Дмитрий Тарасенко

На фоне Пушкина…

Есть повод поделиться юношеским, растянутым на всю жизнь открытием, что Пушкин - не тот давний, школярско-хрестоматийный "ненавистник самодержавия", что в доме он - просто гость, лучший из гостей, остроумнейший из собеседников...

Не могу уже вспомнить, как нам это стихотворение ("Поэт и толпа") растолковывали в школе с точки зрения идейности. То-то намучились подневольные литературоведы! А между тем в этих четырех строках вся суть поэзии. Но давайте начнем с чего-нибудь попроще. В Гурзуфе возле памятника мне вспомнилась песня Б.Окуджавы "На фоне Пушкина снимается семейство..." Если подождать, походить вокруг, непременно увидишь такое семейство, даже услышишь, как "фотограф щелкает, и птичка вылетает". Невольно начнешь искать знаменитый кипарис, к которому поэт "привязался чувством, похожим на дружество". Говорят, с этого кипариса пел соловей… Вспомнишь и себя двадцатилетнего, еще далекого от "звуков сладких", но не меньше любящего жизнь с ее рассветами у моря, со своими кипарисами и, конечно, с девчонками, без которых и ждать нечего от тех многообещающих рассветов.

И что за неустанная забота ученых мужей разбирать да спорить, раздувая диссертации, в кого из сестер Раевских был влюблен молодой Пушкин? Через весь свой век пронес он чувство, может быть, самое сильное в жизни, и не пожелал раскрыть тайну. Что же нам, читателям, нужно? Вбирать поэзию, с великой охотой оставленную для нас, или в поисках ее земного источника вламываться в чужие, одним лишь временем охраняемые тайники?

Пето, море, свобода на три недели, рассвет жизни - и рядом эти девушки, такие милые, цветущие, не чуждые поэзии стихотворной и каждое утро открывающие глаза под тем же неизменным обаянием "свободной стихии". Попробуй не влюбись!

Как все узнаваемо! Надо непременно перечитать Пушкина, пусть откроются еще какие-то из ответов на вечные, с виду неразрешимые вопросы, не о его - о нашей жизни. Да, страшно погружаться в этот мятежный наворот мыслей и образов, к которым трудно будет что-то прибавить. Но если не теперь, то когда же?

Искусство бальных танцев и здоровое разухабье народной пляски сплавились, придя к нам из прошлых столетий, в угарный грохот дискотек. "Блеснуть воспитанием" на них вряд ли удастся, да и незачем: нынче в цене другой блеск. А впрочем, и теми балами поэт был доволен относительно:

Ну и как же они страдали на балах, эти самые нравы?

Ах, какое падение! Как воспринял бы гениальный грешник танцевальные вечера двадцатого века, когда, например, сигарета в руке у девушки говорит уже не о страдающих нравах, а только о половозрелом возрасте; когда вместо письма на балу вручают деньги в обмен на фантики с порошком известного назначения? "Верней нет места для признаний..." Сбежал бы он с нашего "бала" хоть в деревню, в беспросветную скуку постоянства. Не посмел бы устами героя отвергнуть любовь Татьяны: "Привыкнув, разлюблю тотчас". А знаете, на фоне таких нравов есть у нас и некое преимущество перед веком, когда

Сегодня, когда так сокращен достойный выбор, когда ножки эти не в диковинку увидеть после бала "летающими" в приемах кик-боксинга под жизнерадостный хохот объектов дамского раздора, основание для крепкой и верной семьи куда жестче! Повезло тебе найти "не в хороводе, а в огороде" свою правильную невесту - не отходи от нее ни на шаг: сбылось земное счастье.

Не хочу больше рисовать темных картинок, тем более на тему "он и она". Пусть останется в нашей памяти на все времена как эталон святейшего чувства:

Но бывают же, кроме вечеров, еще и дни, когда молодежь должна бы работать или учиться. Здесь вырисовывается уже нечто похожее на день сегодняшний, ну-ка:

Вот на этом мы, пожалуй, отыгрались. То есть, не "мы", а "они", разумеется. Поклонникам поэзии экономически выиграть невозможно. Надо смириться и не слишком поднимать головы от книг и рукописей.

