Дмитрий Тарасенко

Мое детство прошло недалеко от Москвы, в красивом древнем городе Владимире. Мы жили в небольшом уютном дворе. Старшим и самым сильным среди нас был Петька Поповский. Он придумывал игры, чаще всего военные, и всегда назначал себя командиром. Мы не скучали ни зимой, ни летом. Двор наш примыкал к оврагу; мы катались там на лыжах, строили трамплины и прыгали с них. Часто делились на команды, играли в войну. С высоких горок съезжали на санках, иногда брали коньки, шли на каток. В оттепель каждая команда строила себе крепость с амбразурами - и весь день мы обстреливали друг друга снежками. Проводили разведку, обходным путем засылали к "врагам" диверсантов, чтобы те смяли заготовленные снежки, а потом дружно выбегали в атаку. Только и успевай дышать на руки да выковыривать снег из ушей!

Летом вырезали деревянные шпаги и почти каждый день сражались на любимых полянах. Даже названия им придумали - Куликово поле, Онежское озеро, Бородино… Катались на велосипедах, бегали купаться на пруд, строили плоты, делали удочки и пытались ловить карпов. Жгли костры, собирали терновник, рыли землянки…

Мне было лет шесть, когда родители поселились в этом дворе. Я украл на общей кухне спички и хвастливо показал Петьке, так состоялось наше знакомство. Командир собрал ребят, и мы мигом спустились в овраг. Из сухой картофельной ботвы сложили костер на чьей-то грядке - и запылало.

Взрослые тоже с удовольствием жгут костры, топят камины. В нас это еще с древности, когда наши предки жарили мясо на огне, когда кострами обогревали жилища и отпугивали хищников. Детям, конечно, играть с огнем нельзя, но вокруг был огород, перекопанная земля метров на десять в каждую сторону. Тем не менее, подскочила откуда-то злая тетка:

- Кто принес спички?

Остальное пропечаталось в моем сознании точно, как старый кинофильм на пленке. Я был индивидуалистом, я не мог рассчитывать на поддержку и самоотверженность коллектива. Тишина. Восьмилетний Петька нахмурил свой лобик, прикинул плюсы и минусы. И встал, а за ним еще несколько шкетов. Он первый, потом они - пальцем в меня:

- Вот!

Тетка схватила меня за руку и потащила "в милицию". Вырываюсь, кричу, но она держит крепко... Случайно проходил мимо парень с двустволкой. Позже я узнал, что это Вовка-охотник, даже постоял разок рядом, когда тот стрелял по воронам.

- А ну пусти! - рявкнул он.

Вот и этого не забуду. Где ты теперь, Вовка-охотник?

Больше я спичек не приносил, а если жгли костер без меня, в теплую компанию не присаживался. Ну вас! Меня стали дразнить единоличником и еще страшнее - аристократом. Петька, гад, науськивал.

- Что же ты меня выдал? - спросил я Петьку, и опять в мою память врезался его ответ, в котором не было ни тени сомнения:

- Надо всегда говорить правду!

Ах вот оно что! Он просто честный, а я сразу не понял, потому что не дорос. У Петьки были строгие родители. Отец почти каждый день дрессировал Рифа - чистокровную немецкую овчарку. Мы любили смотреть на эти уроки, а потом и свои силы пробовать. Принесешь из дому кусок колбасы или косточку и прикажешь: "Риф, ко мне!" Идет. Скомандуешь "На место!" - послушно лезет в будку. И так хоть целый день, лишь бы не видел хозяин.

Старший Поповский вернулся с войны полковником и в годы нашего детства работал, ни много ни мало, проректором института. Но для нас он был просто "Петькин папка". Кстати, очень компанейский. Иногда, под настроение, он даже играл с нами в войну! Жаль, спился.

Петька уже в детстве был взрослым. Он никогда не тянул нас воровать, не грубил старшим, не учил подбирать окурки. И, кстати, почти не сквернословил. Его сознанием двигала только жажда игры, власти и по-своему понимаемого порядка. Прирожденный политик, он мастерски объединял и настраивал против бунтарей всю дворовую команду. Злую, насмешливую силу этого "коллектива" чаще всего приходилось испытывать мне. Но все внутренние раздоры отменялись, когда через наш двор проходили в овраг пацаны с улицы. "Это не проходной двор! - кричал наш командир. - Марш обратно!" Если не подчинялись, он объявлял всеобщую мобилизацию, и мы дружно забрасывали чужаков камнями.

