Все мы принимаем когда-нибудь свое главное решение и пытаемся строить судьбу. Я часто думаю с ужасом, что мог не взбунтоваться, не отойти от своего первого наставника Василия Будишевского. Наверное, тоже было бы неплохо, тем более что сейчас он проводит автошоу по стадионам областных городов Украины, а мое отношение к машинам и мотоциклам за двадцать лет не переменилось.
Но у меня свой путь профессионала, и начинаться он должен, как все крупное, — в столице. Вот я и поехал завоевывать Москву, один из тысяч доверчивых и самоуверенных молодых людей, многим, очень многим из которых суждено откатиться ни с чем, а то и потерять последнее. Так было — так будет. Кто пробовал, тому не надо объяснять, сколько сил, умения и везения нужно, чтобы зацепиться в Москве. Со всей энергией тридцати трех лет я бросился в главную битву моей жизни и теперь могу кое-что рассказать.
Это замечательно! Бешеный ритм, а точнее, аритмия столичная не утомляет меня. Я не устаю, как другие приезжие, я не вздыхаю облегченно при посадке в обратный поезд. Потому-то меня здесь и приняли за своего. Все поверили, даже милиция, а это не последнее дело! Встречая на улице или в метро дежурных-постовых, я гляжу уверенно, свысока. Брюки и куртка у меня кожаные, в молниях и заклепках. Каскадер!
Как-то набирал номер в автомате и заметил боковым зрением — подходят. Сейчас подай им паспорт с бумажкой (тогда разрешалось жить без регистрации всего сутки). Бумажки, разумеется, нет, потому что приехал я только на неделю и остановился у знакомых, а не в гостинице. Все равно потянут в свой “обезьянник”, выгребут последнее. А тут еще телефон… Как хрясну по нему кулаком! Жетон сожрал, сволочь. Достаю новый, кидаю, опять набираю номер. Потоптались вокруг ребятки (сами-то небось, из деревни) да и пошли высматривать других подозрительных. Этот, борзый, — явно москвич.
Прошло время, а отношения с милицией по-прежнему заставляют меня задумываться: где мы живем? Люди в погонах очень любят запугивать приезжих. По малейшему подозрению в чем угодно, в любой чепухе, глупости, можно всякого рядового незнакомца, особенно с южным загаром (не говоря уже о кавказцах и азиатах) задержать на три часа, “до выяснения”. “Что в сумке? Товар? А патент на торговлю? Как не нужен? Конечно нужен, вы же это продавать будете! Пройдемте”. “Когда вы приехали? А билет сохранился? Ах, нет... Как же вы докажете, что живете в Москве неделю, а не год? Пройдемте”. “И ты тоже. За что? Ни за что, а почему. Ты похож на фоторобот террориста. Тем более, паспорт просрочен... Вот же. Где новая фотография? То-то! Давай, здесь недалеко”... Чего стоит в Москве каждая минута, можно не объяснять. И как поступает обыватель? На рынках даже крутят песенку с таким веселым припевом:
Все торговцы из разных стран
Одинаково лезут в карман...
Меня-то самого не трогают, а вот крымских друзей уводили — и раскручивали на деньги. Установили даже сумму: если просто ни за что — пятьсот рублей. Увы, наши любимые фильмы про “ментов” — искусство, а здесь жизнь. Поэтому я приказываю своим товарищам молчать, только молчать, если к нам прицепятся. Внушаю пацанам, что они глухонемые, что они из другой страны, с другой планеты! Да ведь так оно и есть, потому что московская милиция — это некая особая субстанция, отдельная от человечества. Дома я напевал ребятам, для наглядности, куплет другой песни времен перестройки:
...Но сколько здесь законных
Бандитов в погонах!
Гостям родной столицы
От них не отбиться...
Нет, я все-таки отбиваюсь, когда на все вопросы отвечаю сам. Я уже знаю по опыту, что “бандиты в погонах” могут запугивать нас только по дороге к своему отделению (это минут двадцать, не больше). А там им никуда не деться, надо обосновывать причину нашего задер-жания не только перед нами, но и перед своим начальством... Поэтому я веду себя спокойно, рассудительно, и, чтобы не было так обидно за потерянное время, всю беседу со слугами закона стараюсь превратить в тренировку. Я отрабатываю красноречие, необходимое для будущих рекламных атак! Подбираю нарочито сложные, велеречивые, абсо-лютно бесспорные фразы с придаточными предложениями, давая понять, между прочим, что нам спешить некуда. Из речи студента-психолога следует, в тексте и в подтексте: денег нет и не будет, мы здесь не для того, чтобы круто зарабатывать, и уж конечно не для того, чтобы кому-то платить. И потом, мы ведь в ассоциации столичных кас-кадеров, для Москвы это не последнее заведение! От моей вежливой интеллигентской наглости менты теряются — и отпускают нас. Техника универсальна. Важно только не издавать “запах труса”, от которого звереют собаки и пьянеют вот такие милиционеры. Кстати, наши четвероногие друзья (кроме специально натасканных) меня тоже никогда не кусают.
В Москве я ринулся по школам, где раньше выступал с Будишевским в качестве помощника. Принимали хорошо, но было трудно и жутковато: теперь я — главный! На мне все: придумать и разработать сценарий, подобрать реквизит, провести рекламную кампанию, подготовить артистов и в то же время не потерять форму самому. В тот первый приезд мы спали по пять часов в сутки. Роли разучивали во время завтрака, повторяли в электричках. Каждое утро я заставлял ребят обливаться холодной водой, чтобы не засыпали на ходу, но они все равно засыпали.
Главным бедствием была нехватка денег. В Москву мы приехали на машине, привезли реквизит. Время ценили настолько, что репетиции проводили в пути! Да и спортзала у меня еще не было. Текст мы повторяли на ходу, а трюковую часть репетировали во время отдыха, на полянах. Хорошо, что милиция не видела! Но вот свой “самурайский” меч я провез через таможню не в машине, а в поезде, отдельно от ребят и с великими опасениями: для нас это реквизит, а для безгрешных слуг закона — холодное оружие. Вяжи тепленьким! С вокзала я тоже ехал один и нес этот меч в брюках, так что не гнулась нога. Шел, изображая хромого...
Мы и сейчас не разбогатели, а в начале московских гастролей ночевали, от бедности, прямо в машине, напротив школы, где должны на другой день выступать. Моими партнерами были бахчисарайские парни, в прошлом спортсмены. Никакого отношения к сцене они не имели и цирковому искусству обучались, так сказать, в бою.
Что это был за “бой”! Что за сценарии! Мы начинали одним из старых номеров — я делал кувырок с подхватыванием брошенного мячика. Потом выполнял сальто вперед, ловя этот мяч на лету. Не всегда партнеры точно бросали его, так что даже в таких детсадовских “трюках” бывали сбои. В оправдание я заявлял (будто так и надо), что на киносъемках проводится несколько дублей. Ну, и со второго-третьего ловил проклятый мяч... Мы устраивали показательные драки, “перерубали” мечом заранее распиленное полено, толкали друг друга на стол, слепленный из кусков фанеры. И сей негодный предмет мебели, громко именуемый реквизитом, однажды рассыпался еще перед тем, как на него упал “наказанный” мною персонаж. Так что лететь ему пришлось прямо на пол, на эту груду обломков! Мы бросали друг в друга надколотые тарелки, полагая, что когда они разбиваются о голову, это смешно и страшно. Композиционной основой нашего “театрализованного представления” был придуманный конфликт между гадким хулиганом и благородным каскадером; на одном из выступлений проскочила даже такая высокоинтеллектуальная реплика: “За свой базар ответишь!”
Мне потом передали, что в этот момент замдиректора по внеклассной работе не удержалась и тихо сказала одной из учительниц: “Кого мы впустили!” Та ответила в полный голос: “Эти каскадеры просто не хотят идти на завод и работать”. По-том не только диалогами своих персонажей, но и техникой трюков мы подтвердили это первое впечатление. Во время прыжка в кувырок под мою спину подкатилась зажженная петарда, которая должна была взорваться в дальней части сцены. Детвора пришла в восторг, зато я получил серьезный ожог. Напарник метнул в меня нож, я поймал его, как было задумано, за лезвие, но при этом поранил руку. Так и доиграл — с зажатым окровавленным пальцем.
На прощанье все та же замдиректора сказала проникновенным голосом настоящего воспитателя: “Нельзя, нельзя так, ребята!” И опять, как после той детской кражи в химкабинете, загорелись кончики моих ушей. В ту школу мы больше не показывались, но я не успокоюсь, пока не выступлю там как надо и не сниму с себя прошлый позор.
В других школах тоже случались курьезы, нелепые ошибки, травмы. В начале одного особенно неудачного представления напарник разбил о свой лоб бутылку (для него, десантника, бить бутылки о лоб — дело вроде бы обычное). И — порезался. Да так растерялся, что забыл роль. Мне пришлось и говорить, и прыгать за двоих. Был случай вовсе невеселый, когда я начал выступление без разминки и с высоты сцены, да еще с подкидного мостика выполнил полтора сальто. Я чуть-чуть не докрутил его и на разложенный в зале мат упал макушкой. Результат — сотрясение мозга и трещина в позвонке. Неделю отлеживался. Правда, выступление довел честно, доработал его, будто в шторм, “на палубе разбойничьего брига”.
Со стороны казалось, что такая работа недалека от самоубийства, но человек может больше, чем ему кажется. Ведь удалось мне летом того же года проехать больше тысячи километров на совершенно разбитой машине, которую я гнал из Сочи в Москву, — без техосмотра, без света, без дворников, да еще в дождь, да по Кавказским горам...
В одной боевой сцене мой напарник нападал на меня, вращая цепь, а я увертывался. После отработанных четырех взмахов и защит эта цепь по инерции прошла на пятый удар — и угодила таки в голову. Семь тяжелых звеньев отпечатались на коже черепа, следы от них прощупываются до сих пор. Так, видно, и доживать с бандитским шрамом. Это был единственный случай, когда нам пришлось извиниться перед зрителями и, прежде чем доиграть представление, надолго опустить занавес.
Что бы еще вспомнить приятного? Работая с огнем, я обжигался, а когда меня тушили, то накрывали непременно с головой, забывая, что я не Нерсесян и жить без воздуха не могу.
В Москве меня познакомили с одним драматургом. Обедать он привык в ресторане Дома творчества театральных деятелей, пригласил и меня — как было отказаться? Посидели за одним столом со знаменитостями, пообсуждали будущий сценарий (не мой, разумеется). Я даже выпил немного, хотя уже были проданы билеты на вечернее представление. Ну подумаешь, сто пятьдесят!
В тот же вечер, прыгая босиком на битые стекла, я порезал ногу. Эта кровь была так некстати! Я ведь давно хожу и прыгаю по стеклам, я ложусь на них спиной и держу груз, я становлюсь на гвозди, отрабатываю хождение по углям... Вот только забыл в тот вечер, что это искусство несовместимо с алкоголем! Должно быть, потому забыл, что мастерство хождения по стеклам не стоило мне ни малейших усилий.
БИТЫЕ СТЕКЛА
Вместе с натурализмом жестокости и порнографии “перестройка” ввела в наши дома так долго запрещаемые и тем особенно притягательные оккультные науки. Без спросу заняли они опустевшие почетные места, и науки настоящие стали уже как будто не нужны. Жрецы оккультизма все видят своим “третьим глазом” и всегда готовы разъяснить нам, безнадежно отсталым материалистам, все сложности мира при помощи реанимированных понятий средневековья: гороскопы, черная и белая магия, сглаз, порча, энергетические вампиры… “Бесовщина”! — клеймят шаманов двадцать первого века апологеты той или иной “истинной” веры. Попробуй, разберись. Только редкие встречи пробуждают в нас веру в силы высшие, надчеловеческие, и тем помогают оценить наши собственные силы.
В одном из московских поездов моим соседом по купе оказался плотный усач, простой и настырный, по виду явный командир. Давая понять своими односложными ответами, что не расположен к болтовне, я все же украдкой приглядывался: кого напоминает мне этот матерый мужик? Пока машинально не повторил фразу из повести Гоголя: “Тарас Бульба был упрям страшно…”
Поздно вечером по вагону пробежала проводница: “Врачи есть?” “В чем дело?” — спохватился мой сосед, поднимаясь и выходя в коридор. Неужели он — врач? Из ответа я расслышал только три слова: “...не помогает валидол...” Проводница поспешила в свое купе, мой “Тарас Бульба” — за ней. Событие поутру обсуждал весь вагон.
Валерий — так звали моего соседа — определил состояние второй проводницы как предынфарктное: синюшное лицо, прерывистое дыхание, да и “просто по глазам”. Рядом стоял настоящий медик со своим бесполезным тонометром.
— Отойди, — сказал пассажир.
— Вы что, врач?
— Я больше чем врач!
— Надо госпитализировать на первой же станции...
Валерий, недолго думая, взял с подоконника напротив несколько бутылок из-под пива, завернул их в наволочку и разбил прихваченной у титана кочергой. Потом вместе с онемевшей, беспрекословной помощницей стащил с больной свитер и положил ее голой спиной на острые осколки…
Он и сейчас утверждает, что именно острые стекла, глубоко массируя нервные окончания, действовали подобно лечебному иглоукалыванию. Я же где-то читал, что одновременный массаж многих точек, в том числе дающих противоположные сигналы, бесполезен, да как бы еще и не вреден. Но спорить не пришлось: с двухсот двадцати давление упало до ста пяти-десяти, проводница быстро пришла в себя и встала, жалуясь только на головокружение. Днем она даже доработала смену, угощая своего спасителя бесплатным чаем.
Валерий Иннокентьевич Сунгуров оказался и вправду бывшим командиром роты спецназа. Он служил когда-то в охране маршала Гречко и сейчас больше гордится своей техникой рукопашного боя, чем талантом целителя. Успел он по-служить и в охране первого и последнего президента Крыма Юрия Мешкова. Но сказался Чернобыль, куда тоже забрасывал военных долг службы. Облученный сорокалетний командир вышел в отставку и решил возвращать здоровье сам — занялся йогой. Ходьба по стеклам, стояние и лежание на гвоздях вошли в его быт как лично переоткрытая панацея. Я рискнул высказать кое-какие сомнения. Ух, осерчал командир! Он оказался моим земляком, но сейчас на полгода уезжал к родственникам в Сибирь.
— Вернусь в Бахчисарай — найду тебя! — грозно пообещал Валерий. — Станешь и ты на стекла!
И вот через полгода, когда я обо всем забыл, этот железный человек звонит мне, а потом и подъезжает на своем “Запорожце” с инвалидным знаком. Беседуем просто так, ни о чем, а глаза у него веселые, бесовские. Гляжу в них и чувствую, что этот свое обещание – сдержит.
И вот начался короткий сеанс гипноза, который я впервые в жизни ощутил на себе. Гость потребовал две тряпки, большую и маленькую, молоток и три чистых бутылки, желательно темного стекла. “Темные крепче”. Разбил не спеша, аккуратно, смело перемешал осколки руками. Разулся, поглядел на меня весело — и пошел. Стекла хрустят, прилипают к коже. Я невольно морщусь. Он походил пару минут, потом сел на скамейку и обтер ступни.
— Теперь ты!
Где-то я слышал, что в микробиологии для изготовления тончайших препаратов пользуются стеклянным ножом. Он самый острый, даже острее алмазного... А у меня тренировки, каждый день на счету. Некстати было бы раскровенить ноги. Осколок может вонзиться глубже, зацепить сухожилие, а то и нерв... Опасения эти пронеслись в моей голове сквозняком, Валерий о них даже не заподозрил.
— Смотри мне в глаза и повторяй: “Кожа моих ног практичная и эластичная...”
— Может, “пластичная и эластичная”?
— Отставить вопросы!
Повторяю.
— “...Я иду по мягкому влажному полу”.
Произношу и послушно иду по этому “влажному полу”, чувствуя хруст и скрежет. Но больше не морщусь.
Вот, собственно, и все мои заслуги — простое везение. Встретил щедрого человека.
— Смотри только, не стань после выпивки, — предостерег на прощанье Валерий. — Изрежешь ноги в кровь!
Забавно видеть подобные представления на улицах. Стекла у артистов плоские (оконные) и тупые, потому что давно отшлифованы друг о друга. Стекло вообще бывает острым только в первый день после разбивания, а потом окисляется…
Позже мой знакомый доверил мне и дощечку с гвоздями. Над нею он долго трудился: гвозди дорогие, а денег у волшебника в обрез. Непрактичный, не берет плату за сеансы. Только кожа ног “практичная”. Я стал на эти гвозди безо всяких заклинаний. Ощущение пришло такое, будто острия пронзили меня до костей, но опять, как на стеклах, — ни кровинки! В тот вечер я уснул очень рано и сны видел хорошие. Даже немного пожалел, что здоров, ведь зря пропадает даровая небесная сила! И дело, мне кажется, не в массаже, не в остроте стекол и гвоздей, а в том и только в том, что целитель — настоящий.
Вот и все. Обойдусь без научного толкования и честно признаюсь, что во мне работает чужая, даром полученная сила. Не изображать же из себя сказочного героя, гипнотизера, йога! С чудесами не шутят. А то рассердится на меня мой волшебник (он уже вытворял такое с хвастунами), подумает обо мне плохо, — только пронзит недобрая мысль пространство, уравновесит крымское время с московским — и нет больше эффектного номера. Порежусь и опозорюсь.
Через год я усложнил трюк, уже своими силами. Теперь на сцене я обливаю стекла бензином, зажигаю его и “практичной” кожей босых ступней топчу пламя, пока оно не погаснет.
“БУЛЬТЕРЬЕРЫ”
От тюрьмы, как известно, не зарекаются. Кто прошел эту горькую школу и внимательно приглядывался к соседям, те говорят, что всех зэков можно разделить на три группы, почти равные по количеству.
Первую треть следовало бы держать на зоне или в тюрьме (лучше в одиночных камерах) пожизненно: это нелюди.
Вторую треть надо немедленно отпустить, потому что эти арестанты страдают за чужие грехи — по судебной ошибке, а чаще по навету. “Жена мужа любила — в тюрьме место купила”.
И только последняя треть наказана более-менее справедливо.
Взрослым я не раз проходил по краю свободного мира, хотя бывал прав, не то что в юности. Случилось такое и в Москве.
Наш продюсер праздновал. Он позвонил домой и узнал, что его жена родила дочку. Ура! Событие следовало достойно отметить, то есть, напиться... Ну как быть? В такой день не позволить мужику отвести душу? Да что же я буду за товарищ, что за русский человек? Это был первый и последний случай моей преступной снисходительности, он чуть не привел к трагедии. Началось с того, что к ребятам в компанию навязались, со своим, разумеется, угощением, какие-то бритого-ловые. Познакомились за несколько дней — славные парни, кореша. Уважают людей искусства! Я пригубил, символически, и пошел в “спальню” — на отгороженную половину автобуса, в котором мы тогда жили. Было предчувствие, что добром их пьянка не закончится. Я злился и уже проклинал себя за мягкотелость. Все же кое-как заснул.
Мне опять приснился родной “город-сад” Бахчисарай. Я видел лавандовые поля, ощущал ароматный степной ветер. Потом, конечно, снились ночные дворы и колеса, рули и подножки, моторы, трамплины, дорожные петли… Я устал от этих снов, они всегда заканчивались кисловатым запахом тюремной камеры, пробуждением среди ночи на нарах. Так получилось бы и в этот раз, но сон прервали голоса гостей. На мою половину пришел наш внезапно протрезвевший продюсер и зашептал мне на ухо: “Их четверо. Денег требуют! У одного ствол!”
Да, уж лучше бы досмотреть сон про Бахчисарай! Я какое-то время лежал и прислушивался, но вот один из гостей выкрикнул: “А где наши триста долларов?”
Все, погуляли. Я стал одеваться. Понимая, что без потасовки не обойтись, начал даже делать легкую разминку. Смешно? Мне было не до смеха. Случись такое теперь — я бы, наверное, вызвал милицию. Но тогда это казалось отступле-нием. Во мне еще жило мое училище, моя лихая молодецкая дурь. Вообще-то не знаю, что бы я сделал сейчас. Вызывать милицию — это не по каскадерски. Да и поможет ли она? Пока не прибьют кого-нибудь, у ментов нет оснований вмешиваться: ну выпили, ну сидим, разговариваем… Да еще неизвестно, какие у этих ребят отношения с милицией.
Словом, решил я действовать сам. Вышел к гостям и тихим ровным голосом попросил их убираться к чертям собачьим. Я понимал, что за этим последует, предвидел даже начало недолгого диалога:
— А ты кто такой? — удивился бритоголовый.
— Кто я такой, тебе лучше не знать.
— Сейчас ты и сам себя не узнаешь! — сказал он, поднимаясь.
Но не рассчитали ребята: каскадеры — это не просто “киношники”! Их было четверо, нас трое. Двоих я прикинул на себя. Отобьемся!
В общем, слово за слово — и я стянул воротник на здоровенной шее “бультерьера”, поставил сзади ногу и въехал ему локтем в харю, выталкивая через открытую дверь. Мы зацепили подкидной мостик, он упал и крепко ударил меня по ноге. Хорошо, хоть меч я спрятал! Обозленный от боли, я выскочил следом и стал лупить бугая с дальней дистанции. Главное было — следить за его руками, чтоб не сунул в карман. И оглядываться на товарищей, которые, впрочем, тоже не отстали и честь каскадеров не уронили.
Нам повезло. Один из бандитов понял, что не на тех напал, и смылся. Наверно тот самый, у которого был “ствол” (если он вообще у кого-то был). Потом я взялся помогать ребятам. Все бы ничего, да этот чертов продюсер начал жестоко пинать “моего”, уже лежачего. Подъехала милиция и не дала его добить. Первый раз в жизни я радовался, что она, эта милиция, не слишком опоздала.
Избитого увезли на “скорой” с тяжелейшим сотрясением мозга. Он оказался братом некоего “авторитета”, который пришел к нам на другой день и пообещал, что если брат не выживет, умрем и мы. Вот так оно начиналось, наше знакомство со столицей. Я, правда, узнал все это позже от ребят, потому что сам четверо суток просидел в КПЗ. Мне опять грозила тюрьма. А мои товарищи поснимали с автобуса поручни — вооружились на случай новых нападений. Скорее всего, этот способ защиты придумал наш героический продюсер (по возвращении в Бахчисарай я его уволил). У меня не было сомнений, что если бритоголовые придут еще раз, то с огнестрельным оружием, и тогда нам не помогут никакие поручни.
