой чудовищный наворот событий, может быть, изменил его отношение к самой жизни, о чем вспоминает Евгения Герцык, но главное было глубже - и об этом она тоже делает свои выводы:

"В 1930 году мы потеряли близкого человека. Максимилиан Александрович прислал нам большую акварель - все та же земля киммерийская в тонах сереблисто-сизых с облаком, повисшим над горой. Он написал: "Только что узнал о смерти Е. А. Радуюсь за нее. И глубоко сочувствую вам. Примите это видение на память о ней". Смерть не страшила его, быть может, в иные дни в глубине влекла, как того, чей дух полон, мысль додумана. В августе 32-го года он умер. В своей предсмертной болезни, как мне писали потом, был трогательно терпелив и просветлен".