Потом на улице мне пару раз перепало от них, а Петьке - никогда. Ни в школе, ни на катке, ни в овраге.  Словно тореадор, умел он выкручивать мулету и в последний момент плавно уклоняться от рогов. Схитрит, притворится, отшутится, сам себя обсмеет, кого-то из нас, друзей, подставит... За все детство ни разу не получил! Впрочем нет, было однажды.

Петька не терпел оскорблений. По крайней мере, от нас, младших. Не ведая об этом, я как-то разозлился и крикнул на него: "Жирный поп"! В ту минуту он сдержал себя, потому что я стоял на своем крыльце. Но через несколько дней, когда я проходил через двор и не было рядом взрослых, Петька заступил мне дорогу. И хладнокровно отлупил, под улюлюканье товарищей, которые всегда на стороне сильного. Кулаками! Не то чтобы очень больно было, но ужас до чего обидно. Интеллигентные родители учили меня, что драться нехорошо, и потом, "он же старше, сильнее!" При следующей встрече этот старший повторил урок. И дал слово - подстеречь меня еще через пару дней, чтобы закрепить окончательно. Я сперва не поверил в столь дикое злопамятство. Но он и в третий раз стал на моем пути! Тогда у меня, как говорят, перемкнуло правое полушарие с левым. Первый раз в жизни. Будь что будет, деремся!  

Вначале было страшно. Потом ничего, даже понравилось. Не настолько он и сильнее! Но через минуту-две навалилась такая усталость, что в груди запекло. А ему, гаду, хоть бы что. Зря связался, не выдержу. Мне девять, а ему скоро одиннадцать. Вдруг зареву? Губу мне расквасил… Зареву, взрослые услышат, разнимут, и так станет легко. Только еще бы раз его достать. Ах, не получилось… Еще разок! Ну, все, начинаю реветь. Не могу, нет сил. Не могу-у-у! Вдохнул с хрипом, закашлял, сплюнул на снег. Как солоно… На, гад! На еще! Палец выбил… Все, нет сил, задохнусь, упаду. Только реветь. Набираю воздух…  

И вдруг Петька опустил руки, отбежал на несколько шагов. И до моих побитых ушей донесся протяжный звук с нарастающей громкостью: "Ааааааааа!" Что? Не может быть! Он что, завыл? Первым?  

Я несколько раз глубоко вдохнул - и стерпел. Ничего. Не так уж это плохо - драться. Иногда это даже хорошо! Но у Петьки был младший брат Левка, такой же честный. Он не полез помогать брату, он поступил умнее - побежал к своему крыльцу, отцепил и привел к нам Рифа. И произнес два роковых слова: "Риф, взять!"

Что? Не посмеет! Сколько раз я звал его по имени, угощал, гладил!  Но никакое мое ответное "Фу!" не помогло. Помогло зимнее пальто - послушные собачьи зубы не прокусили мне плечо, а только вмялись в вату. Но какими тисками сжали, до чего же было больно и жутко, и обидно! Тут уже и я не выдержал, заревел во всю глотку. Потом на руке еще долго держались, постепенно желтея, синяки. От каждого зуба отдельный.

Петька, наоборот, притих. Умыл снегом морду и быстро взял себя в руки. Сел рядом, начал уговаривать меня, что если, мол, я скажу родителям, то Рифа заберут и сделают из него варежки. Каким он вдруг стал хорошим, этот командор-мститель, как ловко и упорно подлизывался! Я еще злился по инерции, но поверил насчет варежек и, конечно, пожалел преданного хозяевам, затурканного командами пса. На том помирились...

Подлец ты, подлец! Можно бы еще вспоминать и вспоминать организованные тобою игры, затеи, приключения. И десятки тобою же сотворенных пакостей. Но никогда, слышишь, ни разу не возникло у меня желание встретить тебя взрослого и проучить. А кое-кого встретил! Сам себе удивляюсь, но я навсегда благодарен судьбе, что жил в одном дворе с тобою, чертов ты командир! Я и теперь люблю вспоминать владимирский двор с оврагом, где прожил с шести до двенадцати лет. Лыжи, коньки, велосипеды, сражения, лихие военные игры. И жалею ребят, у которых всего этого не было. Где ты, Петька?

Дмитрий Тарасенко