“Бультерьер” выжил. Оказывается, эти четверо, решив тряхнуть каскадеров, проявили самостоятельность. А главари такого не любят! “Авторитет” заставил брата (может, все-таки “братка”?) написать отказное заявление. Из милиции меня выпустили и больше не дергали. Не появлялись и блатные, так что дюралевые поручни следовало привинтить на место. Однако мои артисты держали их под руками до конца гастролей. Я не возражал: ездили-то мы сидя.
“МНОГОЛИЦА ТЫ, СТОЛИЦА…”
Что преподносят нам современные фильмы-боевики, особенно голливудские? Неоправданную жестокость, однообразие сцен и сюжетных поворотов, заказное трюкачество злодеев и суперменов, говорящих на одинаковом языке из двадцати слов, пустоту убитого вечера, пустоту жизни. Герои эффектно закуривают, взбадривают себя напитками, технично и с удовольствием дерутся, отстаивая, разумеется, идеалы добра.
Бездарный автор сценария. Скорохват-режиссер. Третьесортные кривляки-актеры.
Есть, однако, группа занятых в картине людей, которые ни в чем перед искусством не провинились. В их работе не может быть халтуры, торопливости и современной запланированной низкопробности в угоду неразвитому зрителю. У них все настоящее. Можно второпях сляпать сценарий, ненатурально рассмеяться, по-ученически разыграть гнев или обиду. Но нельзя недобросовестно прыгнуть с вертолета, нельзя кое-как опрокинуть на крышу автомобиль!
Что же это за сверхпрофессионалы? Конечно, каскадеры. Стоящий за кадром безымянный и бессловесный каскадер взваливает на себя самый тяжелый груз: дублируя актера, он и только он на своих не однажды поломанных руках выносит к зрителю предмет чужой фантазии, чужого заработка. Уберешь каскадеров — не останется ничего...
Вот и решил я прежде всего познакомиться с профессиональными трюкачами.
Судьба меня сводила со многими людьми — хорошими и, как говорится, разными. Конечно, охотней я вспоминаю замечательных, таково спасительное свойство памяти. Напомнив о себе в школах столицы, где выступал когда-то, я отправился на разведку к Панину — директору объединения каскадеров “Мастер”, отдельного от нашей “ассоциации”. Человек он занятный и очень приветливый, среди профессионалов о нем идет слава с оттенком скандальности. На бедность там не жалуются, работают с размахом. В почете у них падения с высоты, трюки с огнем, фейерверки, рыцарские турниры…
Мне показалось, что участники этих представлений всем своим видом стремятся убедить зрителя, что для каскадера жизнь — копейка. Надо ли так? Сценические манеры входят в каждодневную привычку и, по законам обратной связи, рано или поздно должны повлиять на ха-рактер. А значит, и на “судьбу-индейку”. В нашей ли современной круговерти обкладывать себя такой взрывчаткой?
Тем не менее, все у них эффектно, ярко, завлекающе. Пришел я на тренировку, и ребята по-дружески предложили мне пива… В перерывах каскадеры выходят в коридор и закуривают — эффектно, словно голливудские звезды перед камерой. Курящие каскадеры? Для меня это так же нелепо, как курящие олимпийцы или йоги! Надо смотреть на жизнь шире, но я ведь провинциал. Что ж, рад был познакомиться....
Вернулся я к Сивушеву, тогдашнему генеральному директору ассоциации. Анатолий Игоревич слушает о моих впечатлениях, кивает, улыбается.
— Ну что, оценил мастеров?
— Лихие ребята.
— Пойдешь к ним учиться?
— А чему? Мне раньше казалось — это же столичные каскадеры, куда мне до них. В сотнях фильмов снимались, а у меня и десяти не наберется. Но поглядел и понял, что не уступлю. Я все это умею! Только еще с высоты не прыгал, и то научусь, когда позовут.
— Правильно, утверждайся. Я всех новеньких туда посылаю.
— Зачем?
— На пробу.
— А потом берете к себе? В кино?
— Ну, насчет кино не спеши. Фильмов теперь выпускают мало, а каскадеров старых, проверенных, — много. Если поставлю тебя, новичка приезжего, не поймут. Обидятся.
Все же директор ассоциации оказал мне великое доверие — назначил генеральным директором Клуба каскадеров. Поговорив со мною, прочитав программу, он понял, что это мое призвание, моя судьба, мой мир...
Трудно подбирать партнеров. Столько их прошло рядом со мной! Платил прилично и уж, конечно, не унижал. Сделаю замечание и жду: если недоволен, не хочет отвечать, — ладно, переношу разговор на другое время. Все взрослые. Пива, правда, в моей команде не пьют, да и не курят, даже в целях рекламы. Многие не выдерживают нагрузок. Я-то, можно сказать, в спортзалах вырос, а они? Вот интересное наблюдение: кто приходит ради денег, те обычно работают на совесть. Хуже с самолюбивыми мальчиками, для которых участие в экстрим-шоу — это один из методов самоутверждения. Замечания они переносят болезненно, огры-заются, а тренируются вполсилы — себя жалеют.
И все равно хорошего было больше. В элитной московской школе работает Елена Викторовна — режиссер детской театральной студии. Знакомство с нею для меня — удача настоящая, прежде всего потому, что я начал верить в москви-чей. Мы долго сотрудничали — я помогал юным актерам ставить посильные трюки, Елена Викторовна подсказывала сценические ходы в наших программах, подправляла диалоги. В их театре я научился петь, в этом помогла Марина — молодая учительница литературы и профессиональная актриса. Она пела на нашем представлении, хотела выступать с нами и впредь, да не рискнула оставить свою работу. Теперь я напеваю на сцене ее любимый куплет из песни Александра Дольского:
Многолица ты, столица,
Где же главный твой анфас?
Чтобы знать, на что молиться,
Помолись и ты за нас!..
Сивушев иногда подсылает ко мне профессионалов. Самым колоритным оказался чемпион Ташкента по кик-боксингу Руслан Вандалов. Это сильный каскадер — боец, пиротехник, владеет техникой горения. Знакомые прозвали его “киллером”. Не сошлись мы только потому, что Руслан по сути своей — лидер и работать под чужим руководством не привык. Он ушел в бизнес, наверно там больше независимости.
Неплохо работали мы с Сергеем Юркиным. Он три года ходил к Варваре, в клуб каскадеров-женщин. Не знаю, чем он там занимался, но мы дружно взялись подшучивать над парнем, называть “Рыбочкой”. Он-то и угодил мне на виду у зрителей цепью по голове. Может, от тайной обиды? Шучу. Наше с ним шоу в кинотеатре “Энтузиаст”, где мы разбили на сцене три стола, показали в 2001 году по седьмому каналу московского телевидения.
В зале ДСШОР я встретил Романа — одного из десяти лучших брейкеров-верховиков Москвы. Он охотно согласился работать с нами; я очень жалею об этом партнере и человеке — сложном, творческом. Роман успел отработать для нашей группы рекламный трюк — акробатический танец “Робот”. Он хотел ехать с нами на гастроли в Сочи, но был перехвачен — приглашен в США на конгресс математиков.
На прощанье математик познакомил меня с лучшим брейкером России. Этот непревзойденный танцор, известный по прозвищу “Лимон”, одинаково хорошо танцует он в верхнем и в нижнем уровнях, то есть, на ногах и в партере. В день нашего знакомства они втроем танцевали на тротуаре возле ВДНХ. Я был потрясен мастерством Лимона — его акробатикой и пластикой. Вообще брейк — танец полезный, спортивный, только очень жестокий. Начинающие после каждой тренировки в синяках. Зато их тренеры убеждены, что если вообще не заниматься спортом, бывает еще больнее. Это можно сказать и о программе каскадеров: падения на сцене оберегают от тех главных житейских падений, после которых уже мало кто поднимается.
Виталий Гришутин (Лимон) вырос в Брянске. Занимается брейкдансом, хип-хопом и всем, что относится к танцам, с восьми лет. В 1996 году попал в Москву благодаря Константину Райкину, который случайно увидел его на спортплощадке, оценил талант будущего танцора и предложил участвовать Московском шоу. Потом Виталия пригласили работать в цирк Юрия Никулина. Роль у него была небольшая – выбегал под фонограмму, делал трюки, танцевал рэп. С того и началась его спортивно-танцевальная карьера с элементами профессионального артистизма. В цирковое училище парень не поступил, но продолжал, может быть назло не оценившим его экзаменаторам, по 5-6 часов в день заниматься танцами.
Гришутин работал в майке с напечатанным на ней улыбающимся «лимоном». Тогда он и получил свое забавное прозвище. И еще говорили про него шутники, что работает на износ, выжимаясь, как лимон. В 90-е годы еще можно было не слишком стараться и работать по старой школе, как «бананы, притом вяленые». Словом, лимон среди бананов, если вооружиться сленгом уличных танцоров. Сейчас это искусство выросло настолько, что «бананам» делать нечего. Любой совре-менный брейкер должен легко садиться в шпагат, стоять и прыгать на одной руке, многие отрабатывают гибкость настоящего йога.
При социализме брейком официально не занимались, и первые танцоры учились только по переводным книгам; позже – по «пиратским» фильмам в видеосалонах. Лимон быстро освоил акробатику; важную подготовку получал он на занятиях самбо, дзюдо, каратэ. Работу свою воспринимал как высокое искусство и синтезировал разные стили, отбирая самое подходящее для себя и самое зрелищное. Он сторонник терпеливой и тщательной отработки каждого элемента. Только дойдя до совершенства в начатом, можно переходить к следующему. Ос-воив верхний уровень, танцор стал завоевывать «низ» – прежде всего, безудержно быстрое вращение на голове. Не меньше трех лет ежедневных многочасовых тренировок ушло у Виталия на отработку танца по каждому из направлений. Методика была и остается довольно простой. Элемент начинает получаться лишь после того, как деревянный пол или положенная на асфальт фанерка вымокнет от твоего пота. И после того, как перестанут появляться на теле синяки и ссадины от падений.
Лимон часто выступал на фестивалях, ездил по приглашениям. Он не жалел сил на тренировки и выступления – он любил брейк. Для него танец этот был самой жизнью. И вот свершилось – в 2000-2001 годах Виталий Гришутин стал чемпионом России по «верхам» и по «низам», надолго превратясь в кумира танцующей молодежи всего бывшего Союза.
Сергею Тимофееву двадцать лет. В семнадцать он пришел к нам в команду. Вырос он в семье балетмейстеров, так что с детства должен быть готовым для сцены. Мешала, однако, природная застенчивость. Преодолел он ее лишь после того, как сам начал заниматься в хореографическом ансамбле «Спектр» и участвовать в постановке школьных спектаклей. Дебютировал Сережа учеником пятого класса – было жутко. Свет в глаза. Слышен, но не виден битком набитый зал. Всю программу выполнил автоматически и не сорвался лишь потому, что был надежно подготовлен. При этом начинающий артист не забывал об улыбке – это правило усвоено им с младенчества. Потом он выступал часто, и, конечно, случались казусы.
Однажды Тимофеев упал на сцене – тупо и грубо грохнулся на доски. Ударился он больно, так что не очень думалось о реакции зала. С трудом встал, через силу закончил танец, злясь на себя и даже, почему-то, на зрителей. Хотя они-то здесь при чем? Но вот осталась некая досада на них, благополучно сидящих в зале, со своими критическими, часто высокомерными оценками полных дилетантов взирая на сцену. Никому нет никакого дела, что артист упал, что ему больно, что он не спал ночь и панически боялся срыва… С тех пор Сергей, как-то само собою, перестал думать о зрителях, волноваться накануне, – то есть, унял первоначальный страх сцены.
Кроме балета Сергей занимался брейк-дансом, танцевал «хип-хоп», осваивал джазовые направления... Сергей Тимофеев участвовал в телепроекте «Звезда танц-пола», а затем, вместе с нами, – в «Шоу Российских рекордов». Он тоже попал в Книгу рекордов России, с максимальной скорости выполнив на сцене «круги Даласала».
Теперь молодой человек стремится выйти на самый высокий уровень профессионального танца, граничащего с акробатикой, ставить новые, настоящие рекорды.
Здорово помог мне отставной циркач старой закалки Александр Александрович Викулов. Сейчас он на пенсии, но работает цирковым продюсером и театральным хореографом. Он научил меня правильно оборудовать клуб, оформлять бумаги; будучи директором музыкального артистического агентства, он даже сам составлял для меня документы. С Викуловым у нас был проект новогоднего шоу по его сценарию и режиссуре. Жаль, что оно не состоялось: слишком большую плату запросил кинотеатр. Но и сейчас Александр Александрович, этот чудесный житель многоликой столицы, го-тов искать для нашей группы спонсоров.
Я очень благодарен Борису Гавриловичу Фадееву, председателю Российского комитета по регистрации рекордов планеты. Мы с ним подолгу беседовали; он составил Книгу рекордов планеты и внес в нее фамилию моего друга из Ялты — лучшего в мире пловца-стайера Игоря Нерсесяна. Надо постараться, чтобы в следующем издании Книги появилась и моя фамилия. Это просто, это каждый может попробовать: забрался на четыре стола — и прыгнул на деревянный пол вниз головой!
СТРАНА РЕКОРДОВ
Один француз, выступая в Ватикане, спросил у Папы Римского, не пойдет ли завтра дождь. «На все воля Божья!» – ответил глава католической церкви. А когда спросили у Юрия Лужкова, какую погоду можно ожидать в Москве на День города, он ответил: «С половины восьмого будет светить солнце». Да, о небе над Москвой заботится теперь не только Всевышний, но и специальная земная служба.
Каждый год в начале сентября, в день города, на Воробьевых горах в районе МГУ проводится международный фестиваль Книги рекордов Гиннесса. На стадионе собираются зрители, приезжают известные рекордсмены и новые пре-тенденты. Рекорды самые неожиданные, чаще, все-таки, спортивные: подтягивание, выжимание гири, перетаскивание тяжестей. Для участия в таком представлении не нужно ни тренерских рекомендаций, ни направлений от спортобщества, ни одобрения властей, ни даже собственных предварительных побед. Здесь востребованы только твои силы в обстановке истинной свободы. Эти соревнования удивляют и просветляют зрителей, особенно молодежь. Как много может человек! Жизнь, оказывается, в самом деле прекрасна, свободна, удивительна, и великий грех перед Создателем – укорачивать ее стадными привычками, выхолащивать собственной ленью, ставить под удар легкомысленным отношением к Уголовному кодексу.
О Книге рекордов Гиннесса в советское время мало кому было известно. Официальная пропаганда называла ее чуждым капиталистическим явлением; перечислялись выхваченные с ее страниц нарочитые нелепости, возведенные в рекорды: кто дальше плюнет, кто больше выпьет пива, кто съест самую противную пищу… Теперь каждый может заглянуть в эту объ-емную Книгу – после Библии она самая читаемая в мире! Есть там немало вычурных, нелепых и смешных рекордов, зато как много настоящих, которые не вмещаются в командные и даже индивидуальные рамки официально признанных видов спорта! Мы считаем настоящим силачом того, кто может хотя бы разок подтянуться на одной руке или раз тридцать выжать двухпудовик, мы очень смутно представляем себе людей, способных превысить эти скромные рекорды в десятки и даже сотни раз! Так бы и не узнали, что Борис Гриднев подтянулся на одной руке двадцать два раза! Никому бы не поверили, что можно выжать двухпудовик не тридцать, а триста раз, что есть спортсмен, который делает подъем переворотом на перекладине семьсот раз и не останавливается, даже когда из под ногтей и ладонных накладок капает кровь на опилки! Без Книги Рекордов Гиннесса так и остался бы неизвестным Игорь Нерсесян, первым и, наверное, последним из жителей земли переплывший озеро Севан и уже при жизни вошедший в леген-ды и мифы Армении.
Регистрирацию таких рекордов в России организовал Олег Горюнов. Он работал внештатным корреспондентом «Комсомольской правды» и в 1990 году впервые собрал в Нижнем Новгороде людей с необычными физическими и психи-ческими способностями. Выступив у себя в городе, они стали гастролировать по стране – так начиналась история русской Книги рекордов. Сам Олег Викторович в 1995 году стал первым в России рекордсменом Гиннесса. Потом нашелся каскадер, который на снегоходе перепрыгнул через лошадь с повозкой – и тоже оказался в этой Книге. Евгений Кузнецов принял в свою спину, нечувствительную к боли и не кровоточащую, двадцать острых дротиков, а теперь готов получить и все сто… Нет, это не самоистязание ради славы. Такие трюки правильней будет назвать ценнейшими для медицины и для психологии экспериментами по изучению границ человеческих возможно-стей.
Рекордсменов настоящих и будущих появлялось, день ото дня, все больше. Опять Россия становилась страной чемпионов, опять весь мир стал нехотя вспоминать, что русская земля – это, как-никак, шестая часть суши! Перед этим Горюнов уже организовал знаменитые «Бои гладиаторов», где отличился непобедимый и всеми любимый Динамит. Олег Викторович работал с Владимиром Турчинским до последних дней его жизни.
В 1988 году на Малой спортивной арене Горюнов проводил первый Всероссийский турнир по перетягиванию канатов. Заявки присылали многие силачи, в том числе Олимпийский чемпион Павел Кузнецов. Конечно, для этого турнира подбира-лись, прежде всего, тяжеловесы. То-то было чему удивляться! В Москве, оказывается, есть человек весом в 240 килограммов. Свою заявку прислал и житель города Гукова – он весил 340 килограммов. Горюнов немедленно вызвал его, оплатив расходы. Богатырь тяжко страдал от ожирения, хотя очень мало ел, а в юности занимался боксом и дзюдо (уже в 15 лет он весил 150 килограммов). В Москве японцы не отходили от диковинного русского и дружно предлагали ему принять участие в соревнованиях по борьбе сумо. Супертяжеловес согласился, но чемпионом не стал: даже в этой примитивной с виду борьбе существует свой набор приемов, изучать которые надо годами.
Но просто так Горюнов не отпустил гостя: он предложил ему небывалое шоу – соревнования по армреслингу с Владимиром Турчинским. Как бесновались зрители, возмущенные эдакой дерзостью – бросить перчатку самому Динамиту! Болельщиков с трудом удерживали на местах, впору было вызывать ОМОН... Долгий тяжелый турнир закончился со счетом 2:1 в пользу любимца публики – к счастью для его противника и, пожалуй, для самого организатора.
Сейчас Горюнов издает дамский журнал «Бизнес Леди», где тоже печатают статьи об экстремалах – ведь эти мужчины, как правило, очень привлекательны для прекрасной половины. А еще он готовится внедрить программу школьных ин-теллектуальных олимпиад. Он же подготовил телепередачу «Планета рекордов».
Я тоже надеюсь на Олега Викторовича. Пришла пора напомнить миру, что современная Россия – страна не только бизнесменов и чиновников, но и страна рекордов! Для этого мы объединим соотечественников и назовем группу «Руский экстрим». В ней обязательно будут крымские чемпионы – те, о которых я рассказал, и другие, с которыми еще познакомлюсь, пока готовится к изданию наша книга. Так мы проложим еще один мостик между Москвой и любимым россиянами по-луостровом.
ЖИТЕЛИ ЗЕМЛИ
Я часто думаю о Крыме. Там могилы моих родителей, там мое детство, моя малая родина. Крым приходит ко мне в сновидениях, и не всегда они тягостны. Только я не могу полететь за ними: в Крыму нет работы — моего клуба каскаде-ров, моих отважных и любознательных мальчишек. А здесь, в Москве, нет и никогда не будет моря, здесь нет скал — выбеленных дождями и солнцем Сфинксов, нет нашей поляны под обрывом Чуфут-Кале. Как переселенец я испытываю мучи-тельную раздвоенность и мечтаю о соединении того, что, наверное, несоединимо.
Мне так хочется найти время и заняться сценарием фильма, который зрители оценят не только за его боевые сцены, совместить два совершенно разных жанра. Возможно ли собрать в одном кинозале жадных до зрелищ юнцов и людей ин-теллигентных, которым не стала чуждой русская традиция — ждать от искусства ответов на свои трудные вопросы? Эти зрители многое хотят знать и если не находят ответов, то хотя бы убеждаются, что те же вечные, неразрешимые вопросы мучают не только их, что все разумное человечество едино!
Когда-нибудь я должен буду подготовить юных каскадеров и отснять нашу главную видеоленту. Мы поедем туда, в мой далекий сказочный Крым, мы попробуем снять фильм о Школе Гун-Фу возле Красных пещер.
По ее учению пять тысяч лет назад человечество разделилось на жителей Востока и Запада. Там же, в Крыму, должна произойти встреча и воссоединение, потому-то и тяготеют к нашему полуострову и Европа и Азия. Крым стал второй родиной духовенства Индии, Китая, Тибета; в Крыму строят храмы разных конфессий, много храмов, и — для всех нас неожиданно — семь буддийских. Один из них должен быть в районе Красных пещер. Так говорил бывший представитель буддизма в ООН Тэрасава-сан; много лет проводил он в Красных пещерах свои медитации. Учитель школы Гун-Фу Валерий Маржин убеждает своих учеников: миссия Крыма — напомнить человечеству, что оно едино. Что на земле существует только одна по-настоящему обособленная от всего мира нация — человечество. И говорит оно на одном языке — на языке сердца. Не где-нибудь, а в Крыму должен появиться первый на территории бывшего Союза институт планетарного синтеза...
Ребят не учат в этой Школе, а ведут, помогая наметить верный путь и отмести все, что мешает. Многие дети уже сами могут быть учителями! Ибо ребенок, пока не сбили его слишком напористые наставники, свой путь чувствует лучше взрослого…
Я думаю о той Школе и незаметно переношусь в наш спортивный зал, ищу своих воспитанников. Я тоже хочу учиться вместе с ними. Нужно еще так много освоить, чтобы суметь вести за собой! Вот только не смогу я соотнести режим занятий с годовыми и суточными ритмами природы. Проводить среди ночи медитацию под звездами, вставать на рассвете и встречать солнце — невыполнимо для жителей мегаполиса. Сам же я, просто ради выживания, каждое лето уезжаю рабо-тать в Крым...
Отложить бы все эти мысли, отставить на далекое будущее. Но я не могу “отставить мысли”. Даже странно думать, что есть люди, которые это могут.
Наш главный Учитель — Природа. Следуя Природе, маленькие дети, еще не испорченные общеобразовательной школой, стремятся к развитию, к постижению мира именно весной, в пору цветения и сокодвижения, а все главное, лучшее откладывают на лето. Многие и повзрослев помнят почти каждое свое лето. Зимой все живое залегает на временный покой, уходит во внутреннюю работу. Зима — пора серьезных раздумий, медитаций, накопления “соков” для будущего весеннего движения.
Не давая детям проявить себя летом и заставляя быть активными зимой, мы истощаем запасы их энергии. В результате идет вырождение. О, если бы могли мы вернуть детей (а заодно и себя) к природе! Возврат к законам естества обеспечил бы гармонию с большой природой, которая называется Космос, и с малой природой, именуемой планета Земля...
На том стоит, наследуя мысли древних учителей, эта великая Школа в маленьком Крыму.
Мои главные крымские кумиры — пловец-спасатель Нерсесян, основатель монастыря Маржин, скалолаз Фантик и его наставница Эльвира Насонова — все они стремятся к единению с природой. Иначе ни один из них не стал бы героем.
На этой земле и воде, в этом воздухе, под этими облаками искали силу, чтобы вырваться из плена привычек, потерявшиеся в сложном мире люди — воры, пьяницы и даже самые злостные, непобедимые врачами наркоманы обоих полов. Здесь они трудятся над собой, строят себя заново; теперь ни кровь их, ни сознание не поддаются соблазну отравы: место занято.
Если мне удастся когда-нибудь, с помощью воспитанных мною и подготовленных для сцены каскадеров, создать хотя бы один полнометражный фильм об этом “месте силы”, — я буду считать, что живу не зря. Даже то давнее, о чем хотелось бы забыть, зачтется как подготовка.
ПРИЗВАНИЕ
Через неудачи, ошибки, травмы шел я к цели. Менялись партнеры, покидали меня и нашу сцену, не выдерживая темпа и чувствуя себя на ней чужими. Я находил новых и не жадничал на деньги, мечтая о команде, для которой это будет призванием так же, как для меня. Сейчас, когда я об этом рассказываю, со мною работает житель Риги “биббой” Вадяско — четырехкратный чемпион Балтии по спортивно-акробатическим танцам.
Прошлым летом мы выступали в Сочи на гастролях. Принимали нас везде хорошо. Даже в самых престижных санаториях спрашивали с удивлением (по-моему, искренним): “Где же вы раньше были?” Настоящим испытанием для нашей группы стало первое выступление в доме творчества “Актер”. Организатор предупредил меня, что в зале будут знаменитые артисты. “Так что вы уж… со всей ответственностью!” Да при чем же здесь ответственность, нервы не подвели бы! В своих-то я всегда уверен, но вот у ребят… Как же быть? Не зря я изучаю психологию. Я перед самым выходом зевнул и сказал: “Сегодня здесь одни колхозники. Так что, пацаны, расслабьтесь и отнеситесь к выступлению просто как к репетиции”...
Вечер прошел “на ура”. Отдыхающие (профессионалы сцены!) повторяли наши реплики, смеясь и подшучивая друг над другом, еще и на следующий день…
Но я рвался в трюковые сцены, чтобы сниматься в большом кино, а не только в видеороликах. Я уже работал в фильмах “Приключения капитана Шарпа” (Би-Би-Си), “Золотой шар” и еще в эпизодах многих фильмов Ялтинской киностудии, не все даже помню. Рядовые каскадеры обычно не вникают в сюжет и даже не всегда знают названия фильмов, над которыми работают. Это забота постановщика трюков.
Вообще-то мне было легко участвовать в киносъемках: отыграл дубль — и отдыхай. Но наши выступления сложнее, мы постоянно обновляем свои номера, придумываем к ним новые элементы, нам приходится быть еще и актерами, сценаристами, режиссерами, да и критиками для самих себя. При каждой встрече со зрителем мы отстаиваем право на свое творчество перед конкурентами. Для меня это — право на жизнь!
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ЧУДЕСНЫЕ
Я оглядываюсь и немного завидую себе прежнему — парнишке-провинциалу, что два года назад приехал в столицу с двумя земляками и на ходу, в электричках, разучивал сценарий. Все-таки он мечтал увидеть в Москве больше, чем я теперь.
Разъезды по школам, общение с детьми, учителями, директорами и директрисами, выступления в спортивных и актовых залах... Для чего я все затеял? Для денег? Но теперь уже вряд ли кто из читателей усомнится, что с моей энергией можно зарабатывать больше, гораздо больше. У себя в Крыму, а могло статься — и в той же столице — я был бы не последним из предпринимателей... Жажда экстрима? Увы, с возрастом затухают желания изо дня в день куда-то бежать, прыгать, драться, ставить рекорды, озарять жизнь (или хотя бы свой двор) фейерверками... Вот и остается школа. C детьми весь мир начинает казаться другим, ведь есть кому поддержать мой восторг молодецкий, мою влюбленность в жизнь! С детьми я и сам становлюсь мальчишкой, потому что детские глаза и уши, словно антенны, помогают разглядеть и расслышать то, с чем я давно свыкся, чего не замечаю. И сам вношу в их мирок нечто новое, создаю веселое победное настроение, увожу от подворотен, вовлекаю в наш геройский клуб каскадеров.
Но организация выступлений в Москве — это особый труд, для которого нужно умение убеждать и настаивать. Этой работой я открыл себя заново, уже в другой, далекой от кинотрюков специальности. Сколько всяких проходимцев стучатся в школьные двери! Помню еще по Крыму, как нахраписто прорывались к директорам торговцы всех мастей, сомнительные лекторы, политические и религиозные агитаторы, авторы детских книжек со стихами стенгазетного уровня... Чтобы хоть как-то преградить этот поток, первичный отбор поручили охранникам. Постепенно и парни бравые, и отставники — все, кто дежурил у школьных дверей, становились настоящими психологами. Они теперь чувствуют с первых слов, кто пришел и зачем.
Уже здесь надо выглядеть в лучшем виде, да и подозрений не вызвать: в последнее время всякого незнакомца пугаются как возможного террориста. Смех и горе! Сами школьники, даже первоклашки, могут спросить, нахмурясь: “Дядя, а у вас документы в порядке?”
О, нет, не напрасно я учусь на психолога. Пренебрегая этой наукой наук, незнакомец в московской школе ни в чем не убедит директора. Даже к кабинету не подойдет, остановленный охранником! Начинать переговоры, расхваливать свое “экстрим-шоу”, призывать на помощь педагогические теории придется уже здесь, в вестибюле, отдав судьбу выступления на суд бывшего сержанта.
Да вот и он — молодой, с командным голосом, везде успевает — и малышей разнять, и на старшеклассника рявкнуть, за то что бегает. Добросовестный. Не сойдешь за своего, не проскочишь.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Мне к директору.
— По какому вопросу?
— Я каскадер.
— Ну и что?
— Хочу организовать выступление.
— Почему в школе?
— Мы выступаем по школам.
— Какие у вас документы?
Предъявляю. Удостоверение директора клуба не очень впечатляет охранника. Он уже решил меня не впускать и своим вопросом бьет без промаха:
— Лицензия есть?
Я спрашиваю с удивлением:
— Вам что важней, живые артисты или бумажка?
— Мне вообще ничего не нужно.
— А зрителям?
— У нас не зрители, у нас ученики.
— Так вы считаете, что лицензия может повлиять на выступление?
— Это документ номер один!
И уже глядит как на обреченного. Но я не отступаю:
— И все-таки мне нужно поговорить с директором.
Сержанты — они тоже психологи. Понял, что в два счета не спровадит, посопел недовольно. Придвинул телефон.
— Анна Ивановна! К вам какой-то каскадер. А? Хочет выступать. Нет. Говорит, по школам ездят. Не знаю. Да нет, левый. Ага, сказал уже. Передам. Конечно. Хорошо, все ясно!
Кладет трубку. Улыбается, рад исполненному долгу. Но и сочувствует слегка, теперь уже можно. Решение принято, моя незавидная роль утверждена.
— Отказала. Нам, говорит, не нужны каскадеры. Своих, говорит, хватает.
Что ж, прощай, школа.
Только через год, надежно отработав технику разговора с охранниками, я пришел туда снова. На этот раз у входа сидел немногословный пожилой служака. Я сразу предъявил удостоверение спорткомитета и попросил связаться с директором.
— По какому вопросу?
— Дело общественное, — не теряюсь я, — сложное, трудоемкое, мне нужно его обсудить непосредственно с Анной Ивановной.
— По четвергам, с двух до четырех.
Э, нет, мил человек, до четверга нам ждать невозможно. Отвечаю в том же канцелярском тоне с солдафонским оттенком:
— Это не просто личная беседа. Нам надо решить важный и срочный вопрос общественного характера. Поэтому поставьте, пожалуйста, директора в известность.
И сам пододвигаю к нему телефон. Звонит. Беру, почти выхватываю трубку и с первых же слов задаю тон, уже немного другой:
— Анна Ивановна! Вас беспокоят из спорткомитета. Мы проводим воспитательные мероприятия по охране и защите здоровья учащихся. Если позволите, я поднимусь к вам и мы все обсудим...
— Но я занята!
Озадачил? Ага, думает, как бы отказать поделикатнее. Но все же спорткомитет, сходу не выгонишь... Взвешивает “за” и “против”. Ну, нет, не нашлась в первую минуту — значит все, сама виновата. Еще гирьку на весы:
— Это займет всего несколько минут, уверяю вас!
— Хорошо, подходите.
Голос обреченный. Бросаю трубку, не спрашиваю, не оглядываюсь, иду по лестнице как хозяин. “Меряй землю решительным шагом!” Только в коридоре второго этажа спрашиваю у встречной учительницы, где тут кабинет директора.
Анна Ивановна неприятно долго изучает мои удостоверения. В глазах тоска немолодой, вечно занятой на работе женщины. Продолжает думать, как бы вернее выпроводить этого проныру, коль прошляпил охранник, да и сама не нашлась, когда звонил. В школе-то действительно хватает своих “каскадеров”. Только вчера Гулякин из 6-Б прыгнул с лестницы и сломал ногу...
Так что у меня есть одна, всего одна минута, чтобы победить или проиграть. С Богом!
— Анна Ивановна, позвольте предложить вам идею внеклассного мероприятия...
— Вообще-то я занята.
— Вижу. Поэтому еще раз извиняюсь и тем более буду краток. На Мосфильме открылся подростковый клуб “Каскадер”, где готовят по пятнадцати направлениям: актерское, цирковое, боевое, художественное... Мы обучаем ребят не только правильно прыгать и падать, мы развиваем их сознание, дух, творческие способности для будущих ролей, а потом и для самой жизни. Мы помогаем подросткам избавиться от вредных привычек, стараемся искоренить криминальные наклонности. Мы прививаем верный взгляд на жизнь, где каждый сам отвеча-ет за свое и за наше общее будущее... Если не возражаете (ну кто же на такое возразит?), мы можем пригласить к себе учащихся вашей школы.
— Да, — медленно отвечает Анна Ивановна, сраженная моим натиском. — Пригласите...
Первая победа — первое “да”. Теперь не зевать! Малейшая заминка — и живой, вернее, оживающий человек опять замкнется в личину администратора и бюрократа.
— Можете оставить рекламный буклет, я потом прочитаю...
Что? Когда потом? Буклет — ее ответный удар. Оставить и уйти — значит, проиграть. Позвонишь потом и услышишь дежурное: “Нам каскадеры не нужны. Своих хватает”. Вот она, цена паузы... В атаку!
— Только дело в том, Анна Ивановна, что каскадеры не могут ограничиться буклетами, плакатами, беседами. Мы не столько рассказываем, сколько демонстрируем свою программу. Ведь сама наша работа — это и есть метод завлечения в спасительный оазис для детей третьего тысячелетия! Призывая в наш клуб, мы ездим по школам и вот сейчас работаем в вашем районе (теперь главное — не остановиться). У меня здесь благодарственные письма из соседних школ, посмотрите...
— Молодой человек, а вы знаете, сколько людей сюда заходит со своими проектами? Это же школа, а не цирк. Кроме внеклассной работы существует еще и классная!
— В том-то и дело, что по школам ходят посторонние, они мешают и вам, и нам. Мы же из родственной вам организации, мы берем на себя еще и образовательные функции. Программа наша лицензирована. Министр культуры с гостями аплодировали нам стоя!..
— Чего вы хотите? — сдается женщина.
— Понимаете, время такое, что охрана жизни и здоровья необходимы, а мы ведь обучаем не только падать, но и подниматься! И везде слышим слова благодарности. Поверьте, после нашей программы в школе месяц не бывает ни драк, ни серьезных нарушений, даже уроки не срывают!
— Ну, вас послушать, так надо предмет такой ввести — каскадерство.
Неужто улыбнулась? Теперь можно так не спешить. Лишь бы не ворвался кто-нибудь в кабинет.
— А знаете, — добиваю я Анну Ивановну, — в 1980 году, когда Жан Поль Бельмондо впервые появился на экранах, во всей Франции не было ни одного ограбления. Ни одного! Добро, преподнесенное с позиции силы, исправляет преступников вернее всякого ответного зла. Вот, полистайте нашу тетрадь...
Перекладывая эти действительно душевные отзывы, я очень кратко и точно, чуть ли не в рифму излагаю программу будущего выступления, не забыв упомянуть, между прочим, что трое наших ребят заявлены в Книгу рекордов Гиннесса и что команда считается одной из лучших в Москве...
И все-таки ей не хочется взваливать на себя решение, лучше бы по-своему, по-директорски переадресовать меня куда-то и скинуть кому-нибудь, хотя бы заместителю по внеклассной работе. Я должен вовремя это уловить и предвосхитить репликой, уже не допускающей отказа:
— У вас есть организатор внеклассной работы Татьяна Филипповна, так вот, мог бы я сейчас с нею встретиться, чтобы все обсудить, посмотреть актовый зал, оценить его акустику. Хватит ли нам пространства на сцене, есть ли там восемь метров по диагонали...
И прочая чепуха, лишь бы не молчать, и уже вижу обреченные глаза, и меня отправляют к заместителю, а там проще, коль вышел ты как свой, признанный, из директорского кабинета... Есть, конечно, и на нижних этажах свои подводные рифы, ведь часто завуч младших классов — это бывший директор либо директор в радужных мечтах. Такие, наоборот, хотят, чтобы все “вечное, доброе” исходило от них, и не дай бог упустить, не поставить в известность это руководство второго ранга! Все может затормозиться на поджатых губах руководительницы: “У вас есть документы на право сценической деятельности? Вы говорите о пользе вашей программы для воспитания детей, а сами-то вы кто? Педагог? Ах, студент... А документы? Нет, я не доверю детей неизвестно кому”. И еще полчаса убеждения, а времени нет, надо за урок обежать начальные классы, за второй — старшеклассников, за третий учесть всех, кого не застал и не добрал. Четвертый посвятить “продленке”. А на переменах составлять будущий график, исходя из расписания уроков, продумывать состав артистов или уже звонить им, выхватывать еще кого-то на программу... Время сжато до секунды, иногда не можешь себе позволить ни единого лишнего слова!..
Но теперь все забудь и не спеша, вальяжно, с улыбками и комплиментами задабривай школьную даму, раз ты такой лопух, что сразу не нашел ее и не испросил разрешения... Ничего, Сережа, ничего, научишься.
— Татьяна Филипповна, я давно хотел с вами обсудить, наболело. Узнать ваши мысли об этом, получить благословение, что ли. Вот скажите, что могут воспитатели? — Я спрашиваю, но не дай боже позволить ей заговорить — сесть на конька, я уже знаю, куда он может понести и как долго не останавливаться! — Правильные речи педагогов, — продолжаю я, — предостережения врачей и грозные визиты участковых — все это полезно, только невыносимо, когда тебе пятнадцать лет и душа жаждет подвига. Ну верно же? Зато с какой веселой жутью спешат мальчишки не отстать от уличных королей: вот оно, настоящее! Он всегда ходит с ножом — а ты? Он уже со стволом — ищи ствол для себя, хотя бы самодельный. Он уже отсидел два раза, а тебя еще даже в КПЗ не держали? Позор! Немедленно исправляйся, торопись, лепи свою биографию... И незаметно втягивается подросток в мир шпаны, как садятся на иглу (да потом и сядет, почему нет?), и урезает свою только-только начатую жизнь...
— Да-да, страшные трагедии начинаются от бахвальства, от подражания. У нас на окраине это прямо какая-то традиция. Даже родители говорят, что не в силах обуздать...
— Конечно! Так вот мы, каскадеры, предлагаем молодым людям третий путь, нескучный, но далекий от криминала, не самый опасный, но желанный для всякого смелого мальчишки, который вышел на распутье и еще не знает, какую выбрать дорогу!
Слушает. Кивает, уже молча. Да и глядит по другому, понравился каскадер, что ли? В школе так мало мужчин... И вдруг меня осеняет:
— Скажу больше, Татьяна... Можно просто Татьяна? Мы, каскадеры, компенсируем детям недостаток мужского внимания... я хотел сказать, воспитания. У многих детей неполные семьи, педагоги — женщины, директор — женщина, вы тоже... Кстати, обаятельная!..
Одолев главные рубежи, я могу входить в классы. Это особая, глубокая тема — искусство общаться с детьми, когда зовешь их на будущую программу. Здесь уже надо быть не только психологом и каскадером, но и находчивым собеседни-ком, шутником, артистом. Даже клоуном! В школе обычно классов тридцать, значит надо прийти и показать тридцать малых “шоу”: для одних спеть, для других сплясать, перед кем-то крутануть сальто, а где-то и прыгнуть со стола вниз головой... Рекламируя капоейро, танец “Майкл Джексон”, брейк-данс, эквилибр, я как будто экранизирую себя и своих друзей. Если меня перебьют дурацким, иногда обидным вопросом, я корректно, весело поставлю шутника на место. И класс меня поддержит. Как не поддержать веселого чудака, ведь он пришел сорвать урок! Мы с детьми — друзья, союзники.
Все это забавно, когда беспредельны силы. Не то ведь израсходуешь энергию на борьбу со взрослыми, войдешь, наконец-то, в класс — и нет ее, энергии, для главной работы. Вырабатывай заново, черпай, как говорят экстрасенсы, из космоса.
Однажды во время такой встречи мне вдруг позвонили по мобильнику (в это время шло выступление в другой школе): “Сергей, у нас ЧП. Сломался усилитель, работаем без музыки. Что делать?”
Без музыки — это провал. Труба. “А школьный магнитофон? Есть? Должны дать! Только сам не ходи, пусть попросит Ян. Он умеет”. Даю еще пару кратких команд, прячу телефон, по инерции улыбаюсь классу, но настроение уже подгажено. Сейчас мое уныние проявится на физиономии, потом передастся детям — и пропало все дело дня. Не подать виду и продолжать, как ни в чем не бывало? Но им уже интересно, они так внимательно смотрят, не обманешь. Да ведь и сам теле-фонный звонок перебил мой мини-спектакль, как перебивается настроение телезрителей рекламной паузой. Ну, как быть? Выход один — плыть против течения. Наступать, превращать черное в белое, радоваться! Я натягиваю улыбку и хлопаю в ладоши: “Друзья мои! Мне передали очень приятную новость. У нас в команде появился еще один артист, и число трюков увеличилось. А вот билетов осталось мало...”
Триста человек собралось в той школе! Не всем хватило мест — ребята стояли в проходах, сидели на ступеньках.
Я выдаю свои секреты, не опасаясь конкурентов. За три года в Москве я понял, что такая работа не под силу простым гражданам. Не покорит искушенных слушателей ординарный музыкант, даже если он украдет скрипку Страдивари...
Был случай, когда я сознательно пытался переложить малую часть своей ювелирной работы на одного из коллег по сцене, и отправил артиста (спортсмена классного, но далеко не дипломата) в спортзал. Казалось бы, чего проще — попросить у физрука мат для номера, который сейчас продемонстрируют в битком набитом актовом зале, для трюка, который никем никогда не выполнялся. Должен бы заинтересоваться и сам учитель физкультуры, а? Не дал! “У советских собственная гордость...” Мой акробат хотел сказать тому физруку все, что о нем думает. Но я придержал самоотверженного парня, который готов был вовсе отказаться от выступления, тем более что прыгать предстояло — мне. А за меня, вдохновителя и организа-тора, ребята готовы глотки перегрызть. Отменить шоу!
Да, соблазнительно было принять обиженную гримасу сценической звезды, покрасоваться в лучах задетого самолюбия. Но для этого необходима одна мелочь: надо действительно быть звездой. А мы если и звезды, то пока еще очень маленькие. И мы нашли выход: набили чехол от шезлонга куртками; на этот импровизированный мат я и прыгнул, завершая программу, с трехметровой высоты вниз головой.
Каждый должен заниматься своим делом. Но, как видно, мое дело — не столько прыжки, сколько организация выступлений и творчество. Я разрабатываю программу, обучаю молодежь трюкам (а все новое прежде того стараюсь разучить и показать сам). Впрочем, настоящим акробатам ничего не надо объяснять, им только предложи! Собственные номера я ограничил акробатическим брейк-дансом, жонглированием, метанием ножей, драками.
Всего же интереснее в моей программе — горение. О, это вечная тема! Зрители не могут даже представить себе, чего стоит для каскадера “самовоспламениться”. Надо надеть плотный костюм из натуральной негорючей ткани, наверх еще один, лицо и руки жирно вымазать защитным гелем, потом облить себя напалмом, надо своевременно и бестрепетно “вспыхнуть” и, главное, отыграть свои сценарные действия. И не думать о том, успеют ли тебя потушить! Ты весь в руках ассистентов: малейшая заминка — и закурчавятся брови, обгорят ресницы, еще секунда — пламя обожжет губы и веки, а потом... Мало кому из профессионалов удается обойтись без ожогов в этих страшных огненных сценах. Когда на человеке горит одежда, когда мир вокруг подсвечен не солнцем, не чистым небесным светом и даже не электролампами, а языками исходящего от тебя же адского пламени, чего требует инстинкт самосохранения? Он требует забыть обо всем и прыгнуть в воду или немедленно накрыться брезентом! Но ведь еще не испол-нен трюк, и надо подавить в себе, перехитрить свой инстинкт жизни — той жизни, счет которой пошел уже на секунды...
При горении одежда нагревается до 800 градусов (температура плавления бронзы!). На подготовку таких трюков уходит вся жизнь: днем изобретаешь, вечером испытываешь, ночью думаешь, как лучше показать. Мало того, что надо гра-мотно “загореться”, меня должны потушить умело и вовремя: здесь нет бассейна, чтобы со страшным воплем, подобно герою очередного боевика, прыгнуть в воду.
Замечу, что нет у нас и специальной защитной одежды, где каскадеры маскируют воздушный баллончик. Мы просто обливаем футболку резиновым клеем, зажигаем и... теперь надежда только на товарищей. Они всегда на месте, они ждут, готовы, напряжены. И все же у меня успевают подгореть брови, обжечься тыльные стороны ладоней. Потом надо пролежать секунд десять под брезентом, спрятав под себя руки, чтобы не обжечь их еще больше. И не шевелиться, не кататься на спине, не помогать тушению, не то от волны воздуха пламя будет только разгораться. И еще желательно сделать глубокий вдох, потому что перепуганные, слишком добросовестные ассистенты могут накрыть меня с головой: им кажется, что так надежней. Сколько раз объяснял...
Я усовершенствовал этот трюк, научился поджигать себе не только спину, но и живот, руки, голову. Человек-факел, полыхавший минуту назад, выдыхая огонь метра на два, будто Змей-Горыныч (особый дополнительный трюк), через минуту выходит с улыбкой. А еще, чтобы номер не казался столь ужасным, мы совмещаем горение с танцем. Только получается еще страшнее: горим и веселимся, и вас приглашаем поддержать это дьявольское веселье — аплодисментами!..
С гордостью замечу, что первым в мире разработал и показал на съемках “горение человека” — не голливудский трюкач, а мой земляк крымчанин, ныне покойный Юрий Иванович Поляков, каскадер Ялтинской киностудии. О нем я просто обязан рассказать в этой книжке! В следующей главе.
Но вот последний прыжок, и все закончилось, дети толпятся за автографами, пристают с вопросами. Уже многих интересует, где можно записаться в Клуб каскадеров. Тут и школьные руководители убеждаются, что наше представление кое-чего стоит. Да и сценические номера выстроены в некий сюжет, режиссированы по законам драматургии. Иногда директора школ (как правило, женщины) просто заикаются, не в силах выразить чувств. Простите за самохвальство, но это чистая правда! Нам случалось устраивать по три выступления за месяц в одной и той же школе; даже после Нового года, в “мертвый сезон”, у нас бывал аншлаг.
ЯЛТИНСКИЙ КАСКАДЕР
Съемки одного из фильмов, где я был еще статистом, проходили в Крыму, среди скал горы Демерджи. Там, в долине Привидений, часто менялась погода — то светило в глаза солнце, то наплывал туман. Потом опять сквозь облако просту-пали каменные изваяния, и вправду похожие на призраки. Появлялись и уходили в неведомое, как должны уходить, навестив живых, привидения.
Гора эта памятна встречей с патриархом ялтинских каскадеров. Мы разговорились в один из обеденных перерывов, угощая бездомную собаку бутербродами — получилось курьезно и вместе с тем символично. Кажется, мастер трюков сказал что-то о породе выгнанного из дому животного. Помню, как смело взял он ее за морду, поглядел на зубы и даже причмокнул восхищенно. Я кивнул, соглашаясь, что, мол, не все хозяева достойны своих четвероногих друзей.
Как истинный служитель муз, этот немолодой человек представился, не называя отчества: Юрий Поляков. В тот день мы больше не разговаривали, но потом, в Ялте, оказались в одной компании уже как коллеги. Я все спрашивал о трюках, и Юрий Иванович рассказывал, листал фотоальбомы.
О, это был настоящий каскадер! Он окончил ленинградский институт физкультуры, занимался пятиборьем, руководил секцией фехтования, любил всякий спорт. Казалось, природа наметила человека с какой-то целью и одарила всем: силой, ловкостью, твердым характером, памятью, внешним обаянием... На ялтинской киностудии (тогда то был филиал киностудии “Мосфильм”) Поляков снимался в боевых, спортивных, трюковых сценах очень многих фильмов. Каскадер дрался, фехтовал на шпагах и на мечах, был первым в конно-акробатических трюках, “горел”, нырял со скал, а однажды прыгнул в ночное море со стрелы плавучего крана — и стал в мире кино человеком-легендой.
Была у Юрия Ивановича особенность, которую мне тут же, с первых дней знакомства, захотелось перенять. Это качество я встречаю в мужчинах еще реже, чем отвагу и спортивно-боевое мастерство. Оно всегда немножко уводило знаменитого каскадера от любого коллектива. В его словах, жестах, осанке, во всем облике чувствовалось тщательно оберегаемое внутреннее благородство, как будто человек был графского или княжеского рода. Откуда? Должно быть, этот донской казак, станичник, оказался достойным культурного наследия северной столицы и сумел взять от жизни в Ленинграде все лучшее. Юрий Иванович никогда не пачкал язык матерщиной; это удивляло, а подчас и обижало коллег-мужчин, ведь подчеркнутой чистотой речи он невольно (вольно!) ставил себя над ними. Впрочем, даже это прощали Полякову, видя и чувствуя, как прост он в обиходе, как предан друзьям. Не поднимал он свою тяжеленную руку в ответ на случайную грубость и даже на обиду, только глядел с сожалением: а еще, мол, человеком называешься! Но всегда заступался за товарища, за женщину. И не терпел, если мучили животных.
В Ялте Поляков организовал первый конный клуб. Ловкий наездник, он обожал лошадей и еще на ленинградском ипподроме считался одним из лучших наездников. “Королевой” там была кобылка Пума; все завидовали жокею, который на ней выступал. Лошади вообще умны, а эта слыла среди всех первой. Ее достаточно было хлопнуть ладонью по спине, приказав: “Беги!” — и всю дистанцию с препятствиями эта красавица проходила сама, без участия седока. Но и своенравна же была! Коль невзлюбит — лучше не подходи. Вот и привело ее своенравие, наложенное на жестокость и недальновидность человеческую, к трагедии.
Один из жокеев был настоящий тиран — он забывался перед финишем и стегал свою лошадь беспощадно. Доставалось, конечно, и Пуме. И вот однажды она проучила обидчика — остановилась на полном скаку, наклонив голову и припав на передние ноги. Наездник перелетел через голову лошади и чудом не покалечился. Накажи он ее тут же, она бы могла понять, что провинилась. Но он вскочил в седло — ведь зрители на трибунах! — и кое-как закончил скачку. Он подал животному пример злопамятства. В конце дня, уже привязанную в конюшне, человек долго, яростно бил кобылу плетью, бил так, что следы оставались на шкуре.
Пума плакала. Ее услышал Поляков. Он влетел в конюшню — и дал жокею в морду.
Может быть, лошадь не должна была этого видеть? Может быть, Поляков сорвал необходимый для нее урок? Но он просто не мог иначе! Ведь когда он входил в конюшню, лошади вытягивали шеи, тыкались в него носами и радостно ржали. Так можно ли было отдать на истязание свою (да и всеобщую) любимицу? Поляков успокоил Пуму, а жокею сказал напоследок: “Никогда больше к ней не подходи”.
Наездник понял и долго сторонился Пумы. Но время сглаживает даже очень сильные впечатления. Опять был аншлаг на ипподроме, зрители спорили, заключали пари, делали ставки. Лошадей выводили на разминку, потом объявили начало заездов. Завсегдатаи увидели, что Пуму опять оседлал ее недруг, и приготовились к чему-то необычному, может быть даже страшному. Но вряд ли кто из них ожидал такого...
Стук копыт, нервы, скорость... Приближаясь к финишу, наездник забылся и опять стегнул лошадь. Опять! Зрители затихли. Пума вспомнила, как он бил ее на конюшне. Она, быть может, подумала, сколько боли еще достанется ей от этого седока... Или вовсе не думала, только припала на передние ноги, сбросила жокея и... навалилась сверху. И в тишине стала кататься по нему, круша его кости...
Подбежали другие жокеи.
— Сошла с ума! — крикнул один из них.
Пума поняла, что натворила, вскочила на ноги и вся затряслась. Подошел Поляков. Она положила дрожащую голову ему на плечо. Он стал гладить ее, успокаивать. Подбежали врачи, охранники с милиционерами, тренеры, психиатр-ветеринар... Все чаще слышались крики: “Застрелить!” Но Юрий Иванович охватил Пуму за шею и смотрел на людей так, что к ним никто не рискнул подойти: боялись обоих. Потом он увел ее с беговой дорожки, и скачки продолжились.
Пуму обследовали, не нашли ни малейших отклонений. Сначала никто, кроме насмерть стоявшего за нее Полякова, не решался ездить на лошади-убийце. Потом осмелели. Вот только бить не рисковал больше никто...
Переехав в Ялту, Юрий Иванович пошел работать на киностудию. Он любил общаться с актерами, сам хорошо пел под гитару. В его гостеприимном доме перебывали многие знаменитости. Вот они улыбаются с фотографий: Георгий Мил-ляр, Николай Рыбников с женой Аллой Ларионовой, Сергей Никоненко, Олег Борисов, Никита Михалков... Сам Юрий Иванович снимался в кино едва ли не до последних дней жизни. После пятидесяти он начал отсчитывать года в обратную сто-рону и всерьез заявлял, что с каждым днем рождения молодеет. Уже семидесятилетним этот жизнелюб был не прочь пропустить пару стаканов крымского вина, а придя домой, для выхода энергии подтягивался десять раз на перекладине. Потом брал гитару и пел любимые песни — Визбора, Галича, Высоцкого...
Живя в столице, Юрий Поляков стал бы мировой знаменитостью, но в Москве нет моря, нет конного клуба в горном сосновом лесу, нет крымского воздуха. В семьдесят три года ветеран чувствовал себя молодым здоровяком: любил ста-дион, спортзал, парную... И хвастался, что ему исполнилось целых двадцать семь! Ровесники завидовали хитрой арифметике, хотя им она тоже не возбранялась. Жить Юрий Иванович готовился, как говорили казаки на его хуторе, — “до ста лет, а там видно будет”. Таким я и запомнил легендарного ялтинского каскадера.
В тот же год его убили местные хулиганы, позарившись на кожаную куртку.
МОСКОВСКИЙ ЙОГ
Мы вместе участвовали в телевизионном «Шоу Российских рекордов». Я прыгал вниз и приземлялся на голову, а йог Александр Пьяник выполнял свои неповторимые прыжки на животе. Это не опасно и, может быть, даже несложно, только ни у меня, ни у моих знакомых не получается. Саша ложится животом на стол, делает «жабку» – то есть сильно прогибается, поднимая ноги и голову, и берется руками за ступни. В таком положении, резко усиливая прогиб, он подпрыгивает сантиметров на пять на жестком столе и приземляется опять же на живот, сильно напрягая пресс. За минуту российский йог успевает сделать тридцать таких прыжков – и тоже становится рекордсменом.
Тогда же мы с ним познакомились, и Саша предложил мне взять его в свою команду. Мне остается придумать для него номер.
Живет йог рядом с Курским вокзалом, на Земляном валу. Дом со старинным лифтом – ностальгическая московская «коммуналка», дружные соседи. В маленькой комнате стол, диван, на полу разостлана кошма для тренировок, большой стеллаж уставлен, словно у алхимика, таинственными бутылями да склянками. Встречает меня пышущий здоровьем сорокапятилетний мужчина спортивной внешности, очень уверенный в себе и напористо дружелюбный. К нему всегда кто-нибудь приходит; хозяин, в порядке знакомства, укладывает каждого на свою кошму и сотворяет над обалдевшим гостем тибетский массаж. Кто испытал такое на себе и выдержал, тот готов на всю жизнь перенять эту дивную методику и вовсе отказаться от традиционного массажа с помощью рук. Делается это так. Человек ложится ничком на пол или на жесткую лежанку, застеленную ватным одеялом. Ноги в положении, противоположном солдатской стойке «смирно», – носки вместе, пятки врозь. Руки лежат вдоль тела, развернутые ладонями вверх. Массажист босыми ногами топчет лежащего, начиная от пальцев ног, наступает на его ступни, раз десять ударяет по каждой пятке, потом осторожно идет по икрам (это не всякий стерпит с первого раза), потом вдоволь разгуливает по бедрам и ягодицам. Отдельно топчет ладони, предплечья, плечи – и, на-конец, переходит на спину. Тут приходится сделать вдох и терпеть, слушая, как похрустывают да пощелкивают позвонки (хотя на позвоночник не наступают ни в коем случае, давить можно только рядом!) Так, в порядке знакомства, в этой комнате сам Александр, а если повезет, то и его помощники, массируют гостя минут пятнадцать. А в будущем рекомендуют проводить такой массаж ежедневно по тридцать-сорок минут. С таких же взаимных массажей они начинают занятия в своем фитнес-клубе.
На другой день я был как побитый, но потом отошел и втянулся, привык. Теперь этот тибетский массаж стал для нашей семьи ежевечерней оздоровительной и прекрасно освежающей процедурой. Сам йог пытается приучить каждого не только к массажу и упражнениям своего комплекса, но и к употреблению настоев и отваров лечебных трав, по которым он потомственный специалист (дед с бабкой у него были лекарями и обучили внука многим тонкостям фитотерапии).
В тот вечер я думал побыть у него часок-другой, а просидел до глубокой ночи. Было о чем поговорить! В прошлом Саша занимался каратэ с тренером-энтузиастом, который готовил ребят для реальных боев. То был полный антипод бандитов, эдакий московский Робин Гуд. Благо шел развал государства, и в подходящих для тренировок объектах недостатка не было. Надежно отработав удары по лапам и мешкам, ребята шли в город… проверять себя в реальной ситуации. Кого же в столице можно было определить на роль «живых макивар»? Проще все-го и не без оттенка справедливости – валютных «кидал», что дурили честной народ возле обменных пунктов. Держались мошенники крепкими компаниями и часто, к сожалению, носили с собою ножи. Об этом предупреждал тренер; он был начеку и страховал своих воспитанников. Еще большей помехой оказался тот факт, что жулье делилось с милиционерами, дабы те вовремя закрывали глаза на их трюки. Правда, милицейская защита «кидалами» не оплачивалась: попали в передрягу – выкручивайтесь как знаете. И все же налетать и уносить ноги приходилось очень быстро. Потом, на тренировках, обсуждались ошибки, намечалась техника и тактика новых боев. Первый из пунктов до сих пор работает совсем рядом с Сашиным домом, все на том же Земляном валу. Теперь уже там нет «группы сопровождения», на которой можно поупражняться, – осталась только память.
Александр проводит регулярные занятия со своей группой в фитнес-клубе. О нем часто и охотно пишут в московских газетах. Весь большой и сложный комплекс упражнений Александр Пьяник демонстрировал перед видеокамерой, все давно записано на его дисках. Поэтому нет смысла рассказывать об этих упражнениях словами.
Есть преподаватели лечебной физкультуры, врачи-гомеопаты и натуропаты, есть массажисты, мастера самомассажа, лечебного голодания и уринотерапии, есть психотерапевты, знатоки Ушу… Наш йог старается совместить в себе все известные виды оздоровления; он использует и свой опыт бойца, называя комплекс упражнений «Йога воина». Во время нашей беседы Александр сделал перерыв и принял ванну, куда добавил, для особой очистки кожи, ложку керосина (сей приятный запах распространился, на радость соседям, по квартире). Ужинали мы недоваренной гречкой, вместо хлеба ели проросшую пшеницу и чечевицу, щедро приправленную медом, запивали настоем шиповника. Основной вывод, на котором настаивает инструктор: ни к чему пить водку или колоть героин, потому что ферменты счастья выделяются во время занятий йогой, принося, к тому же, пользу и продлевая жизнь...
Начиналась ночь Крещения, как ни странно, вовсе не морозная: в столице шел дождь. Ровно в полночь московский йог поехал купаться на Чистые пруды, а я поспешил домой, стараясь разобраться во впечатлениях.
НОЧЬ БЫЛА ТОЛЬКО ОДНА...
Оказывается, даже при моем режиме человек не может полностью превратиться в робота. Никакие молитвы и медитации, никакие упражнения хатха-йоги не выручат европейца, не освободят от законов природы, не отвлекут от поиска своей половинки.
Чем успешней мои дела, тем с большим интересом приглядываются ко мне москвички (молодые и не очень) и даже родители этих молодых. Я наслышан о столичном семейном кодексе, в огрубленном, конечно, виде. Приезжий здесь (коль впустили его, питекантропа, в дом и в семью) принимает на себя пожизненную функцию добытчика. Короче говоря, вкалывает. Это значит, что мне хоть сейчас можно жениться на среднестатической москвичке с квартирой и работать по-прежнему, только уже на семью, то есть на жену, которая продолжает жить в своем ритме и которую видеть я смогу лишь поздно вечером да по редким выходным. Потом, разумеется, на детей.
Работа за двоих и за троих не пугает меня: и теперь уже я работаю за пятерых. Но подходить к семейным отношениям с позиции рынка — не могу, не хочу, не буду. Как всякий нормальный, безнадежно отсталый от жизни провинциал.
Над брачными предложениями (где очень, надо сказать, мягко стелят) я могу только усмехаться и в дома такие входить как разведчик. Если бы вошел как завоеватель, то с моей везучестью могло бы и получиться, при всем незнании столицы. Но я не завоеватель, и создание семьи неотделимо для меня от такого несовременного, при любой эпохе, понятия, как любовь. Верю, чувствую, когда-нибудь захватит она меня, и полетит к чертям мой каскадерский аскетизм!
Но не теперь.
А все-таки люди лучше, чем мы о них думаем. Приятно сознавать, что и в Москве — в автономном суперкапиталистическом мегаполисе — можно встретить добрую, умную, воспитанную женщину. Есть и в Москве такие; они родились и выросли, вбирая столичную культуру, а не стараясь урвать, с оглядкой на соседей, что-нибудь из материальных благ огромного всеобщего рынка. Вот и не стали ни солдатками, ни надменными “бизнес-леди”.
Познакомиться на улице, в метро, в электричке я могу, практически, с любой встречной. Даже на спор, засекая время и сам себя подзадоривая: ну-ка, на какой секунде она продиктует мне номер телефона (который я тут же забуду)? Даже если сбросить 50 % на вероятность обмана — лишь бы отцепился — все равно друзья говорят, что я один мог бы заменить районную службу знакомств. Доходило до абсурда: мне удавалось познакомиться с девушкой, даже когда она не одна. Парень смотрит как дурак и не знает, что делать, а мы с ней болтаем...
Но это для меня спорт, разминочные пятиминутки. В более-менее серьезных знакомствах, с видами на будущее, мне помогали мои же артисты, их родственницы и жены с подружками. Жизнь подтвердила афоризм кого-то из философов (кажется, Ларошфуко): “В каждой женщине из любви к любви живет сводница”. Да, с этой обязанностью они справляются лихо, удерживает их только страх за меня любимого: от меня же зависит работа всего коллектива, а значит и наш общий достаток! Да я и сам понимаю, что за этим перевалом обрыв, пропасть, я знакомлюсь и тут же отбегаю прочь, вообразив свое возможное, а впрочем, пока еще невоз-можное будущее. Соскальзывать и катиться нельзя, права не имею, вот и участвую в этих редких играх просто потому, что все-таки остаюсь живым человеком...
Лишь одно знакомство запало в память маленьким неслучайным чудом.
Марина работала в школе лаборанткой и своими детскими, всегда удивленными глазами напоминала гимназистку, хотя сама уже окончила пединститут. У нее знатная купеческая фамилия, но меньше всего она похожа на купчиху. Медлитель-ная, непрактичная, восторженная, она жила в своем отгороженном мирке и так же прилежно мыла пробирки, как наши акробаты трудятся над своими “смертельными номерами”. Невозможно представить ее педагогом, да еще в московской школе, да еще на юго-западной окраине. Вежливая, аккуратная, Марина избегала конфликтов, не умела повышать голос и на всякое дело тратила вдвое больше времени, чем обыкновенный человек.
Зато она привила мне вкус к бардовской песне и даже заманила на концерт Олега Митяева. С того вечера я часто его слушаю в записях, он ведь тоже приехал в Москву и прошел через горько-кисло-сладкую проблему выбора — любимого дела, семьи, государства:
После промозглой
Мартовской сини
Нам без талонов
Летней теплыни,
Как ветеранам,
Выдаст поблекший май,
И никуда нам
Больше не деться,
Кроме как выжить
И отогреться,
На удивление всем,
кто сказал: “Прощай!”
Ничего, отогреемся! Марина подарила несколько книг по искусствоведению, но я так и не нашел времени заглянуть за их тусклые, несовременные переплеты. А еще она любила природу подмосковную; однажды в воскресенье мы выехали в Измайловский парк и как дети катались там, съезжали с ледяной горки. Мелькнула даже мысль — потратить пару дней, сесть на поезд и проехать до Нижнего Новгорода, поглядеть на мое училище речного флота, показать Марине место, где подо мною проломился лед... Могли бы и поехать, но в обыкновенной жизни, а не в такой. Мы бродили по тропинкам в снегу, мы даже немного заблудились, потому что места ровные, плоские, парк этот, похожий на лес, везде одинаков, не то что в Крыму, где идешь к вершине горы или к морю и обязательно куда-нибудь выберешься...
Марина живет с мамой в двухкомнатной квартире на Юго-Западной, а еще одну, такую же, они сдают вьетнамцам, торгующим в Черкизово зажигалками и китайскими часами. Только благодаря квартирантам может Марина позволить себе эту облегченную работу лаборантки. Долго мы с нею пе-резванивались, изредка встречались, чувствуя с огорчением, что сюжет романа не развивается и, значит, все может скоро угаснуть. Это была какая-то недопонятая нами затяжная дружба с маленьким, не до конца открытым оазисом в огромной пустыне Москвы — чужого мира, где люди трудятся в три смены, где родятся, учатся, работают и умирают на бегу, обгоняя, а то и заглатывая соседей и коллег по работе... В этой квартире время шло медленно, будильник тикал вяло, словно вынутый из холодильника, и я, в такт ему, незаметно расслаблялся, позволял себе выключиться из общего скоростного ритма, взять передышку от гонки сумасшедших, на которой третий год боролся за личное и командное первенство...
Теперь остается вздохнуть, потому что было мне там уютно, как ребенку в нормальном родительском доме, которого я, в общем, не знал. И никогда не бывало скучно: Марина учила меня удивляться вещам обыденным! Стало казаться, что свою каскадерскую круговерть я мог бы — вот еще чуть-чуть — и поменять на ту квартиру с плотными шторами, где размеренно и вяло, будто замороженный, тикал будильник.
И что потом? Выгнать вьетнамцев, поселиться в ее второй квартире, создать нормальную семью? Но ведь это не получится без моей работы, а работа вбирает меня целиком...
Была только одна ночь, она и останется моим лучшим воспоминанием этих лет — да, пожалуй, и всех предыдущих. Прости меня, Марина! Спасибо тебе.
ВСТРЕЧА С «ДИНАМИТОМ»
Человек с этим убойным сценическим прозвищем известен, кажется, всем, кто смотрит телевизор. Гора мускулов, всегда и во всем первый, только первый. Остальные сгиньте, брысь под лавку – сожру, растопчу! Нет, взорву – недаром же я Динамит! Вот таким я воспринял его, впервые увидев по телевизору. И, надо полагать, не я один. Можно ли по-другому относиться к подобному персонажу, да и надо ли вообще к нему как-то относиться? Это же не человек, это явление природы! Живой ураган, лавина, землетрясение! На него можно взирать издали, только издали, а лучше – видеть на экране…
Но после того, как Владимир Турчинский стал вести полюбившиеся телезрителям «Шоу Российских рекордов», мне довелось познакомиться с ним.
На том представлении выступали мы с Сережей Тимофеевым и Виталием Кожакиным. Виталий за минуту крутанул тридцать три раза «стрекосат» – сальто назад прогнувшись, махом одной ноги и толчком другой. Я прыгнул с четырех столов на голый деревянный пол… вниз головой. Так мы оба вошли в Книгу рекордов планеты.
Мой трюк был простым и коротким. Как заметил ведущий, предварительный рассказ об этом трюке и обо всей многолетней подготовке к нему, в том числе о прыжках с поезда на скорости, оказался намного занимательнее. Но до чего же округлились глаза у все повидавшего «Динамита», когда я попросил ассистента убрать мат!
Человек весом в сто десять килограммов, сам бросавшийся с тридцатиметровых зданий на надувную «подушку», не сразу поверил, что можно так прыгать. Это было лестно. И не такое уж он страшилище, подумал я о ведущем. Наоборот, мужик симпатичный, смотрит умно, по-человечески. А что сила звериная, так он же не виноват... Мне даже показалось, что Турчинский глядел на меня с беспокойством, что его руки готовы дернуться вверх и поймать меня на лету, спасти сумасброда, который решил свернуть себе шею. Нет, Владимир не двинулся с места, однако я почувствовал, как под этим взглядом голова моя словно одевается в защитный кожаный шлем…
Нелегко же давались московскому Геркулесу его телешоу, если он так пекся о каждом участнике!
Встал я нормально, улыбнулся. Не задержался на полу, как бывало на тренировках, даже помахал рукой зрителям. Турчинский увидел эту улыбку, успокоился и сразу набросил на себя прежнюю, полюбившуюся зрителям мантию сверхчелове-ка. Потом мне хватило времени наглядеться на знаменитого ведущего, в котором зрители желают видеть только лишенного нервов, бесстрашного и беспощадного командира, железного киборга, запрограммированного на одно – все крушить, ужасать своею силой, восхищать подвигами и срывать овации.
Я вспомнил о другом русском атлете, тоже оцененном, прежде всего, как сильнейший из богатырей мира. Это Юрий Власов, чемпион Олимпийских игр 1956 года по тяжелой атлетике, а еще – бунтарь и правозащитник, всегда выступающий на стороне народа и потому вечный оппозиционер всякой земной власти. Кроме того, он одаренный писатель и по-настоящему умный человек. Словом, не надо торопиться с выводами, когда речь идет о знаменитостях. Про них чего только не наговорят ради сенсации! И то, каким представал Турчинский перед зрителями, вина не его, он просто работал по законам шоу-бизнеса. Вы, мол, сами хотите меня такого, так нате, ешьте!..
Я очень рад, что получил возможность разглядеть в этой телезвезде живого человека. Он не знал и не хотел знать отдыха, потому что был влюблен в свою работу. А собственное зверозубое подыгрывание публике воспринимал лишь как забаву и над героем, которого играет, всегда готов был шутить вместе с нами. Что же, мол, делать, если толпа сегодняшняя – «один большой дурак»!
В последний раз я встретился с Владимиром Турчинским, когда он отдыхал после тренировки. Мы хорошо побеседовали в безлюдном кафе, в его любимом подвальчике на Садовом кольце, смаковали изысканное вино – и тихо переговаривались. Как же отличался этот человек в нормальной обстановке от созданного им сценического и киношного бренда! Мне показалось, что сей былинный добрый молодец даже обижался, что он буквально страдал в обществе людей, которые видят и ценят в нем одну только силу. И недолюбливал журналистов, для них ведь статья, в которой нет сенсации, – пустословие. Начинали они, как правило, с вопроса: «А правда, что вы однажды согнули подкову?». «Правда, – отвечал герой очередного очерка, – но очень неприятно, когда люди не хотят во мне видеть ничего, кроме мускулов». А что делать? Журналисты ведь стараются для той же самой публики. Владимир не обижался, но досады не скрывал. Это был человек мыслящий, притом, в отличие от многих даже весьма обра-зованных ценителей сценической экзотики, – постоянно мыслящий. Насколько я понял, голова у него была так же неутомима и неленива, как мышцы, суставы, связки. В ней все время зарождались идеи, одна другой неожиданней и фантастичнее. Ломая привычные каноны, в нужное время они переходили в реальные проекты, чтобы стать частью работы.
Как-то пришло силачу в голову поехать в Ульяновск, на авиазавод. С начальством договорились, с охраной, а больше никому ни слова, не то ведь сбегутся, побросав работу… По территории шел, опустив голову и низко надвинув шляпу. Хотелось поставить рекорд – протянуть за канат большой самолет. В ангаре стоял тяжеленный «Руслан». Быстро зацепили буксирный трос, Турчинский взялся за него, навалился, но сдвинуть не смог: всякой силе есть предел. Пришлось бросить, поискать что-нибудь полегче. На открытой площадке стоял «Ту-40». Еще и посмеялись, мол «самолет Турчинского». Взялся за канат, потянул, сдвинул, потащил по бетону перед любительской кинокамерой. Место было открытое, и двое-трое рабочих увидели… Нет, такого «шила» не утаишь! Скоро налетела толпа, а было-то два часа дня, так что работа все-таки остановилась… Вообще, говорил Владимир, самолет тащить легко, Икарус тоже легко, а вот два «Джипа» тяжелее. Сопротивление в коробке…
«Шоу российских рекордов» тоже стало одним из придуманных им проектов. Но Турчинского не меньше, чем нас с вами, беспокоили политические события, угнетала людская тупость и алчность. Он интересовался психологией, философией, литературой; этот выпускник факультета физвоспитания прошел школу, о которой даже не подозревают журналисты-скорохваты. Ему было о чем рассказать, и в этом же подвальчике он долго, старательно работал над книгами с подробной методикой своих тренировок. Писал весело, живо, с лирическими и смысловыми отступлениями – как говорят, самовыражается. Похоже, что именно это самовыражение было главной целью творческой работы богатыря, а подробный рассказ о наращивании мышц – только поводом.
Владимир вырос в семье военного и лишь случайно не пошел по стопам отца. Сила у него природная, такую не разовьешь в себе никаким железом. Он охотно вспоминал, как его бабушка в 76 лет подметала пол и запросто передвигала двухпудовые гири внука. Владимир был рядом, но зачем беспокоить парня по такому пустяку…
Меньше удовольствия доставляли ему воспоминания о Крыме. А жаль. С детства отдыхал Турчинский в Ялте, много лет вместе с родителями приезжал в санаторий «Пограничник». А взрослым надолго отставил Ялту, хоть там и климат не хуже, чем в Ницце. И все, и нет на земле третьего такого города! «Я не могу больше приезжать в Ялту, – тихо и горько говорил Турчинский. – Вспоминаю детство, наш любимый дом отдыха, Царскую тропу. Теперь на ней такие кучи пластика, что из-за них не разглядеть гору Ай-Петри...» И в голосе знаменитого на весь мир человека впервые слышалось презрение. Не к нам, рядовым крымчанам, но к тем, от которого зависит наведение порядка, кто распихивает по карманам денежки, отведенные городским бюджетом на дворников да на содержание автомобилей по вывозу мусора... Все же несколько лет назад побывал Турчинский на Азовском море. И со свойственной ему решительностью заявил: «Если бы я знал, что там так хорошо, я ни за что бы не ездил в Турцию!».
Все-таки не смогли мы повидаться в Крыму. Турчинские обычно работали все лето, а выбирались в отпуск зимой, ехали всей семьей в Италию. Там тепло, море, цветы, античные и средневековые музеи. А главное – никто не знал «Динамита», никто не выкатывал глаза, не останавливался, не просил автограф. Можно было свободно ходить с женой и дочкой по улицам, плавать в лодках по знаменитому заливу, а не ездить, задраив окна, в похожем на БТР черном «Джипе», оборудованном изнутри как автономная жилая комната. И потом, даже от самой любимой работы иногда хотелось отдохнуть! Заняться путешествиями, историей, наблюдениями, поразмышлять отстраненно о жизни, а главное, посвятить себя единственной настоящей святыне – собственной семье. Увы, остается только вздохнуть. Радужно сияла жизнь этих людей, и не всякий мог различить в ней не один примелькавшийся с экранов оттенок, а полное природное семицветье.
«ГВАРДИЯ»
Вот уж не думал, что в этот расхлябанный век полууголовного капитализма у нас мог сложиться такой коллектив! Мы дружны, мы вежливы, мы горой друг за друга. Случаются споры, но без обид. И замечу, в укор многим, слишком многим гражданам разных профессий и возрастов, что никому в нашей команде “экстрим-шоу” не приходит в голову подтверждать правоту суждений, а том более “украшать речь” — сквернословием. Оказывается, можно прыгать, гореть, драться, метать друг в друга ножи, ломать спинами столы и табуретки, падать головой на паркетный пол — и обращаться друг к другу на “вы”! Когда я вспоминаю свои восемнадцать лет, улицы Бахчисарая, толпу молодых дикарей на мотоциклах и себя среди них, мне кажется, что я перелетел на другую планету или попал в новое летоисчисление, на другой виток временнoй спирали. Все в сознании моем переменилось, и теперь я позволю себе разразиться площадной бранью лишь в самом крайнем, почти невероятном случае. Ребята знают, что если уж Серега дошел до такого, значит мы и вправду на границе, за которой — пропасть, война. Значит нет, не существует, не придумано человечеством иных слов для решения того жуткого, непреодолимого, что накатило и готово сожрать наш коллектив, нашу семью, нашу гвардию! Скажу не хвастаясь: такая моя речь — действует. Но случаются эти срывы редко, очень редко, почти никогда.
Расскажу про своих ребят. Саша Синицын — профессиональный артист цирка — клоун, акробат, режиссер нашей программы. Только он может заменить меня на роли ведущего. Вечерами мы обсуждаем по телефону прошедшее выступление; слава богу, что есть у нас эта возможность пообщаться. Мне как автору программы очень полезны такие разговоры. А то ведь по неделям не бывает минуты даже ответить на SMS-сообщение, тем более на письмо. Мои знакомые, живущие в другом режиме, не понимают меня и обижаются. Но ребята! Ответить на письмо я могу лишь за счет шести часов, отведенных на сон!
Как профессиональный клоун, Саша не только веселит публику, но и команду нашу взбадривает шутками, озорными сценками, каламбурами. Он смог бы вести и собственную многочасовую программу.
Недавно Саша пригласил к нам потрясающего парня Кирилла, который провел перед нами полуторачасовой моноспектакль — пел, танцевал, жонглировал, показывал кукольные номера, и все красиво, умно, логически связано, словом — талантливо. В нашу команду приходят лучшие, каждый со своей программой, и нет у нас интриг, злобы, зависти. Здесь я чувствую себя хорошо, не во всякой настоящей семье такой комфорт.
Ян Снежковский из династии артистов: отец и мать работали в цирке, сам тоже профессиональный циркач. Веселый, приветливый, оптимист, особенно на сцене. Ему ли не знать, что цирковое искусство не спорт, что самое сложное и са-мое важное в программе — “держать зал”! Зритель московский все перевидал, его не очень удивишь трюками, с ним обязательно надо говорить — жестами, взглядом, улыбкой, создавая праздничный цирковой задор. Как настоящий писатель может сделать интересный рассказ из ничего, так хороший артист умеет выполнить простенький номер — и сорвать аплодисменты с криками “Браво!”
Ян окончил цирковое училище и объездил почти всю Европу, Японию, Турцию. На сцене он фокусник, жонглер, эквилибрист, акробат-эксцентрик. В Москве выступал в ночных клубах и в частных компаниях. А вот в цирке заработок артистов оскорбительно мал. В школах Ян показывает номер “антипод”, который придумал еще его отец. Артист сажает в корзины двух взрослых. Занятно, когда это директор с завучем, они по-детски смущаются на сцене, ведь даже не знают, что с ними будет! Ян укрепляет корзины на шесте, как на коромысле, ложится спиной на столик. Потом поднимает шест ногами и вертит свою “карусель”. После такого номера (и во многом благодаря ему) невольные участники трюка пишут о нас такие отзывы, что грех не собирать их в специальную папку.
Группа “Топ-Сикрет” (“Совершенно секретно”). Все началось просто. Трое друзей, подобно многим скучающим сверстникам, затеяли танцевать брейк на улице. Мода уличных танцев захлестнула молодежь, но отошла быстро: это вам не твист или чарльстон! Но трое друзей посвятили жизнь брейку — и вот они на сцене.
Есть в брейке “верховики” и низовики”. То есть, ребята, отрабатывающие танец в полный рост, на ногах, и мастера двигаться на руках и на голове. Тем и хорош брейк, что всякий танцор может выбрать подходящий для него стиль. “Секретчики” работали на обоих уровнях; очень быстро стали они лидерами своих стихийных команд. И постепенно перешли с уличных площадок на сцены ночных клубов, затем на эстраду. Группу стали приглашать на праздники, в том числе на празднование Дня Города. Теперь о “Топ-Сикрете” известно во всей Москве.
Почувствовав себя настоящими мастерами танца, друзья отправились на гастроли по городам России; зимой — к северу, летом — к югу от столицы. Побывали в двенадцати больших городах, добрались даже до Сибири. В августе выступали, конечно, в Ялте: какой человек искусства обойдет курортную жемчужину! В тот же год, будто специально для наших брейкеров, ялтинскую Набережную замостили полированной диоритовой плиткой и начали мыть по несколько раз на день, будто пол в богатом офисе...
Сложилось у ребят все: любовь к искусству и жажда путешествий, прилежание и удачливость, верный расчет и умение рисковать, упорство и спортивный опыт. Евгений Липатов в прошлом горнолыжник, занимался сноубордом. Владислав Полынин — пловец. Родион Галимов закалил себя горнолыжным спортом и кик-боксингом. При такой подготовке брейк не озадачит сложностью, не напугает синяками.
Но всякая работа имеет свои недостатки. Для кого бы ни выступала группа, брейкерам велели выполнять что-нибудь конкретное, по желанию и по вкусу заказчика. Танцевать — как того пожелает публика. А что она может пожелать, заказчик знает наверняка, ведь он давно усвоил американскую поговорку: “Вы умны? Тогда почему вы не богаты?” У заказчика деньги, он богат, следовательно, умен. Извольте! Только небогатый Логачев открыл брейкерам творческую свободу; здесь они раскованны, вдохновенны, воистину счастливы на сцене — и это всегда чувствуют зрители.
Юлия Сычева — гимнастка высокого класса. На сцене она не хуже цирковых акробатов, крутит даже двойное сальто на жестком полу. Жаль, акробатические дорожки в школах короткие. Негде разбежаться как следует, вспоминая олимпий-ские залы своей юности, негде выполнить хотя бы часть произвольной программы на первенство России! В наш синтетический век натуральная спортивная гимнастика стала не “кассовой”. Из телепередач ее вытеснили соревнования примитивные и грубые — “битвы”, где шоу-мены куда-то лезут, сталкивают друг друга, хвастают мускулами, свирепо вращают глазами, где зрители свистят, кричат, улюлюкают, “оттягиваясь”, как положено...
Свое последнее соревнование в профессиональном спорте Юлия Сычева выиграла. Это было первенство России, она шла как лидер и не сомневалась в успехе. Увы, в конце дня спортсменка повредила колено. Надо было выступить, обязательно выступить на следующий день, но как, если ногу согнуть — мука? Законы большого спорта безжалостны: хватит воли — твое счастье. Смаргивая слезы, чтобы хорошо видеть снаряд, Юля завершила соревнование и заняла первое место!
Теперь она, экс-чемпионка, танцует в ночных клубах, притягивая восхищенные взгляды зрителей. Комплименты мужчин — дело обычное, пока молода и хороша собою. Но когда хвалят женщины, танцорша верит, чувствует, что это оценка настоящая, не за макияж, не за фигурку греческой статуэтки, — а за искусство, которое понимают и принимают.
И все же ни один клуб не заменит школу. С каким вниманием смотрят на Юлю, как следят за каждым движением, — все ведь отработано годами точных и строгих тренировок. Для детей это не просто акробатическое мастерство. Это искус-ство, это красота, это настоящая гармония, только сейчас открываемая! И спортсменка счастлива, что выступая перед юными зрителями, немножко воспитывает их. О вечере в школе Юля думает уже с утра: там, в клубах, была работа, здесь — праздничная встреча.
Сергей Торопов закончил цирковое училище. Вместе с женой Марией он выступал по контракту во многих городах Америки, в Канаде, в Европе. Сейчас Мария преподает в Пионер-клубе гимнастику, акробатику, эквилибр, жонглирование, готовит детей в секции. Она бы и по школам ездила, но ее номер, воздушная гимнастика, здесь невозможен: мешают низкие потолки.
Зато Сергей работает за двоих. В начале выступления он на руках заходит по ступенькам на сцену и танцует под музыку... тоже на руках. Потом ставит друг на друга стулья и забирается по ним все выше, выше... Эквилибристу надо непременно вверх, под самый потолок! Там он делает стойку на руках, иногда нечаянно чиркая ногой по штукатурке, потом долго стоит на одной руке, потом даже перепрыгивает с одной руки на другую. Он почти все время проводит вниз головой, словно это нормальное положение. “Башня” ненадежная, качается, временами напоминая пизанскую, скрипят ножки стульев, давно расшатанных учениками. Дети в восторге, училки хватаются за сердце... Выдумка, озорство, импровизация, неуемное желание все новых и новых высот...
Остается добавить, что на одном из выступлений в Лос-Вегосе (третьем в течение дня) наш озорник взял да и грохнулся на пол со всех новеньких стульев, нагороженных для него на столе казино, — с пяти метров. Ушибся крепко, но страшно было другое. Если бы хоть один стул докатился до зрителя, если бы кого-нибудь хотя бы слегка пристукнуло, если бы... Нет, все обошлось, и то была главная удача. Потому что по иску пострадавшего страховая компания могла востребовать с артистов компенсацию — хотите знать, какую? До миллиона долларов.
Когда я узнал Кирилла и Данилу Калуцких, мне вспомнился мальчишка из нашей детской ватаги. Лет десяти, не сильнее других и ростом пониже, но такой увертливый, что никто из нас не мог одолеть его в борьбе! Даже зимой, в пальто, борец этот свободно отклонялся назад и становился на мостик. Ну как не позавидовать? Потом мы узнали, что у него два раза был перелом позвоночника, и вся эта сила и гибкость наработана долгими тренировками. “Вот бы у меня был перелом позвоночника!” — заявил я родителям, к их удивлению и ужасу...
Олег Калуцких, отец, занимался рукопашным боем, как многие в пору официального разрешения каратэ. Но он был упорнее других спортсменов, он даже нашел в себе силу и отвагу заниматься “боями без правил”. Наверное, мало чем от-личился бы Олег от сотен таких же целеустремленных и сильных парней, и мало что смогли бы мы рассказать о нем, если бы не сыновья.
Данила и Кирилл часто хворали: у одного в раннем детстве был рахит, у другого болезнь горла, из-за которой даже речь плохо развивалась. Не удивительно в наше время, да еще в загазованном мегаполисе. Врачи и не удивлялись: не всем суждено растить здоровых детей, сейчас так много инвалидов, а эти все-таки на ногах, чего ж вы хотели... Как поступили бы нормальные родители? Найти хороших врачей — пускай занимаются, несут моральную ответственность, а самим больше думать о материальной — и продолжать свое дело. По крайней мере, будет чем платить за лечение, которое может продолжаться всю жизнь...
Отец начал с этого, но скоро понял, как мало умеет медицина, даже хорошо оплачиваемая. И занялся мальчишками сам.
Как государство, так и семью ведут к прогрессу только просвещенные деспоты. Олег оказался именно таким. Не оставляя детям выбора, он распределил время их жизни на спортзал и школу. Все! Под его нажимом ребята занялись пла-стической, а потом и силовой акробатикой. Олег приглашал тренеров, советовался, он сам изучал методику тренировок и даже пересматривал ее, придумывал и разрабатывал новые упражнения, учился новым трюкам. Известные мастера спорили с ним, не соглашались, ведь у них был огромный опыт! Но отец оказался одаренным тренером. Он упрямо вел сыновей по тому пути, который сам видел, он доказывал правоту бесспорными успехами — и отступались мастера, пожимали плечами. Правоту Олега как тренера подтверждали результаты, главным из них – здоровье сыновей. Они тренируются, словно олимпийцы – по четыре-пять часов в день, с одним выходным в неделю. Ежедневно, после полного разогрева мышц и связок, не меньше часа занимаются упражнениями на гибкость. Остальное время посвящено силовой акробатике. Для юных акробатов привычно преодоление страха, боли, усталости; они так много и напряженно тренируются, что для отдыха и восстановления спят по десять-двенадцать часов. Отец решил однажды за них, убедил их – и не оставил мальчишкам выбора. Детские игры, шалости, свободное время чтобы «гулять» с товарищами на улице – не было ничего. Спортзал и школа, школа и спортзал.
Ничто не дается даром. За свои рекорды ребята заплатили досугом и нормальным беззаботным детством. Насколько прав оказался Олег уже не только как тренер, но как отец и просто как гуманный цивилизованный человек, – о том еще вспомнят и расскажут ребята, когда станут взрослыми. Пока мы можем говорить о спортивных результатах.
Годы проходили в спортзале. Не в силах совмещать две работы, на каждую из которых и всей жизни мало, Олег забросил свой бизнес и разорился. Но грех было жалеть о деньгах! Первое же выступление Калуцких перед зрителями стало триумфом. В 1999 году в цирковом училище метро “Динамо” братья показали невиданный трюк: они синхронно стали на одну руку, а потом медленно опустились в упор лежа (“двойная складка”). Одному из братьев тогда исполнилось пять лет, другому — семь. Через год они были заявлены в Книгу рекордов Гиннесса, на зависть ревнивым китайцам, которые с древности считались в этом жанре чемпионами.
Теперь двенадцатилетний Кирилл и четырнадцатилетний Данила скручиваются в такие узлы, что и тренеры, и взрослые спортсмены-виртуозы рядом с ними просто теряются. Да что спортсмены, такой пластики не бывает даже у йогов! В 2000 году на международных соревнованиях в Италии братья Калуцких получили Гран-При как лучшие в мире пластические акробаты.
Кирилл и Данила учатся в школе, они почти по всем предметам отличники. Это вторая сторона их таланта, развитого мудрым, хотя и беспощадным воспитанием (иногда при помощи палки).
Сейчас братья взялись, для тренировки памяти и для культурного развития, изучать стихи русских поэтов — томик в шестьсот страниц. Оба они знают наизусть “Евгения Онегина”, у них это еще один “номер”. Учительница надчитывает на любой странице, а они по очереди продолжают.
Дети смотрят из зрительного зала на Кирилла и Данилу — и еще не умеют по-настоящему оценить их. Не вмещается в юное сознание, что эти легендарные акробаты — всего лишь их сверстники, что вот они, рядом, живые, настоящие! Только после встречи, когда берут автографы, школьники видят нормальных пацанов, озорных, подвижных, на первый взгляд таких же, как они сами. А вот в глазах педагогов я замечал даже слезы, когда рассказывал о братьях...
Олег Калуцких познакомил меня со своим молодым другом Брюсом Хлебниковым. Он живет там же, в Кунцево; Олег часто бывает у него в гостях. Не скрою, мне страшно хочется привести юного богатыря хотя бы на одно из наших выступлений. Только это вряд ли, потому что Брюс слишком дорого себя ценит. Точнее, ценит так, как того заслуживает, но мне его запросы не по карману.
Мама назвала сына в честь знаменитого Брюса Ли — и не ошиблась. Одиннадцатилетний мальчик не стригся с самого рождения, и волосы у него отросли на метр. Но не этим вошел он в книгу “Диво” и в Книгу рекордов Гиннесса. Своими волосами он тащил сцепку из двух машин “ВМW” весом в пять тонн. Зубами водил на поводке “Джип”. Резиновую грелку Брюс надувает как воздушный шарик, и она лопается с таким звуком, будто взорвалась петарда. Еще ребенком Брюс разбивал рукою стопку из пятнадцати кафельных плиток, ходил по гвоздям, ломал о свое горло деревянную палку. Он обжигал себя огнем, но на теле не оставалось ожогов. Его сцепленные руки не могут разорвать шестеро взрослых мужчин!
К такой-то силе — боевая техника, мгновенная реакция, скорость, выносливость... Весной 2000 года Брюс снялся в главной роли фильма “Горе-злосчастье” режиссера Тимофея Спивака. Играл он, в общем, самого себя. В том же году этот “Маугли из Кунцева”, как его стали называть, получил от японских представителей школы цигун диплом о звании Кесси (наставника).
Семья Хлебниковых переехала в Москву из Баку. Мать Брюса — армянка, бабушка русская, отец — грек.
Недавно молодой рекордсмен выступил по телевидению, предложив желающим посоревноваться, да таковых не нашлось. За двадцать восемь минут юноша разорвал пополам пятьсот отрывных настенных календарей, в четыреста страниц каждый. Заметим, что разрывание предметов требует не только силы; тонкостям этой техники обучал Хлебникова сам Валентин Дикуль.
Как известно, за годы цирковой карьеры Валентин Иванович повторил все рекордные трюки силачей прошлого, а вот его собственные номера так и остаются непревзойденными. Например, “пирамида Дикуля”: атлет удерживал на себе две стальные штанги и семь человек — целую тонну...
Я бы еще долго, очень долго вспоминал про знакомых рекордсменов, только это — для другой книги. При плохом настроении полезно перечитывать такие рассказы, да не бывает у меня плохого настроения ни в Москве, ни в родном Бахчи-сарае. А вот в Симферополе — бывает. Когда встречаю товарищей по университету и вспоминаю, сколько еще предстоит сдать “хвостов”. Когда приезжаю и с первых минут подхожу к телефону выяснить, не отчислен ли я за непосещение. Не всем объяснишь, что я не лентяй, не злостный прогульщик, что это моя работа, без которой я не смог бы оплатить свою учебу. И что московские гастроли для меня — сама жизнь, а с другой, “нормальной” работой не нужен мне вообще никакой диплом!.. Но пока, волей Божьей, терпят.
Я работал со многими ребятами. Все они разные. Один слаб технически, но с таким артистизмом, что аплодируют ему как настоящему. Есть и наоборот, чистый технарь, а зрителям этого мало — молчат, скучают. Акробатам надо развивать не только тело, но и душу. Как это делается? Своим товарищам и, особенно, воспитанникам нашего клуба я всегда рекомендую слушать песни настоящих поэтов. И не слушать современную попсовую дрянь — затыкать уши, а где можно, так и требовать, чтобы выключили. Ходить на концерты классической музыки. Читать хорошие книги. Заучивать и декламировать стихи. Словом, надо учиться быть актерами, а заодно и становиться людьми!
Прилежно занимаются шесть моих учеников, уже могут показывать три номера — боевой, танцевальный и йоговский. Один парень вообще лишен страха и вынослив, как марафонец. Он уже научился (причем сам!) ходить по гвоздям, битым стеклам, он даже прыгает на них со стула, хотя кожа на его подошвах вовсе не “практичная”, как у меня, а тонкая, городская! В одну из суббот мы выступали в спортзале МГУ, нас оценили; с тех пор нам несколько раз предоставляли зал для тренировок.
Мы не циркачи, и наши номера другие. Все у нас экстремальное, все рассчитано на преодоление страха. Даже безобидное, казалось бы, жонглирование — не с простыми шарами, булавами, мячиками; предметы непременно должны сопровождаться огнем и дымом, страшить. Каскадер — тоже фокусник, только фокусы наши не под силу простым артистам.
Каждый каскадер должен владеть хотя бы начальными основами йоги. На сцене мы ходим босиком по битым стеклам, прыгаем на них, ложимся спиной. Мы “глотаем огонь”, выдыхаем его, как Змеи-Горынычи, гасим на тех же стеклах босыми ступнями. Жаль, что не во всякой школе нам позволяют выступать с такими номерами. Пожаров боятся.
Я работаю в коллективе, где артисты берегут друг друга. Они не только не требуют неустойку, если набирается мало зрителей, они сами могут попросить, чтобы в следующий раз я платил им поменьше, коль вышла незадача! Слыхали вы о таком отношении к организатору? Нам случалось и задаром выступать, причем не только в благотворительных программах для детских домов, интернатов, госпиталей. Бывает, что позарез нужны деньги, но зал почти пустой. Вот где проверяется человек! Знаешь, что не получишь ничего, а улыбаешься, внушаешь себе, что все нормально, и твой искусственный настрой передается зрителям как натуральный, становится настроением зала. В этом тоже один из секретов успеха — уметь работать бесплатно. Так мы сдаем экзамен на моральную подготовку. Зато случается выступать перед залами в несколько сотен человек — и это теперь, когда школы осаждают коллективы знаменитых цирков и театров, когда даже цирк Ду-рова приезжает к зрителям сам!
Добавим, что на программу-то я прихожу после рабочего дня — после поездок, поисков учебных заведений, разговоров с директорами... Однажды друзья спросили меня, отчего это я сегодня такой прыгучий на сцене, ну прямо воспаряюсь. А как же, говорю, отоспался. Целых семь часов спал! Я живу в форсированном режиме и пока верю, что это мой обычный режим, заданный мне природой в расчете на долгие годы жизни. Военрук одной из школ, где мы несколько раз выступали, оказался бывшим летчиком. Он-то и остерег меня: режим всякого двигателя ограничен, и спалить его, если не выключать форсаж, можно не то что за несколько лет — за несколько суток.
Половину своей сознательной жизни я провел в спортзалах. В первом классе начал заниматься греко-римской борьбой, потом — боксом, мотогонками, очень много лазал по деревьям, прыгал с крыш, с поездов. Я окончил училище речного флота, где все дрались против всех, а с 1989 года занимаюсь каратэ... Словом, другая половина жизни (та, что не в спортзале) у меня тоже прошла не в тиши кабинетов.
Но лишь несколько лет назад я узнал, что есть капоейро — танец, который совмещает все. Европейцы позаимствовали его у бразильцев, а в Южную Америку он завезен с Африканского континента. По нашим европейским понятиям это вовсе никакой не танец, но разве мы до конца понимаем, что такое танцы и зачем они? Капоейро — это совмещение неповторимой ударной техники, пластики, экзотической акробатики и полнейшего ритмического слияния с музыкой. Я влюбился в капоейро, как говорят, с первого взгляда. Добавлю в скобках, что всерьез не дрался уже несколько лет, и не хочу: каскадерам-киношникам хватает экстрима на съемочных площадках, а мне хватает моего капоейро.
Но сейчас пора признать, что мне уже не двадцать лет и даже не тридцать, а все тридцать семь — возраст, когда спортсмены уходят с помостов. Это грустно, это трудно — признать себя уходящим и отказаться от собственных выступлений. Для нашей общей пользы. Потому что тренер, занятый собой, хуже видит свою группу. Чтобы по-настоящему работать над программой, мне надо сосредоточиться на ее сюжете, надо научиться пробуждать в зрителях чувства сложные, человеческие, а не только восторг от избыточных порций адреналина. Словом, задача моя — подойти к настоящему искусству.
После выступления в 2001 году в концертном зале “Дома России” министры культуры и образования, а с ними еще 5000 директоров московских школ аплодировали нам стоя. Но аплодисменты взрослых — не всегда признак восхищения, а значит и нашего успеха. Взрослые могут аплодировать просто так, следуя этикету. Вот только вас, юные зрители, этому не заставить!
И после наших выступлений случается внезапная, подозрительная тишина. Плохо? Сейчас что, нас закидают недопитой пепси-колой? А потом директор скажет: “Нельзя же так, ребята...”? Проходит десять, двадцать секунд в напряжении, в недоумении... Вы что, говорю, не поняли? Это был последний номер. И тут поднимается такое, что — бедные учителя! Даже совестно бывает, когда дети показывают нам ладошки, опухшие от хлопков.
ПОКЛОННИК ДЖЕКИ ЧАНА
Владиславу Котову пока только восемнадцать. Он живет в Ялте, учится в университете на переводчика и всю сознательную жизнь занимается спортом. У него и мама, и даже бабушка спортсменки. В семье культивировались ежедневные занятия акробатикой; мальчику не исполнилось еще и трех лет, когда он начал регулярно ходить в спортзалы. В четыре годика его уже обучали тайванскому боксу. Тихий, покладистый, прилежный в учебе и аккуратный в быту, Владик никогда не применял боевую технику на улице или в школе. И теперь немного жалеет, что отдал так много сил тому, что чуждо его мирной натуре. Зато на соревнованиях юный спортсмен регулярно занимал призовые места; уже семилетним он получил свою первую грамоту «За волю к победе».
С десяти до шестнадцати лет Владислав занимался Джиу-Джитсу, а теперь полностью перешел на акробатику. Гибкий и телом и характером, этот поклонник Джеки Чана бесстрашно берется осваивать акробатические трюки, лишь теоретически доступные человеку. Особенность его тренировок в том, что жизнь в Ялте дает прекрасную возможность прыгать в море с мая по ноябрь. Для этого Владислав специально подобрал скалы и пирсы разной, точно промерянной высоты. В таких прыжках не нужна страховка. Зато над водой можно пробовать что угодно, можно фантазировать, изобретать, не боясь травм (разве что отобьешь спину, так это просто массаж, а бывало и нос расквасишь о воду, отрабатывая тройное сальто с пятиметровой вышки. Но тоже не смертельно.)
Всякий отработанный элемент можно легко переносить в спортзал и на поляны. Парень быстро научился делать двойное сальто вперед и назад, полтора сальто в кувырок, двойное сальто с «винтом» на песок с двухметровой скалы… Один из сильнейших номеров Владика – серия стрекосатов на лестнице в подъезде, с приземлением после каждого прыжка на ступеньку ниже, и так весь лестничный пролет. Трудно понять, как хватает парню высоты и ширины пространства, как успевает он увидеть и почувствовать опору, чтобы не промахнуться, не сломать ногу…
Владислав Котов блестяще выступил вместе с нами на телевизионном «Шоу российских рекордов». Там он выполнял свои стрекосаты на трех ступеньках и, с особенно мягким приземлением, – передние и задние сальто со спины на спину своих самоотверженных партнеров.
ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ СТРЕКОСАТОВ
Виталий Кожакин — мой земляк. Он жил в селе под Бахчисараем, занимался спортивной гимнастикой, учился в Таврическом университете на факультете физвоспитания. И очень долго размышлял, ехать ли ему со мною в Москву. Но уж когда решился, когда приехал, то понял: здесь он на месте. Отменный акробат, правда, тяжеловат характером. Зато Виталий — один тех немногих, на кого можно положиться всегда и во всем. А это бывает поважнее, чем талант!
Вовсе не задумываясь о Книге рекордов, Виталий был уверен, что так и проживет в Крыму, преподавая в сельской школе. Но молодость и сильный неуемный характер взяли свое, да и случай подвернулся, от которого грех было отказаться. Очень подвижный, но с детства низкорослый и худенький, своих результатов достиг он только за счет тренировок. Начались они лет с десяти, когда мальчишка загорелся желанием стать похожим на любимых, хотя и очень разных киногероев – Джеки Чана и Арнольда Шварценегера. И заниматься решил с утра до вечера!
Парень рос в селе, возле леса. Хозяйство требовало физической работы, но он успевал все и к тренировкам выработал свой индивидуальный, довольно варварский подход. Чтобы добиться еще большей выносливости, он летом каждый день бегал до 6 километров, причем выбирал самое «ленивое» послеобеденное время, когда хочется спать. Взбегал на крутые горки, а на ноги вешал специальные грузы. Делал он это просто: разрезал старые джинсы и вкрутил в штанины болты с гайками – начинил их, как патронташ. Это позволяло регулировать нагрузку, добавляя, по мере привыкания, все новые и новые «патроны» (болты). Зимой парень любил бегать легко одетым, правда ему, южанину, всегда было тяжеловато дышать в мороз – застуживалась носоглотка и трахея.
Много наград получил Кожакин по легкой атлетике; три года подряд был первым в беге на разные дистанции – от ста метров до трех километров. В 2000 году он установил лучший для всего Бахчисарайского района показатель в беге на 2 километра – 6 минут 6 секунд. Кстати, этот рекорд не побит никем до сих пор.
Кроме того, Виталий был самым результативным игроком в баскетбол среди 25 школ Бахчисарайского района. Он участвовал в соревнованиях на кубок Крыма и стал финалистом. Правда, для поездки в Киев и соревнований на кубок Украины спонсоры не дали денег.
Помимо бега и спортивных игр, Кожакин занимался в тренажерном зале, причем расписание определил для себя строгое – на каждой тренировке развивал только определенные группы мышц, чтобы остальные спокойно дожидались своего дня, отдыхая не сутки, а двое-трое суток. Подбирал специальное питание, стараясь насытить себя, в первую очередь, белковой пищей. Ел много молока, мяса, творога и яиц – благо, в деревне с этим проще. До и после тренировки выпивал стакан молока с яйцом и ложкой меда. За стол садился всегда в одно время. Нисколько не склонный к полноте, Виталий специально ел много каши, чтобы наращивать мышцы и восстанавливать массу после своих долгих, довольно изнурительных тренировок. Он и теперь хвалит каши, особенно овсяную и перловую, как самые полезные. В армии съедал перловки по две порции, запивал их четырьмя кружками чая, – чтобы глотать, почти не прожевывая. Это неправильно, почему же он так делал? Потому что невкусно, со смехом отвечает Кожакин.
Он сам организовал спортивную группу легкоатлетов и разрабатывал методику тренировок, пользуясь советами чемпионов. Все, кто с ним занимался, достигли ощутимых результатов.
Страсть к прыжкам пришла позже, только в старших классах. Началось с того, что ученик насмотрелся фильмов, где ребята красиво прыгали и падали, не ушибаясь. Стрекосат, с которым он попал в Книгу рекордов России, Виталий впервые видел в Севастополе, когда ребята показывали уроки брейка. После этого в школьном спортзале он сам начал заниматься акробатикой – без тренера и страховки, полагаясь лишь на мягкость единственного в школе параллонового мата. Первое сальто выполнил, опираясь ногой на взятые в «замок» руки партнера, который его подбрасывал. Вначале не получалось – инстинктивно выбрасывал свои руки для опоры и вместо сальто получался фляк. Чтобы отвыкнуть от такой самостраховки, пробовал даже прятать руки в карманы. Ставший знаменитым стрекосат разбирал дома, продумывал, рисовал в голове. Вначале старался помочь себе сильным взмахом рук, но со временем научился прыгать исключительно за счет техники и силы ног. А руки смог опять, на этот раз демонстративно, прятать в карманы.
В брейк-дансе Виталий долго не мог научиться вращению на полу, он так напряженно думал об этих кругах, что они ему приснились. С утра – скорее, пока сон не выветрился – побежал в спортзал. И сделал!
Когда Виталий начал готовиться к поступлению в институт, режим стал очень напряженным. Занимался акробатикой весь день, а вечером шел на турники. Подтягивался обычным хватом и на широко разведенных руках, делал шесть-семь подходов по семь раз. Установил свой рекорд числа подтягиваний – тридцать пять. Служа в армии, стал первым в своей спортивной роте по четырехборью. Один раз за всю жизнь крымский спортсмен – медленно, из полного виса – подтянулся на одной руке.
Кроме занятий спортом, Виталий успевал учиться в школе, потом, заочно, в университете, на факультете физвоспитания. Еще успел в юности освоить гитару и по вечерам играл в ансамбле.
Однажды он делал сальто с помощью товарища, упираясь ногой в его руки. И руки – расцепились. Виталий сильно ударился головой о пол и повредил пальцы. Первый страх у него был не за голову и шею, а за руку – как буду играть! Голова болела ужасно, на макушке разошлась кожа. После этого полтора месяца спал полусидя. Но еще через месяц пришел в спортзал и сразу попробовал выполнить свое сальто. Страха не было, а вот товарища – того же партнера – пришлось долго и настойчиво уговаривать, чтобы опять подставил под его ногу свои сцепленные ладони.
Вообще Кожакин, как доводится почти всем большим спортсменам, много раз падал, ушибался, выбивал суставы рук и ног. Бывало, что его приносили домой товарищи. Но продолжал заниматься и упрямо шел к совершенству. Однажды он серьезно повредил руку, но продолжал тренировки и даже выступления с забинтованным запястьем. Только для этого был вынужден переучиться и делать все акробатические движения на другую сторону, толкаясь не левой, а правой ногой. С той поры он делает рандат справа и слева, иногда забывая, какая же сторона удобнее. Толчковыми стали обе ноги, и бывает, что спортсмен теряется, забывает о том, какой ногой собирался оттолкнуться. Выполнять все движения в обе стороны – это считается высоким классом в Брейке и в каратэ, а вот в акробатике такая универсальность мешает, отнимая наработанный автоматизм.
У себя в деревне Виталий с детства любил бегать босиком и теперь часто тренируется без обуви. Свои тридцать шесть стрекосатов в минуту он тоже привык делать босиком, а вот перед телекамерами обулся в новенькие нарядные кроссовки. Ноги стали чуть тяжелее, и результат снизился до тридцати. Впрочем, на рекорд хватило и этого.
НЕБЕСНЫЕ АМАЗОНКИ
Елена Фокина – странная, истово верующая женщина с открытой душою, мать пятерых детей, из которых только двое взрослые. Непонятно, какими силами держит она свое хозяйство в большом ухоженном доме, успевая всех кормить и одевать, обучать и развивать физически, прививать детям тягу к искусству и неистощимую любовь к жизни. Да еще и гостей при-нимать, а те тоже со своим духовным багажом, иногда таким тяжелым, что не поднять в одиночку – со своими детьми, проблемами, болезнями и, как правило, без денег… Все рассказы о русском экстриме начинают блекнуть, когда я думаю об этой женщине. Вот где настоящий экстрим, перед которым, пожалуй, спасовали бы многие из наших чемпионов!
Дочери усвоили не только материнское обаяние, но и силу ее, и храбрость. Обе стали парашютистками, да не рядовыми, а чемпионками России по фристайлу в свободном полете. Чтобы лучше понять своих вдруг повзрослевших дочерей, чтобы хоть не надолго увидеть мир их глазами, однажды прыгнула с самолета и сама Елена Владимировна.
Признаюсь, им я немножко завидую. Хотя, на первый взгляд, такая зависть непостижима: великую милость оказала мне сама природа, создав мужчиной. Тем не менее, так красиво и ярко заполнять жизнь не удавалось ни мне, ни моим друзьям. И ведь нет, нет у этой семьи капитала, нет своего предприятия, нет богатых спонсоров – все работают, все трудятся и только выходные да отпуска проводят в свое удовольствие.
Зимою Таня с Шурой катаются на лыжах, услаждаясь видом спящих деревьев и сугробов с крутыми гребнями, игольчатой свежестью воздуха, сверкающей под солнцем и просветляющей душу белизной.
Весной они скачут на лошадях, и глядя на них, нельзя не поверить, что жили-таки на земле амазонки, что были они красивыми и грациозными, как эти бесстрашные наездницы!
Летом едут в Крым, да не просто валяться на пляже. Каждый день насыщен до предела – то погружаются под воду с аквалангом и даже участвуют в подводных съемках, то катаются на досках с парусами. Одни в море, отделенные водою от привычной жизни и предоставленные самим себе, сестры разгоняются по воде, следя за порывами теплого ветра и картинно, упруго изгибаясь, чтобы удержать парус. До чего же прекрасна жизнь, и это море, и молодость, которая никогда, ни-когда не должна закончиться!
Чемпионками Фокины стали, как сами говорят, случайно. Поклонницы красоты и свободы, они не стремились победить, просто прыгали с самолетов ради радости вольной воли, вдохновенно и легко вживались в воздушную среду, которая на-чинает тебя поддерживать, словно пуховик, но ты знаешь, что это ненадолго, что надо успеть дернуть за кольцо, а пока можно – растворяешься в невесомости, выкручивая отработанные на тренировках фигуры, следя взглядом за землей и за облаками, которые то снизу, то сверху, и еще не думая, что вот такова и сама жизнь – все прекрасно, светло, волшебно… да надолго ли? Не забыть бы дернуть за колечко. Когда? Судьбу не обманешь: ради одной, только одной минуты свободного полета решилась ты прыгнуть с четырех километров и пролететь в невесомости сквозь этот сказочный прозрачный океан.
Есть два варианта фигурного полета – фристайл, при котором летишь только ты с оператором, и фрифлайл, когда с тобою оператор и двое таких же безумных счастливцев, каждый со своею гимнастической подготовкой, со своей отвагой и артистичностью… До начала этих прыжков девушки были балеринами, акробатками и сперва выступали по схемам, установленным лет пять назад известной чемпионкой мира по фристайлу Стефанией. Но в каждый полет стремились привнести нечто свое, вольное, рисуя в голове собственные узоры и, по возможности, не следя за движениями, – летать и не думать о том, что ты летишь. Скорость 240 км в час, и до конца этой единственной минуты она все увеличивается. Но истинная радость полета приходит лишь после того, как перестаешь ощущать плотность воздуха, а то и вовсе забываешь про него, поглощенный одною только вседозволенностью на эту строго отсчитанную минуту. Парашют раскрываешь сам, хотя на случай потери сознания есть приборы страховки.
За три с половиной года сестры Татьяна и Александра Фокины прыгнули с самолетов не меньше двух тысяч раз – в России, в Южной Африке, в Испании, в Бразилии. И конечно, прыгали в Крыму, на военном полигоне под Феодосией. Это слишком дорогой вид спорта, чтобы его кто-нибудь оплачивал постоянно. Находятся, конечно, спонсоры, влияет и личное обаяние, но единственный надежный способ завлечь денежного человека и заставить его раскрыть кошелек – это уговорить прыгнуть тоже. После первого же прыжка, после своей минуты полета он, как правило, становится поклонником фристайла и покровителем молодых спортсменок.
Однако продолжим рассказ про Елену Фокину. Ее основная работа – подготовка будущих мам к сознательному родительству. Ученица Игоря Чарковского, она выступает вместе с ним на лекциях, пропагандирует его идеи, помогает ему принимать роды в бассейне с водой и обучать тренировкам новорожденных. Тема эта слишком глубока для нашей книги, и мы сможем лишь слегка ее коснуться.
В современном мире считается суперэкстримом, когда беременная женщина занимается гимнастикой до последнего дня, когда младенца регулярно тренируют, «мучают», держа его то за ручку, то за ножку, раскачивая в воздухе, чтобы потом бросить в ванну с холодной водой, а то и в ледяную прорубь… Если добавить к этому отчаянный протест официальной медицины и возможные при всяких родах осложнения, то можно понять, что мужество для такой работы нужно не меньшее, чем для многокилометровых заплывов или для подъема на скалы без страховки.
О САМОМ СОКРОВЕННОМ
Про этих людей я рассказываю тоже не понаслышке; сама жизнь привязала меня к ним. Настало время открыть еще одну тайну: мои прошлые рассуждения о москвичках, которые приглядываются ко мне как к жениху, больше не имеют смысла и только забавляют друзей. Я создал настоящую семью, такую, о которой мечтал сам. Не хотелось бы долго рассуждать на слишком личную тему, тем более в книге. Но без этого мой рассказ будет неполным.
Думаю, читатель не сомневается, что человеку с моей энергией, с моим умением познакомиться и задурить кого угодно, наконец, с моей перспективой роста в избранной работе и укоренения в столице – да что говорить, вы уже все знаете, – что мне без большого труда удалось бы жениться на богатой москвичке, у которой процветает собственное дело, или на дочке большого начальника с кругом влиятельных знакомых, – и, глядишь, перейти в новое состояние истинного жителя сто-лицы, хозяина жизни с надежными связями, с домом-крепостью, с глубоко проторенной дорогой в самые верхи общества.
Но я никогда не ставил перед собой такую цель. Никогда. И хватит об этом.
Едва ли не каждый из нас испытал в ранней юности или даже в отрочестве первую любовь – тайную, романтическую, оставляющую лучшие воспоминания на всю жизнь.
Потом, через годы, закономерно приходит сладко-горькая пора влюбленности «с первого взгляда» – самой жаркой, самой не рассуждающей, когда ничего не жалко, когда готов ради любимой рискнуть свободой, а то и самой жизнью.
Падишах воспаленный
Караван для гарема ограбил,
Бедный рыцарь влюбленный
Ночью карты игральные крапил.
Государь государство подчистил,
Бросил в прах перед нею!
Некто чек на зарплату подчистил –
Ему было труднее...
Крымский поэт сказал об этом образно и с улыбкой. Но такая любовь, к сожалению, почти всегда бывает односторонней, и тут не до веселья. Если этот пронизывающий тело и душу ураган затихнет, не натворив разрушений, если приведет, чего доброго, к созданию добропорядочной семьи, то ваше семейное счастье будет однобоким, даруя влюбленному хорошие ночи (и то лишь на первое время) и весьма скверные дни. Но ты согласен, тебя не разубедишь. Разве не такой пожи-рающий пламень неразделенной или только внешне разделенной любви вдохновлял людей искусства на их шедевры, толкал честолюбцев на дуэли, подвигал на подвиг, рождал в обычных людях сверхчеловеческую энергию для великих дел? Да и как не восхищаться избранницей, не боготворить ее? Ведь она для тебя – единственная во Вселенной! Пусть же терзает твое сердце невыносимо-сладкой мукой, пусть крадет тебя у всех своих прошлых и будущих соперниц!
Злую, ветреную, колючую,
Хоть не надолго, но мою,
Ту, что нас на земле измучила
И не даст отдохнуть в раю…
И все-таки лучше, когда ты ее только вспоминаешь, эту «злую, ветреную…», и пусть на сердце у тебя рана, пусть прежде времени поседели виски, но уже видится прямая и чистая дорога впереди, и ты сквозь муку продираешься к своей настоящей жизни, о которой мечтал всегда. Тот восхищенный поэт военного времени тоже предпочел вернулся от этого слишком вдохновенного восторга в нормальные человеческие будни.
В свой черед может наступить и другой этап судьбы, когда случай забросит тебя на орбиту чужой любви, которой поддашься на время – отчасти из любопытства, отчасти просто по зову природы и в очень большой степени – из самолюбия, даже из самодовольства. Рядом с тобой будет мучиться безответное, влюбленное в тебя существо, а ты, мерзавец, не захочешь, а потом и не сможешь отвечать взаимностью, тебе все будет тошно, тебе убежать бы без оглядки…
И еще можно увязнуть в самый скучный, самый тусклый вариант отношений с женщиной – во взаимную нелюбовь. Встречи, а то и сожительство – просто ради удобства одного или обоих партнеров, или из корысти, или так, по дурости. От не-досуга, от трусости, от лени что бы то ни было менять, от неверия в возможность настоящего.
Пока волос не тронул иней,
Пока в глазах от звезд рябит,
Ты все любимое покинешь
Во имя этой нелюбви,
И по ее ущербной мерке
Расставишь вещи по местам,
И вот тогда-то и померкнет
Твоя последняя звезда…
Огонь камина сгорает в выстуженном доме, не успевая прогреть стены. Тем не менее, уголек может выкатиться и прожечь ковер в гостиной.
Но и в душном помещении с забитыми рамами окон и чуть теплыми батареями тоже озябнешь, как только вылезешь из-под одеяла.
И лишь долго прогреваемое жилище даже без открытого огня дает нам почувствовать уют, успокоение, создать основу для семейного счастья. В таком доме не страшны внезапные сквозняки, меньше в нем и вероятность пожара. Да, есть еще и другая любовь! Долго созревающее, тихое, ровное чувство взаимной симпатии, нежности, почти родственной привязанности, так презираемой молодыми максималистами, – ведь это же и есть она, истинная, животворящая любовь – на всю жизнь. Иногда все начинается с простого приятельства, с дружбы, с шутливых разговоров на работе, с поздравительной открытки, с удивления, с восхищения друг другом. Общее дело, близкий круг интересов, взаимное духовное обогащение – вот основа крепкой семьи... Торопиться нельзя: это святое чувство надо взращивать, как дитя, проходя период долгого облагораживающего влияния друг на друга.
Но никогда не начинает складываться настоящая семья с посула материальных благ, никогда – с обмана, с заверения в чувстве, которое не созрело еще. Никогда – с нетерпения, с настойчивого, победного, скоропалительного утешения плоти.
Тихое надежное тепло как раз и есть основа для счастливой жизни. Кажется, мне повезло и в этом, и теперь я чувствую себя истинным избранником судьбы, которая воздала мне за непутевое детство, за жестокие годы юности, за мои де-ловые путешествия из Крыма в Москву, за полжизни в спортзалах, поездах и на сценах.
Когда мы познакомились, Аля работала на киностудии «Мосфильм». Она была довольно молода, а поведением казалась еще моложе. Она вовсе не думала о замужестве и уж, конечно, не «вычисляла» меня как выгодного жениха. Никогда в жизни не занималась спортом, ни к чему особенно не стремилась и даже… курила, словно школьная тихоня-малолетка, попавшая под влияние великовозрастных дур. Я пробовал мягко, осторожно переучивать ее, делился своим трудным опытом, старался расположить к себе и думал только о том, как бы убедить в правильности своего понимания – что есть благо. Или хотя бы заставить задуматься, повзрослеть, осмотреться вокруг да заглянуть внимательно в собственную душу.
Вначале мешало ее наносное столичное высокомерие, со школы усвоенное правило – все критиковать, ни чему не удивляться, ни во что не верить и вообще не принимать всерьез того, что может сказать заезжий провинциал. Я мало походил на ее абстрактно нарисованный портрет будущего избранника, трудно различимый среди тысяч бегущих навстречу москвичей. Зато все, о чем рассказывал, я подкреплял делом. И девчонка почувствовала, что ей встретился не обычный провинциал. Вот и начала поддаваться моему влиянию, что естественно, когда тебе двадцать лет, когда выросла ты с заботливыми родителями, не успев ощутить изнанку жизни. Она даже пришла в мой клуб каскадеров и постаралась усвоить наши правила, наш распорядок жизни, самый дух спорта, здоровья, трудного экстримального искусства.
Однажды Аля отказалась от сигарет – это был нам обоим настоящий подарок! Я не заставлял ее, однако подыскал такие аргументы, что выбора не оставалось. Впрочем, это случилось позже, когда мы оба уже начали понимать, что готовы жить друг для друга.
Но еще задолго до того понимания мы часто встречались как друзья, мы шли пешком по длинным московским улицам, пропуская маршрутки и спеша наговориться. Любая тема была для нас интересной, и каждый раз я чувствовал в Але благодарную и способную ученицу. Во мне появилось чувство наставника, покровителя и даже немножко – спасателя. Это самое главное для мужчины. Ты можешь сорвать все лавры мира, но это будет ничто по сравнению с тою великой удачей, когда удалось оживить душу одного-единственного, дорогого тебе человека. А главное, (хотя в этом ты даже себе самому боишься признаться) – появилась надежда, и она крепнет с каждой встречей, она властно заполняет сознание, наконец, она перерастает в уверенность, что это знакомство должно стать вашим общим спасением – от одиночества, от неудачных и просто ненужных встреч, от вынужденного, фальшивого сожительства с нелюбимым партнером.
Да, вот так, постепенно, затронуло нас то вечное, великое, о чем хочется кричать, но полагается говорить только шепотом...
Теперь моя Аля «работает» мамой. Нашу дочку с первых дней рождения и даже до рождения мы воспитываем по системе Чарковского. От Игоря Борисовича мы получили полную разработку этих уроков и продолжаем консультироваться с ним как с добрым, бесконечно уважаемым нами старшим товарищем. Теперь скептики могут наблюдать за нашим ребенком и делать собственные выводы. Я поверил Чарковскому безоглядно, я строго следил за тем, чтобы Аля следовала всем его указаниям, пока готовилась к родам. Она тренировалась до последнего дня, родила очень легко и теперь продолжает ежедневно выполнять необходимый комплекс упражнений. В них нет ничего особенного, это полная разминка вроде той, что проводит перед тренировкой каждый спортсмен. Очень важна «растяжка» в тазобедренных суставах, работа над гибкостью позвоночника и развитие брюшного пресса. Главное было – не лениться, не пропускать тренировки. Алла трудилась как истинная подруга каскадера. Она почувствовала результат и с гордостью заявила, что под моим руководством тоже совершила свой «прыжок».
Когда, наконец, наступил тревожный и ответственный день, к нам в квартиру приехал Игорь Борисович и с ним Лена Фокина. Посреди комнаты установили надувной бассейн, заполнили его теплой водой – там и появилась на свет наша наследница, уже при весе в три с половиной килограмма обреченная бороться за существование и закаляться. Трудно было убеждать Алиных родителей, а особенно бабушку, что эти опасные на вид уп-ражнения не только не угрожают детскому здоровью, но приносят огромную пользу. Как пойдет развитие малышки – покажет время. Я уже замечаю, что теория опального в прошлом ученого предполагает истинный возврат человека к природе. Но давайте подумаем над этим после того, как познакомимся с самим Чарковским.
КАК СОХРАНИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО?
Ко всему, о чем рассказывает на лекциях Игорь Чарковский, люди относятся трепетно – это видно по их глазам. Одни верят ему и готовы пересмотреть все, что знали прежде; другие сомневаются, напуганные тем, что вытворяет он с ново-рожденными ради закаливания и подготовки к жизни; третьи активно противятся новатору, твердо стоя на «трех китах» традиционной медицины. Но лектор, в подтверждение своих доводов, рассказывает немало интересного о жизни известных людей, в том числе бывших руководителей страны, для которых он официально числился едва ли не диссидентом. Со многими из них Чарковский был лично знаком, кое от кого натерпелся неизбежных официальных проработок. Но в том, что касалось их собственных детей, упрямые высокомерные чиновники тайно доверялись дивному доктору.
В обстановке госконтроля над печатной продукцией не было ходу научным открытиям, о которых ученый заявлял еще студентом второго курса. И тогда были врачи, практиковавшие роды в воду, но это тщательно скрывалось, ибо грозило тюрьмой. Время внесло коррективы: Игорь Борисович вобрал и развил опыт крупных ученых; теперь он академик Российской Академии естественных наук, и его кандидатуру выдвигали на Нобелевскую премию…
К сожалению, мало кому дано идти за такими лидерами, ведь далеко не каждый ощущает, что жизненная гармония невозможна без ежедневной работы над собой. Вот и отвечают слушательницы, что при всем доверии не могут следовать его системе (то есть, самой природе), что у них просто не хватает на это воли.
Лектор не желает понимать своих оппоненток, он не соглашается, что духовную силу природа распределяет между людьми так же неравномерно и несправедливо, как силу физическую: один поднимает двести килограммов, другой только пятьдесят. Один способен трудиться над собою изо дня в день, другой и помереть готов, только бы не изводить свое тело регулярным тренингом и закалкой, голову – умственным трудом, а душу – молитвами и медитациями. Недоверчивые слуша-тельницы твердят, что все мы разные, и ни одна из систем тренировок не может подходить каждому без исключения. Так им легче примириться с собственной ленью, апатией и преждевременным старением.
Сам доктор может лазать во дворе босиком по специальной стене-тренажеру для альпинистов. Поднимается он со страховкой, но всегда до конца, что и не всем молодым удается. Такие восхождения помогают человеку забыть о том, что он уже разменял свой восьмой десяток, и, конечно, демонстрируют его систему оздоровления. Елена Фокина часто приходит к своему учителю и, поддавшись азарту, взбирается следом, хотя с детства боится высоты. Даже в 20-градусный мороз Чарковский катается по парку на велосипеде, окунается в прорубь. Он часто ходит в бассейн и вообще из всех видов тренировки предпочитает плаванье. Вокруг воды выстроена и его теория оздоровления, с опорой на стройно изложенную гипотезу французского ученого, журналиста и пловца Жака Майоля – о происхождении людей от «водной обезьяны». Сам экс-чемпион по глубинному нырянию не раз приезжал в гости к Игорю Борисовичу, с полным пониманием относился к его опытам. Бывал у него в гостях и Джон Лилли, который пытался обучить дельфинов человеческой речи и тоже остро интересовался жизнью млекопитающих в воде. Как раз в это время позвонили ночью; благополучный пожилой американец неохотно поднялся и поехал вместе с Чарковским принимать сложные роды.
Сам Игорь Борисович невероятно легок на подъем. По вызову из любого города, из какой угодно страны, где нужна его помощь в родах, он срывается как солдат по тревоге – бросает дела и спешит в аэропорт. В этом смысле жизнь доктора непредсказуема: нынче в Москве, завтра в Израиле, послезавтра в Канаде…
Политические взгляды Чарковского сформированы самою судьбой. Сын политических ссыльных, он с детства был настроен против советской власти. Аналитический ум призывает ученого все подвергать сомнению и осмысливать, а прямой и смелый взгляд на жизнь – делать четкие, хотя и таимые до времени выводы. Особенно это относится к медицине.
Только не надо полагать, что, ненавидя отсталость и казенщину советской медицины, Чарковский был в восторге от своих западных коллег. Когда он гостил в Америке, про него там показывали фильмы, главного героя которых звали «Игорь Грозный»! Впервые, не без удовольствия, услышал я от своего авторитетного соотечественника, что американская медицина не лучше, а хуже, гораздо хуже, чем была даже тогдашняя советская. Это мнится парадоксом, но нельзя мерить науку и практику оздоровления одною только технической оснащенностью. Мы страдали от равнодушного бюрократического подхода, а на Западе всегда властвовали деньги. Однако из этого вовсе не следует, что человеку с деньгами обеспечено там безупречное лечение. Апологеты каждого из направлений в медицине стремятся привлечь к себе и «прикормить» клиентов своим заботливым лечением, вот и тянет всяк в свою сторону, рекламирует себя, отстаивает свою правоту и отрицает все иное, непохожее, а значит исходящее от потенциальных конкурентов. Советские врачи могли ошибаться в диагнозе или прописывать не то лекарство из-за плохой подготовки и невнимания, они часто (хотя далеко не всегда) относились к больному формально. Однако они не стремились продать непременно дорогое снадобье, у них никогда не было цели направить на сложную, подчас даже калечащую человека операцию или навязать дорогостоящее лечение взамен простого, дешевого, которое может оказаться не хуже, а лучше. И если советские врачи отрицали новое, непонятное в медицине, то лишь потому, что не проходили этого ни в мединституте, ни на курсах переподготовки. Они привыкли послушно выполнять инструкции министерства здравоохранения, собранного, как правило, из бывших троечников-карьеристов.
Зато в мире капитала всякое новшество грозит не выговором на партсобрании, но представляет опасность для налаженного бизнеса, а это гораздо страшнее.
Роды в воде практиковались йогами еще 15 тысяч лет назад, а современная медицина к ним равнодушна или даже враждебна. Почему? Все просто: эта практика посягает на святое святых капиталистического мира – на Его величество Доллар. Ненужными станут комфортные, отменно оборудованные акушерские клиники, если большинство женщин усвоят древнюю методику. Правильно подготовленные к родам в воду, они почти безболезненно разрешаются от бремени за 15-20 минут, а дети обгоняют в развитии сверстников!
Правда, для этого с детьми нужно заниматься. Основной постулат старой, но переоткрытой Чарковским теории заключается в том, что если звериных детенышей пестовать так, как воспитывают детей люди, популяция вымрет. Ибо первое, чем встречает мир новорожденное существо – это необходимость бороться за жизнь. Цивилизованные, любящие родители берут функцию суровой природы на себя, и в младенцах инстинкт самосохранения дремлет, как правило, до детского сада. Лежа на спине, ребенок остается парализованным. Он не испытывает ни холода, ни голода, ни малейшей необходимости двигаться. Стоит захныкать – его берут на руки, кормят, заботливо убаюкивают.
Если бы так воспитывали детей татаро-монголы, их иго не только не продержалось бы триста лет, но не наступило бы вовсе! Живя в безводных степях, они спасались только высокой двигательной активностью, которая начиналась от самого рождения.
Кроме придуманного Киплингом «Маугли», известно немало действительных случаев воспитания маленьких детей животными. Однажды в Белоруссии охотники убили медведицу и вместе с медвежатами принесли в село ребенка, которого она когда-то утащила и приняла в семью. Годовалый человеческий детеныш царапался и отбивался от людей так, что даже взрослые подходили к нему с некоторой опаской… Вот к чему приводит вынужденная борьба за существование!
Теперь поделюсь методикой ученого, применяемой в моей семье. Когда ребенок плачет, его берут на руки и жалеют. Мы в этих редких случаях поднимаем дочку и начинаем покачивать, держа то за ручки, то за ножки. Ребенок вынужден напрягаться, дышать по другому, что никак не сочетается с плачем, и жалобное настроение сменяется бодрым, боевым.
Роды в воду смягчают для ребенка переход из утробы матери в новый для него мир с воздухом и земным притяжением. Рядом с младенцем первое время должна плавать, а потом лежать в постели плацента; связанный с нею пуповиной, младенец продолжает получать необходимое питание. Новорожденный, который не отделен от плаценты, получает из нее и кислород; это позволяет ему находиться под водой до пяти минут!
О родах в воду узнают многие, читая печатные работы Чарковского или хотя бы слыша их пересказ от знакомых. Отчаянные мужья от слов переходят к делу. Чего, казалось бы, проще – не вызывай «скорую», а укладывай жену в ванну и принимай роды сам, коль уверен, что не брякнешься в обморок! Однако этот способ подходит только при неосложненных родах. Малейший казус при столь примитивной помощи может привести к трагедии. Здесь необходимо участие настоящих «духовных акушеров» – специалистов, подготовленных для приема именно таких родов. Вот только обращаться к ним надо с первого месяца беременности, а не с началом родовых схваток.
На своих лекциях Игорь Борисович охотно приводит в пример венгерскую чемпионку по плаванию Еву Секей. Незадолго до Олимпийских игр она, к ужасу тренера, забеременела. Но продолжала тренировки все девять месяцев, до последнего дня! И после родов стала Олимпийской чемпионкой, получила три медали за победы на трех дистанциях…
О важности предродовой подготовки, об истинных преимуществах системы Чарковского не все знают; пугающие выдумки про него доходят до людей скорее. Вот и приходится Игорю Борисовичу слышать, время от времени, обидно-пренебрежительные реплики будущих мамаш, недовольных советским, да и теперешним медицинским обслуживанием: «Уж лучше родить в воду, чем ехать в наш роддом!».
Однако вторая составляющая теории – работа с малышом – еще менее популярна, ибо требует ежедневного труда, смелости и полного доверия к наставнику. На тысячелетнем опыте основан православный обряд крещения в купели с хо-лодной водой, когда в церкви присутствуют крестные отец и мать, а родители стоят в отдалении. Почему их не подпускают близко? Да просто для того, чтобы не мешали своей жалостью к ребенку и своим естественным страхом за него.
Наша дочка уже в двухнедельном возрасте стояла на ножках в ванной, а в месяц давала знать, что пора на горшок. Мы надеемся, что скоро она начнет плавать, мы часто советуемся с Еленой Владимировной и с самим Игорем Борисо-вичем. Чарковский – сторонник очень жесткого воспитания, он ругает нас за излишнюю осторожность. Он советует положить ребенка животом вниз на подвешенную в воздухе подушку – и убедиться, что неразумный младенец не бессмысленно дрыгает ручками и ножками, что это инстинктивные движения плывущего по воде человечка.
Кроме того, три-четыре раза в день мы проводим с дочкой зарядку – поднимаем и раскачиваем за две ручки, потом за одну, потом за ручку и за ножку, потом за одну ножку, потом за две. Каждое упражнение проводится 2-3 минуты. Дважды в день, утром и вечером, ребенок принимает холодную ванну, обязательно погружаясь в нее с головой (в первые дни лишь на несколько секунд). Вначале дочка продолжала дышать, хватала воду и закашливалась. Со временем срок пребывания под водой удлиняется до полуминуты и более, судя по ее возможностям и настроению, которые мы всегда чувствуем.
Игорь Борисович причисляет к своим учителям Владимира Бутейко. Он считает гениальным этого ученого и парадоксально верной его теорию и практику избавления от многих болезней сокращением дыхания. Каким-то труднообъяснимым способом недостаток кислорода приводит к повышению активности клеток. По Бутейко, человек для долгой здоровой жизни должен не доесть, не доспать, не додышать. У Владимира Павловича прекрасные здоровые дети, но его теория не рассчитана на младенцев. Ведь того, что может понять и ввести в практику взрослый, не втолкуешь новорожденному. Поэтому его, для небольшой задержки дыхания, надо просто погружать на определенное время в воду.
От появления христианства на Руси детей крестили, окуная в холодную воду. То же самое делали (притом как можно скорее) и с мертворожденными. По замыслу эта процедура приобщала отлетевшую душу к христианской вере, но она же могла оживить младенца, сразу попадающего в невесомость, когда резко снижаются необходимые для жизни затраты энергии. В то же время от холодной воды быстрее бьется сердце, лучше питается мозг и появляется надежда оживить его умирающие клетки…
Эх, что делать, если даже сама наша медицина (и западная, кстати, тоже), словно укушенное бешеной собакой животное, поражена водобоязнью? Остается лишь вздохнуть. И озвучить на прощанье глубокое убеждение доктора Чарковского. Оно очень простое – здесь, по-моему, не о чем спорить. Если десятую долю средств, необходимых для полетов в космос, направить на развитие науки и практики психофизического воспитания, Россия станет страной, которой нет равных в мире – по здоровью, активности и долголетию граждан!
КУДА ВЕДЕТ АСФАЛЬТ
После горных тропинок, после крымских парков и пляжей трудно было привыкнуть к большому городу. Не тот воздух, не та вода, не та зелень... А главное — в Москве нельзя останавливаться, здесь каждый выигрывает гонку либо сходит с дистанции. Мой организм приспособился к такой жизни: пять-шесть часов на сон, остальное работа. Да и в выходной, когда вроде бы можно отоспаться, сна нет. Думаю о будущем, пытаюсь разглядеть себя и своих друзей через пять, десять, пятнадцать лет...
Что ждет нас? Ребята готовы перейти на площадки центральных кинотеатров, казино, выступать по телевидению. Уже теперь система казино “Голден-Палас” взялась платить за выступления и нам, и телеканалу, который займется нашей программой. Моих артистов начали снимать на видеоролики. Работа в казино с их денежной публикой может быть хорошей проверкой для нас. В школе можно позволить себе перерывы — шутки, викторины, облегченные танцы... Но здесь это расслабление не проходит, перед игроками мы должны все сорок пять минут заполнить падениями, прыжками, огнем, ходьбой по стеклам, силовой и пластической акробатикой. Никак не меньше!
А еще существует своеобразный, сложный, очень жесткий, но материально привлекательный мир ночных клубов. Никогда не знаешь точно, приходя туда, какая там будет публика и что от тебя потребуется. Никто не подстраивается под твое “шоу”; ди-джей торопится закончить объявление номера и включить музыку, переложив на тебя ответственность, — работай как знаешь! Но и здесь, наперекор обстановке бездумного отдыха, я старался обозначить замысел то резким движением, то запланированной паузой, и можно было понять, что мой номер взят из цельного сюжета, что он призван создавать настроение, вести за собой, а не просто развлекать. Что даже здесь — он все-таки претендует на искусство! В ночных клубах бывает слишком много времени для разминки, в ожидании выхода мы просто пережигаем себя. Но бывает и совсем мало свободных минут — ни размяться, ни оглядеться, ни продумать композицию. Полная импровизация! Впереди обычно сидит самая равнодушная публика, так что программа держится на средних рядах.
Но бывают очень приятные открытия. Однажды перед программой клоунады к Саше Синицыну подошел зритель из первого ряда. Видно, он до тошноты объелся современным юмором и очень проникновенно попросил: “Ребята, только да-вайте без пошлостей...” И это в наш век, в столичном ночном клубе? Да, Россия — страна с будущим.
Но все-таки главное, чего нет в клубах и казино, — это восторг в незамутненных глазах детей и наша собственная радость при виде этих глаз. Ничто не может заменить школу! Дети невольно напоминают нам, что мы не только артисты и каскадеры, а еще и воспитатели. Мы подаем пример, мы зовем за собою в мир веселья, здоровья, удивления, и пока есть такие зрители — я счастлив. Это чувство держится во мне весь день после выступления, даже вспоминается наутро, требуя повтора, обновления. Примерно то же испытывают мои артисты.
Да, при всей выгоде ночных клубов многие из тех, кто привык там зарабатывать, охотно предлагают себя в программу “Каскадер”. У меня много кассет с их отснятыми номерами; кандидаты сами звонят мне. И мы опять начинаем думать о новом, небывалом сюжете нашей программы. Она будет называться “Герои Книги рекордов”.
Очень хочу, мечтаю придумать номер для моего ялтинского друга Игоря Нерсесяна. Он ведь не только лучший в мире пловец-марафонец, он и мастер задержки дыхания. Сегодня официальный чемпион мира выдерживает без воздуха семь с половиной минут, а Игорек в молодости уходил под воду на восемь минут. Ладно, пусть не будет Нерсесян ставить рекорды каждый раз и во всякой школе, но он сможет так удивлять юных зрителей, что они не забудут о диковинном пловце до собственной старости!..
Что еще интересно детям, что нужно им? Чем старше я становлюсь, тем чаще об этом задумываюсь. Я не верю громким словам самозванных воспитателей человечества, я никогда не посмел бы заявить, что это моя главная цель. Каждый предприниматель работает, в конечном итоге, на себя и для себя. Но когда растишь ре-бенка и думаешь, кем станет твоя дочь, среди каких людей будет рас-ти, в кого влюбляться, с кем устраивать семейное счастье, – становится жутко. Я реалист, это полезно в делах, но бывает и тяжело для психики. Трудно засыпать ночами и надеяться на сладкие сны, когда все видишь как есть, даже без слабого ореола фантастики и веры. Что ж, лично мне ни детство, ни юность, ни даже относительно благополучные зрелые годы не дали такой возможности – верить. Верить мечте, верить выдумке – чужой ли, собственной – безразлично.
Я убежден, что никого не может воспитать, а тем более перевоспитать, никакая книга или кинокартина. Искусство бессильно в отношении людей, чья психика так или иначе сформирована природой и обществом. И даже мои школьные экстрим-шоу всего лишь развлекают учеников, хоть и заявляем мы перед каждым вы-ступлением о пользе для детей таких встреч с каскадерами, о вовлечении в спорт, о перестройке детского сознания…
И все же, все же. Из двухсот ребят, посмотревших представление, двадцать заинтересуются нашим клубом. Из них половина может увлечься и прозаниматься там год или два. И, наконец, еще пять-шесть из десяти войдут в наш мир уже как в свой, переоткрытый для них за-ново. Когда-нибудь они скажут себе, что одна ступенька их только начатой жизни прошла до встречи с нами, а вторая – после. Шестеро из двухсот… Стало быть, КПД наших представлений, их истинная польза – три процента? О таком даже говорить вслух не пристало. Но давайте задумаемся, от каких наставников и в чем бывает больше пользы? Если бы собралось тридцать таких лидеров, да каждый втянул ребят во что-то свое, истинно полезное, – вот мы бы и растащили дружно всех без исключения, отвлекли от пустоты, от глупости, от вредных и преступных наклонностей…
Нет, я все-таки размечтался. Наставников, примеров для подражания, лидеров у нас действительно много. Но как ни малы, как ни смехотворны мои три процента, наше влияние на молодежь все-таки со знаком плюс. Не то что у тех, кто работает ради одной только выгоды. Они цинично подстраиваются под неразвитый вкус подростков и предлагают то, о чем юные зрители еще не успели подумать. Они идут впереди, опережая и предвосхищая то глупое, опасное, отвратительное, что лишь готово проснуться во всяком человеке, который начинает ощущать себя взрослым. Такова, за редкими исключениями, современная эстрада – постоянно обновляемые песни без ритма и рифм, с таким набором слов и мыслей, что кажутся пародиями на самих себя. Таковы многие кинофильмы, даже невинные, на первый взгляд, мультики. И конечно, компьютерные игры, в которых персонажи имеют в запасе по нескольку жизней, так что никого не удается убить с первого раза. Вот и убивают часами, днями и ночами напролет, и так из месяца в месяц! Даже невинный футбол из полезного спорта превратился в разновидность наркомании. Мы в детстве играли в футбол на поле, бегая и дыша чистым воздухом. А нынешние «спортсмены» (довольно даже изрядного возраста) просиживают в прокуренных интернет-клубах и забивают голы нажатием кнопок…
Наша группа стремится уйти как можно дальше от такого подлаживания к подросткам: я еще не забыл себя и собственное окружение в седьмом классе. Так что мои артисты не берут пример с мастеров современного шоу-бизнеса – наоборот, отталкиваются от них.
А вот еще одно соображение. Пусть мы не в силах никуда направить ребят, но мы можем помочь им хотя бы разобраться в себе. Пришло время по-настоящему вспомнить о моей пятилетней учебе на факультете психологии, о моем дипломе бакалавра! Теперь на своих экстрим-шоу мы стали раздавать зрителям сложно закодированные анкеты. Там много вопросов, темы которых так или иначе перекликается с нашим экстримом. После правильно данных ответов ребята соединяют точки графика и видят схематичный рисунок. Чем безукоризненней, чем верней его линии, тем, значит, точнее и честнее были ответы. На рисунке появляется силуэт взрослого человека – будущий идеал школьника. Это может быть боксер, пловец, скалолаз или шахматист, или актер, или врач, или учитель… Все еще сто раз переменится для испытуемого, забудет он эту легковесную анкету, забудет нас. Но ведь что-то останется! Настроение дня, его эмоциональная окраска, тот неуловимый флер, та благодарная память о чужом внимании к твоей судьбе. В какой-то момент память может подсознательно включиться – и продиктовать верное решение, направить на благородный поступок, придержать от шага преступного, низкого. Пускай и здесь можно надеяться все на те же три процента, но я ведь не один!
Озоновый слой в атмосфере охраняет землян от космической радиации. Кое-где в нем появляются дыры, однако дело свое он пока выполняет, не то бы все мы давно вымерли. Мне представляется такая же невидимая охранительная субстанция над человечеством, и каждый из нас может подзаряжаться от нее, но может и добавлять туда что-то свое, на пользу общую. Человек не пропадает в большом мире подобно путнику в горах, который не заблудился лишь потому, что сквозь туман различил на тропинке сложенный предшественниками «тур» – небольшую каменную пирамидку. Проходя мимо, благодарный пешеход обязательно подбросит на эту спасительную горку два-три камешка. Этот слой так же важен, как слой озоновый, без него не может быть жизни на нашей перенаселенной, счастливой и горестной планете. Мне кажется, я тоже кое-что добавляю в эту невидимую сферу, мне хочется верить в это…
Вера в добро придает силы: я не позволяю себе уснуть без мыслей о том, как мне повезло в жизни. Я есть на Земле, я вхожу в число счастливых людей; великим грехом был бы для меня ропот на судьбу, когда вокруг столько больных, искалеченных, нищих... Господь Бог много дал мне – здоровье, уверенность, удачливость, умение влиять на ближних и собирать их вокруг себя… Перед сном я вспоминаю всех святых и улыбаюсь. Таинственные силы поднимают меня, отрывают от земли, несут в небо. Там я заряжаюсь звездной энергией, чтобы потом поделиться ею с землянами – подкинуть свои камешки в «тур», поддержать и укрепить охранительный слой вокруг нашего общего дома... Это, наверное, самогипноз, но утром я чувствую в себе огромные силы и в первые минуты пробуждения опять благодарю Всевышнего. Лишь после этого встаю и начинаю свой новый день.
МЕЧТА
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю…
А. С. Пушкин
Очень уж это важное, далеко зовущее слово. Не стану пока говорить о настоящей, большой мечте. Недавно то были съемки в серьезных фильмах, зарубежные турне, мировая слава… Я мечтал заключить контракт с большим московским цирком. И часто представлял себе, как приезжаю в этот цирк на работу, а однажды приехал, чтобы установить рекорд.
Горят прожектора, бьют барабаны. Затихла музыка. Из-за кулис выглядывают клоуны, фокусники, акробаты. В зале представители Госкомспорта, издатели Книги рекордов планеты и российской Книги рекордов Гиннесса. На сцену выносят столы, ставят их друг на друга. Я поднимаюсь, как на обычном выступлении, только не на два и не на три, а на четыре стола — на высоту баскетбольного щита. Гляжу вниз, на твердый настил арены, потом в зал. И, как всегда, спрашиваю зрителей: “Прыгать?” “Прыгай!” — кричит жадная до страшных зрелищ толпа.
Боже мой! Да ведь прыжки с кувырком я начал исполнять еще первоклассником. Когда мы съезжали с пятнадцатиметровой воздушной горки, трудно было устоять на ногах, и мы катились колобками, чтобы не поразбивать головы, не изломать спины! И вот теперь, через четверть века, я как будто пришел к тому, что смутно виделось в детстве. Двадцать пять лет я готовил себя к этому цирковому представлению, чтобы первым и единственным в мире совершить свой прыжок — а мне почему-то обидно. Голова моя — голова бакалавра психологии — будет служить всему телу в качестве амортизатора… Это настолько нелепо, что я усмехаюсь, но со стороны моя улыбка воспринимается, должно быть, как вызов самой судьбе перед «смертельным номером».
На призывное требование зрителей я отвечаю по каскадерски. Я помогаю ассистентам установить еще один стол — пятый. С такой высоты и на ноги прыгнуть непросто. Но прочь, прочь, посторонние мысли. Быть предельно собранным. Распределить нагрузку на руки (хотя правая была сломана в юности и не срослась), на плечи и на нее, на мою лохматую, нечувствительную к ударам голову. Придет пора загрузить ее достойной работой, а пока — внимание! Начинается отсчет: десять, девять, восемь, семь... “Прыгай! Прыгай!” — скандирует зрительный зал. Свистит галерка. Улыбаются господа в ложах. Молчат, замерли в первом ряду подростки из клуба каскадеров…
Да, в те годы я и вправду мечтал о том, чтобы мое имя появилось в Книге рекордов планеты. Я не знал еще, что взамен радости очень скоро придет тоска сбывшейся мечты, унынье достигнутой цели. Я думал, философы просто рисуются этим своим вселенским унынием, которое нападало на них после достижения того, о чем другие и помышлять не смели. Нет, философы, как всегда, правы. Теперь я тоже начинаю понимать, что в реальном мире нет такой мечты, которая может враз осчастливить человека, если сбудется. Гораздо важнее – здоровье, хорошая семья, внутренний комфорт от сознания не зарытого в землю таланта. Друзья, с которыми интересно. Возможность жить или хотя бы часто бывать на своей малой родине. Как бы ни ценил я Москву, моим любимейшим местом на планете Земля была и остается поросшая травой, склоненная к югу полянка возле Бахчисарая, под обрывами пещерного города-крепости Чуфут-Кале. Туда я прибегал еще школьником, лазал по деревьям, кувыркался. Там я начинал отрабатывать свой главный прыжок.
Теперь моя настоящая, чистая, бескорыстная мечта – собрать на той поляне своих друзей и всех героев этой книги. Перед объективами видеокамер (пусть даже любительских), взобраться на выступ скалы, край которой за много лет отполи-рован ногами и руками туристов. Там, над самым обрывом, я делал когда-то стойку на руках, рисуясь перед фотоаппаратом. Это могло стать символом будущей жизни – весь мир вверх тормашками и все время над обрывом. Теперь я потихоньку возвращаюсь в исходное положение нормального человека, понемногу отступаю от края.
Я люблю и любим, у меня хорошая семья, моя работа уже не отнимает так много сил и не грозит увечьем. Наступает время познания иной радости; мир со всеми его ценностями готов предстать в нормальном, привычном каждому из нас виде.
Осталась одна только мелочь – досчитать свои секунды, те, что начались для меня в московском цирке и растянулись на годы. Напомнить живущему во мне противнику о праве на выстрел, который я в тайне от всего мира задолжал ему много лет назад и от которого не волен отказаться теперь, ибо это долг чести.
Вот мы и собираемся в Крыму, на окраине моего родного города, под моими скалами. По краям поляны, на зеленой майской траве, раскинули одеяла-скатерти наши крымские и московские товарищи – каскадеры, альпинисты, акробаты, плов-цы, актеры моего «экстрим-шоу» и почетные гости. Они рады встретиться со мной, им бесконечно интересно впервые в жизни собраться всем вместе. Эти экстремалы проделывали такое, на что я не отважился бы, имея в запасе даже три жизни! Я никогда не смел подумать, что войду в эту компанию как равный, но те-перь они поглядывают вверх, качают головами и дружно отгова-ривают меня от прыжка.
Нет, друзья, простите. Я забираюсь на свою четырехметровую скалу. Гляжу вниз, на оператора. Командую ассистенту: «Считай!». И опять мысленно возвращаюсь в тот Московский цирк. Объектив видеокамеры направлен на меня, словно дуло большого дуэльного пистолета с одним патроном.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог...
Пушкинский гений! Его открытие: шестое чувство или седьмое… Он сказал, а мы не расслышали. Не обратили внимания. Разве что – только сегодня? Но нечто такое было в человеке и раньше. Всегда… Что творится? Я опять думаю. Даже теперь, уже заглядывая в очи Всевышнего, я не могу не думать!
Все. Опрокидываю тело вперед, выхожу из равновесия, отталкиваюсь и лечу, лечу головой вниз…
Теперь настоящий автор этой книги может написать, что вся жизнь каскадера промелькнула перед ним во время короткого, ужасающего полета. Уличное детство, школьные драки, первая любовь. Боевые искусства, угоны мотоциклов, раскаяние. Училище речного флота, крещение в полынье. Школа каскадеров, недолгие трюковые съемки. Наконец, истинно каскадерский риск и напор при штурме Москвы, успех, признание… Все горькое и сладкое, все томительное и недолгое – вся «жестокая милая жизнь». Чего стоит она теперь?
Предзакатное солнце. Толпа туристов по дороге в Чуфут-Кале. Дым над жаровнями в шашлычной. Сигнал автомобиля, крик осла в монастырском подворье, звон с колокольни Успенского скита... А вдруг это будет последнее, что видел и слышал в своей странной жизни наш повзрослевший бахчисарайский мальчишка по прозвищу Каскадер?
Можно сказать и так, но это будет правда художественная. На самом деле я ни о чем не успел подумать, а тем более – вспомнить, пожалеть себя, испугаться. Это не очень страшно, ведь я в воздухе всего одну секунду – раз-два.
Земля, жесточайший удар, кувырок вперед. И – встать, не покачнувшись. И улыбнуться. Что-то вроде незамеченного судьей нокдауна. Небесным судьей…
25 июля 2002 года Сергей Логачев за установление мирового рекорда в исполнении каскадерского трюка «Полет в кувырок» с высоты 4 м 10 см награжден дипломом Российского комитета по регистрации ре-кордов планеты. Информация внесена в «Книгу рекордов планеты» и направлена в «Агентство рекордов Гиннесса».