Во времена книжных дефицитов издания Пушкина считались не менее престижными, чем, скажем, роман Эжена Сю "Парижские тайны". Был даже проект напечатать столько избранных однотомников, чтобы Пушкин пришел, как говорится, в каждый дом. Не успели. А сейчас и то, что было, срочно сдают в букинистические отделы. Прошла мода на книги вообще, на стихи - тем более. Когда-то книготорговец восхищался поэтом:

И спешил приобрести его творения:

Сегодня "продать" стихи можно только в виде песен, войдя в долю с композитором и с какой-нибудь из бесчисленных эстрадных "звезд". Прежде чем сочинять, желательно договориться с продюсером, и не только о размере гонорара, но и о размере поэтическом, о ритме, о количестве строф... В любом случае стихи должны быть написаны так, чтобы стриженых меценатов ни на миг не покинуло благостное ощущение, что поэт "свой", что они и сами бы так сумели, имея досуг и желание.

Если поэту не подходит данная методика - что ж, пусть утешится гордой, хоть и несколько абстрактной пушкинской мечтою:

Впрочем, и в этом свой плюс. Перестав быть товаром, поэзия освободилась от грызущейся банды вокруг, хорошо знакомой нам по недавнему прошлому. С литературных рынков грызня закономерно переместилась на рынки вещевые и политические. Жаль только, что "потребитель" взбунтовался: не хватает денег - не надо нам и ваших стихов! В результате - ни того, ни другого. Ни для тела, ни для души.

В прошлом веке умение набросать несколько любовных или сатирических четверостиший в альбом да прислать к празднику зарифмованное поздравление считалось среди людей образованных, то есть окончивших хотя бы гимназию, не более чем правилом хорошего тона. А сегодня куда ни глянь - сплошь "глубокие экономы". Нет, в отношении к поэзии мы проиграли безусловно - и уже навсегда. Да как бы и не с образованием вообще. Онегин не мог, видишь ли, "ямба от хорея, как мы ни бились, отличить". А студенты современных платных вузов, по отзыву знакомой преподавательницы, примерно так сетуют на двойки: "Отец давно купил бы мне диплом, да директор ваш меньжуется". Вот такая метаморфоза.

Далекая чужая жизнь обманчиво влечет нас и кажется праздничной, ибо мы не видим в ней наших сегодняшних забот и потрясений. Когда же, все-таки, было лучше? Хорошо, что человеку не грозит проблема временнОго выбора. Живем единожды, имеем, что выпало. Но давайте оставим хоть что-нибудь из той "старины глубокой", не анализируя для очередной диссертации! Упущение наше не в том, что не знаем, в которую из Раевских был влюблен поэт. Беда, что вообще забываем поэзию и с юных лет входим в мир, держа в душе калькулятор. Даже томик стихотворений, даже биографию открываем, чтобы еще чего-нибудь навычислять из нее на собственный депозит. Искусство не прощает нам, и мы теряем остатки восприятия не только слова рифмованного, но и той поэзии, которою пропитана сама жизнь. В результате такой практичности мир становится прямолинеен, пресен и черно-бел, в то время как сто раз перечеркнутые предания старины продолжают жить, принося тем, кто верит в них, нестареющие ароматы и краски.

О гурзуфском кипарисе, с которого пел поэту соловей, поведает и экскурсовод, чтобы тут же добавить, козырнув осведомленностью: выдумка! Соловьи не поют в конце лета. Еще и расскажет, что "пушкинский" кипарис выбирают подальше от спального корпуса, дабы восторженные гости не докучали отдыхающим своими ахами и охами. Да не было никакого соловья! Был Пушкин Александр Сергеевич, это бесспорно. Ибо есть его книги, портреты, есть воспоминания, научные работы, монументы и даже ныне здравствующие наследники. А вот доказать, что в его произведениях была поэзия, уже сложнее. В самом деле, как доказать? Провести структурный анализ творчества? Ну и что? Один поверит без всякого анализа, а другой, с калькулятором, все равно предпочтет стихам Пушкина анекдоты о Пушкине.

Пока живет в народе потребность в чудесном и поэтическом, будет жить и этот кипарис. К молодому поэту прилетал по утрам соловей... Какие здесь нужны доказательства? Конечно, так было! Вот если бы к уважаемому доктору Боткину... Тогда легенда не родилась бы. Даже при наличии соловья, заверенного подписями соседей. Поэзия своенравна, она живет, не подчиняясь законам следственных органов. Пушкин и сам признавался: "…Мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических".

Ну что ж, какими бы ни стали мы сегодня, нам все равно повезло. Повезло уже в том, что Пушкина читаем без переводчика. Что можем прийти к его памятнику и постоять рядом, как с живым. Все мы высвечены небесным нимбом гения и можем внимательно разглядеть самих себя и друг друга: что же мы есть на фоне Пушкина? Так подходите ближе, такие разные, и давайте хотя бы фотографируемся вместе. Быть может, прав и другой поэт, миролюбиво и тоже прощально спевший нам под гитару бессмертное свое напутствие: