ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН (повесть)

                Повесть о жизни

Николая Николаевича Смирнова

   «ДАЙ БОГ НЕ ВЛЯПАТЬСЯ ВО ВЛАСТЬ…»

Первейшим свойством интеллигентного человека наш несравненный Василий Шукшин называл не изящество манер и не количество дипломов, а полное отсутствие голоса, когда требуется подпеть сильным мира сего. Эта формула так глубоко запала в меня с молодости, что отношения с этими «сильными» я строил при постоянной оглядке: как бы случайно не поддаться своей проклятой вежливости и не «подпеть». Всякое крупное начальство мною воспринималось как подобие того предгорисполкома Ялты, к которому мы с мамой, доцентом, вообще-то, вузовской кафедры литературы, зашли однажды по важному бытовому вопросу. Ни здрасьте в ответ, ни до свидания – и, прошу заметить, после полного отказа без разъяснений. Так и врезалось в память его барское, ничем не оправданное высокомерие с легким оттенком злорадства. А еще запомнилось нечто веселое: большой начальник соорудил под своим креслом прижизненный дощатый постамент, чтобы на рядовых просителей, которым присесть, разумеется, не предлагалось, глядеть все-таки свысока. Ах, со временем подобная спесь покажется нам детскими шалостями по сравнению с делами мэров перестроечных! Но то уже тема другой книги.

Прошло много лет. Увы, очень много. Работая в газете «Южная столица», я получил однажды задание взять интервью у первого заместителя председателя горисполкома Симферополя. Точнее, у бывшего первого. Согласился, признаюсь, со скрипом, а для себя решил: будет барина из себя строить, – плюну и уйду! Пускай мальчишкам дают такие задания.

Это было мое первое настоящее знакомство с начальником подобного ранга (они ведь тоже, как милиционеры, не бывают бывшими). Встрече, признаюсь, удивился: беседа, чаёк, фотоальбомы в трехкомнатной квартире со скромной мебелью и чисто русским, каким-то даже северным радушием хозяев.

Вот тогда к моему давнему образу добавился этот новый, будто открылся другой полюс магнита. Или второй контакт в электросети – там ноль, тут фаза. 

Первое, чем поразил Смирнов моё воображение, это продолжительность его трудового стажа. Вдохните поглубже – семьдесят два года! Ладно, по трудовой книжке чуть меньше – шестьдесят восемь. С десяти лет (имеется даже справка тех времен) и поныне. Второй факт оказался ещё интереснее – человек с юности любил эти высокие кабинеты не больше моего и… страшно не хотел идти во власть. Очень близкими по духу оказались для него слова из стихотворения Евтушенко:

Дай Бог не вляпаться во власть

И не геройствовать подложно,

И быть богатым, но не красть,

Конечно, если так возможно…

Человек работал инженером-строителем – по выбранной специальности, которую любил и хорошо знал, на будущее он планировал учебу в аспирантуре, занятие наукой… Но чиновничий аппарат города насел на парня, наивного в своей беззащитной правоте. Продавили. Сам, мол, виноват, что так учился: школа на отлично, ремесленное на отлично, школа рабочей молодежи с пятого по десятый – на отлично, армейская служба – со значком «Отличный разведчик», Московский инженерно-строительный институт – с красным дипломом! Есть ли в мире хоть один мэр, не мечтавший о таком заместителе? Для журналиста это тоже находка. Но тогда готовился газетно-журнальный очерк, теперь – книга. Какой она получится? Смогу ли показать не безликого чиновника, а веселого живого человека, который добился всего, чем интересен, врожденными способностями, находчивостью и трудом, какой нам и не снился? И удастся ли разглядеть хотя бы в минимальном объеме эту закрытую для нас управленческую сферу, определить меру напряжения и ответственности ее отдельно взятого работника? Приветливость, гостеприимство, простота в общении – все эти качества сами по себе приятны, только на них одних книгу не построишь.

НА БРЕГАХ САЛГИРА

Вспоминаю весенний солнечный денек, когда мы вышли в городской парк. В Симферополе это лучшее место для прогулок – открытое небо, тишина, зелень листьев и хвои, от городских тисков освобожденная. Кедры, тополя, ёлки серебристые и зеленые, мощеные плитами дорожки вдоль Салгира. Река делит город на восточную часть и западную; до конца ХIХ века народ селился только на левом берегу реки. На правом (район так и назывался Заречье) были дома и усадьбы помещиков, водяные мельницы и сады среди старых дубов. Кстати, самый большой на полуострове дуб «Богатырь» в Детском парке – это одно из последних деревьев той дикой восточной части нынешнего Симферополя.

       С трудом верится, что в среднем палеолите (50 тысяч лет назад) ширина Салгира достигала 700 метров, что мог бы он разлиться между нынешним кинотеатром «Симферополь» и Куйбышевским рынком! Наш слишком мелкий Салгир никогда не был и не мог быть рекой судоходной, но во время сильных дождей или паводков легко выходил из берегов и становился причиной наводнений, иногда трагически разрушительных. Одно из таких произошло зимой 1890 года. В тот январь, по записям современника, «погибали дети, застигнутые стремительным потоком, а взрослые с опасностями для жизни спасали свои семейства». Зато теперь жители обеих половин гуляют по дорожкам Набережной, возят детей в колясках, катаются на велосипедах, бегают по утрам – «убегают от инфарктов».

2

У моего бодрого спутника явно улучшилось настроение, когда мы пошли по одной из этих дорожек. Давно любит он наш парк, но особую нежность, как видно, питает именно к Набережной. Только ли за тот бодрящий, с запахом речного ила, воздух, за эти скамейки под плакучими ивами, за уток и сизых селезней, за чудные воздушные мостики с кружевным ограждением, выгнутые радугой, словно под ними должны проходить игрушечные катера и яхты?

Издавна, как всякая река, хорош был Салгир в первозданном виде – с берегами, полого склоненными к воде, с прихотливо промытыми  излучинами, затонами, со своими всамделешными плесами на полутораметровых глубинах. На поймах деревья затопляются в разлив, а летом остается лишь темная отметина, по которой можно определить уровень воды в минувшую зиму…

Всё хорошо, всё сама природа. Но и без городской, окультуренной  части русла мы не мыслим нынешнего Симферополя: река здесь давно уже служит украшением иного порядка, строгим и торжественным. Это оазис, от которого зависит и настроение горожан, и эстетическая полноценность миллионов случайных фотографий. Не будем забывать, что до 1970-х годов через город протекал просто большой ручей, каждое лето усыхающий до погребенного на дне хлама, от стеклянных бутылок до автомобильных скатов. И это наш Салгир, с его-то красотой!..

Ответственным за все работы по спасению городской реки назначен был мой спутник Николай Смирнов. Зайдя в кафе у самой воды, мы долго беседовали под речной плеск, увеселенный звоном бокалов; Николай Николаевич в его семьдесят пять оказался разговорчивым, веселым и неожиданно крепким на спиртное. Так состоялось наше второе знакомство.

ДЕТСТВО, УСЕЧЕННОЕ ВОЙНОЙ

Коля живет в Костромской области, в деревне Исаковка. Ему скоро одиннадцать. Мальчик меньше всех в классе, но никого не боится и всегда куда-нибудь спешит. Его движения стремительны и на удивление точны – из таких ребят получаются хорошие спортсмены. Кроме того, даже сама учительница с первого дня удивляется врожденным способностям малыша: его сметке, памяти, его недетской усидчивости.

На полсотни дворов школа была всего лишь начальная, да и та в четырех километрах от Исаковки. Дорога вела через густой дремучий лес. По одиночке не ходили, а собирались в крайней избе командой, дружной и строгой. Впереди и сзади шли ребята постарше, следили за малышами. Летом еще ничего, можно было назвать этот путь прогулкой после трудового дня, но глубже в память школьной поры запали зимы. С декабря по апрель залегают сугробы; редким подарком снисходит скупое солнышко, но чаще зависает унылая мгла, и недобрые, неопределенной формы тучи что ни день рассыпаются снегопадом. Когда он прекращался, дорога быстро укатывалась полозьями саней и становилась до звона скользкой. По такой можно и пешком пройти, болтая с дружком о разных небылицах и дыша чистейшим воздухом соснового бора. Однако и в пургу не отменялись школьные уроки, пусть наметало за ночь сугробы, в которых даже взрослый увязнет и взмокнет на первом же километре.

Передвигались на лыжах. У кого-то имелись «покупные», но больше было самодельных, из дубовой бочарной клепки, на креплениях из сыромятной кожи. Лыжню прокладывал старший, и в походе нечасто звучал смех или беззаботная детская болтовня. Задача была одна – побыстрее добраться до жилья, да не слишком устать, потому что дома каждому предстояла работа. И так изо дня в день. Вот такое в ту пору было истинное назначение лыж, вместо катаний с горки и прыжков с невысокого самодельного трамплина, как в нашем благополучном сегодня. Старшие охотно помогали малышам, и не вспомнить случая, чтобы кого-нибудь обидели: соблюдалось, врастало в сознание каждого святое правило взаимовыручки, само собой разумеющейся на фоне дисциплины военного времени. Эту детскую дружбу, эту взаимную заботу Николай Николаевич и теперь хорошо помнит, они вросли в него, стали второй натурой. Да нет, первой! Таких отношений он больше не встречал, нам с вами тоже вряд ли выпадало…

Вот и деревня, вот и дом его с перекосом на юг. Починить избу пока некому: даже старший из братьев маловат еще. За домашними заданиями ученик почти не сидел, сберегая время. Письменные выполнял стремительно (как мы бы сказали про машину, «в форсированном режиме»). А для устных, при его-то памяти, в этом не было никакой нужды.

В школе всего одно помещение для уроков, а учеников так немного, что занимались в нем все четыре класса одновременно. Варвара Яковлевна говорила тихо и даже «кричала» на нерадивых вполголоса. Старалась как могла, чтобы одна половина не мешала другой, но детям все равно приходилось прослушивать одновременно четыре урока. Объясняя тему, учительница водила углем по светлой фанерной доске, ученики – карандашами или разведенной в воде сажей – между строк на газетах, на старых журналах и книгах. Что у кого сохранилось.

Условия учебы закономерно отражаются на успехах, да и на самом желании постигать науки. Но Коля, едва ли не один из этой однокомнатной школы, умел сидеть каменной статуей и слушать, отключив посторонние мысли и никогда не расслабляясь до болтовни или пустых мечтаний. Боковым зрением он видел ребят из ряда третьеклассников, и когда учительница переключалась на них, тоже включал свой внутренний «форсаж» и прислушивался. Свое необидное мальчишеское прозвище «Смирный» он в полной мере оправдывал, но только на уроках. Лишь иногда, на контрольных, не шепча и не таясь, произносил несколько слов, повернувшись к старшим. Это был ответ задачи, над которой они потели и грызли карандаши.

Делать замечания не поворачивался язык. «Ты только учись, – наставляла Варвара Яковлевна после урока. – Только не бросай учебу, это твое, для тебя. Будешь учиться как теперь, вся страна станет твоим домом!»

Совет был правильный, хоть и чересчур, наверное, щедрый. Жаль, что всё связанное с учебой уходило в ту горькую пору на второй план, потому что было еще и главное. И оно, это главное, требовало иных способностей: чтобы в растопленную печь поставить чугунок с крупой или картошкой, чтобы приготовить щи, в которых кроме капусты и крапивы иногда плавает кусочек солонины, надо все эти продукты внести сначала в дом. То есть – заработать.

3

Отец на фронте, а сыновей четверо, и

живут они здесь как бесхозные. Мать, помимо работы в колхозе, ходила по этой и другим деревням, выменивала на продукты еще оставшиеся вещи. С соседями жили дружно, потому, наверное, что контраст между богатыми и бедными не достиг еще той меры, при которой одни могли зазнаться и отвернуться от «босоты», а другие озлобиться, в полном согласии с неумолимыми законами психологии. Обеспеченней были старожилы со своим хозяйством, но самым бедным, прежде всего эвакуированным, помогали, как говорилось тогда, всем миром. Воскресные дни, тем более праздники, сулили детям не меньше, а пожалуй и больше радости, чем дорогие игрушки в нынешних богатых семьях. Потому что для голодного трудно придумать подарок дороже, чем невесть кем оставленный на террасе десяток яиц, пакетик муки или кусок буженины рядом с кринкой молока. 

Но не спасут никакие дары, если будешь лениться. Самой трудной оказалась весна 1942 года, когда дети выходили на почерневшее колхозное поле и выкапывали не довыбранную с осени картошку, мерзлую и мягкую. Дома очищали обувь от пудовых комелей чернозема, и мама пекла из подгнивших клубней сладковатые лепешки – безвкусные, противные… по нынешним понятиям.

Летом срывали конский щавель, секли крапиву. Собирали, если повезет, морошку или клюкву, а то вдруг набредали на гнездышки опят вокруг древесных стволов и пней, и уж тогда не спешили, выбирали аккуратно, боясь неловким движением повредить грибницу. Эх, кабы не волки! Чуть завоют – сжимается душа в горошину, влезает под рубаху страх лютый, первобытный, и убегаешь со всех ног, забывая даже про голод. Страх одиночки перед стаей.

С голоду дети не мерли, но после прививок многие хлопались в обморок от истощения. Трудиться в колхозе приходилось и школьникам, и не только вырубать тяжелой тяпкой летние сорняки да перебирать в октябре овощи. После уроков детвору кормили обедами, это многих спасало, а пришкольный участок позволял разнообразить питание. Когда учительница бралась пахать, привычно, по-мужски намечая на весеннем поле ровную борозду, Коля подгонял впряженную в плуг… корову. Подхлестывал прутиком, забегая то справа, то слева, а бывало, что и тянул ее, несчастную, «под узцы». Но не всегда хватало коров, и мальчишки впрягались в плуг сами. Потом Смирнову доверили, как взрослому, лошадь. Он и запрягать ее научился, только не хватало роста, чтобы надеть дугу над шеей, приходилось становиться на два молочных бидона. На удобном, недавно отремонтированном и хорошо промазанном возу эти бидоны с молоком надежно схватывали веревкой, оставалось впереди только местечко для «водителя». Бросил охапку соломы – и в путь. Молокозавод в соседней деревне, дорога через тот же дремучий лес, только не четыре километра, а все восемь. Летом, особенно после дождя, лес этот становится пряным и сочным, и хочется встать, пройти, ведя лошадку в поводу. За каждым деревом чудится лисица или заяц, а можно же и сохатого встретить. Зверь осторожный, зато опасный. Недавно взял в школьной библиотеке книгу Сетона-Томпсона, там была история, как лось убил напавшего на него медведя, но и сам погиб – оба застыли, обнявшись навеки в тисках смерти. Слово «смерть» мальчик произносил серьезно и спокойно, подобно другим словам: «молоко», «школа», «война». Как сельские дети, даже из самых строгих семей, с малых лет вынужденно познают тайны зарождения жизни (корову к бычку водили), так дети войны лучше нас, благополучных, понимали смерть.

Но жизнь юная, звенящая, требует своей доли радости, фантазии, смеха. Дорога взбугрена корнями дубов и сосен, телега скрипит, а на обратном пути еще и подпрыгивает, громыхая пустыми бидонами, но ни топот копыт, ни звон этот ничуть не мешают слушать шелестящее дыхание леса, перекличку птиц, пчелиный гуд и нежный посвист кузнечиков.

Зимой сани скользят ножом по маслу, и хочется разогнать их до свиста, выломав длиннющую ветку и вертя ею над ушами лошадки. Ничего, еще придет пора для других скоростей! Его пора.   

Раз в месяц Коля возил молоко в район, и путь был куда интереснее, нежели тот ежедневный. После леса ехал полем, колея дважды пересекала речку, второй раз – на спуске в овраг. Весной это было самое опасное место, а для мальчишки, поначалу, самое интересное. Но, при своей недетской ответственности, допустил он здесь оплошность и познал настоящий лютый страх, как приходится испытывать его каждому из нас, сколько ни бравируй молодецкой бесшабашностью. Каждому, кто не убегал от жизни. Это было даже страшнее, чем волчий вой, когда ты в лесу или в поле! Однажды мальчишка не разобрал размытой дождями дороги и, с удивлением, что лошадь тянет куда-то в сторону, направил ее прямо по речному омуту. Она остановилась, тронула губами воду. А потом – рывок вожжами и властное «Но!»  И вдруг прострелило сомнение: здесь глубоко. Не о той ли Руси, не о таких ли дорогах пел Высоцкий: «Грязью чавкая жирной да ржавою, вязнут лошади по стремена…» Возвращаться поздно, да она и не послушается, уже загнанная в воду и черный ил. Коле мигом нарисовалась картина, о коей он до сих пор вспоминает неохотно. Огрел лошаденку по спине той выломанной в лесу веткой, полоснул безжалостно, чуть не впервые в жизни, потом еще и еще, только всё зря, она и без того напряглась, уже собственную жизнь спасая… Через секунду седок и сам готов был спрыгнуть в воду и подталкивать груженый воз, но, слава богу, подумал никогда не веровавший в Бога мальчик, – лошадь рванула, приседая от напряжения, – и выбралась. В стороне от затона тоже грязь, да только вот оно что, там, оказывается, дорога и положенные поперек бревна. Рано свернул! По свежей гати поднимались в гору, и юный возничий спрыгнул с воза, шел рядом и мало что не подталкивал тяжелый груз, чувствуя жгучий стыд перед бедной вымученной лошадкой. 

Вообще-то поводов для страха предлагалось немало, только все они казались пустяковыми. На престольные праздники (в деревне Исаковка это Преображение Господне и Рождество Христово) бывала гулянка, хоть и скромная по военному времени, но все же обязательная, как дань народному обычаю. Недостаток куличей да разносолов замещался непременным развлечением, которое доступно и в голодную пору, – общей дракой с мужиками из соседнего села. С самого крещения Руси, да как бы не с языческих богов, живет в деревнях этот жестоковатый обычай, подкрепленный вымещением неизбежно накопляемых обид среди парней и освященный подспудной подготовкой к настоящим битвам, плечо к плечу, в защиту родной земли. Отработка по эстафете поколений приемов русского рукопашного боя, возможность проявить и укрепить в себе отвагу и хладнокровие, лучше усвоить законы чести, научиться истинной взаимовыручке. Свято соблюдался главный старинный обычай, уничтоженный распространенными в последние десятилетия школами восточных единоборств, где надо непременно «добить» поверженного, пускай всего лишь в виде спортивной имитации завершающего удара. Нет-нет. Дрались кулаками, дрались до первой крови и никогда не били лежачего.

Начиналось так. Мальчишек посылали вперед, и пока они своими бойкими кулачонками квасили друг другу носы, на них зорко глядели, готовились, копили ярость «болельщики» взрослые. Сигнал – и поле мигом освобождается от пацанов, даже храбрецы улепетывают со всех ног перед лавиной здоровых парней и мужиков. Начинается побоище долгое, для непривычных дикое. Но даже тех детских пяти минут хватало каждому мальчишке, чтобы проявить себя настоящим или ненастоящим бойцом, чтобы приглядеться и к своим, и к чужим. Коля всегда выбирал (а может, само так получалось) противника понаглее, покрепче, повыше ростом. И доставалось такому дылде не меньше, а больше, вот еще и за это уважали односельчане низкорослого худощавого мальчонку. «Смирный» был смирным только на уроках, а здесь он становился бешеным. Боевой дух превращал школьного отличника в такого дьяволенка, что вокруг всегда, само собой освобождалось пространство – противники уважительно расступались перед неутомимым шкетом с горящими глазами флибустьера. В этих праздничных потасовках каждый больше всего боялся хоть на секунду показаться трусом. Маленький Коля был одним из немногих, кто мог за свой авторитет не опасаться.

 ЮНОСТЬ ПОСЛЕВОЕННАЯ

Вот и День Победы. Великий праздник, за которым у миллионов наших сограждан – зрелых, молодых и совсем юных, но одинаково измученных войной, оживал ворох планов и надежд. Отец вернулся с фронта после тяжелого ранения и долго лежал в госпитале; осколок мины так и остался у него под черепом. Однако в 1946 году он переехал в Рыбинск, поступил работать на военный завод «почтовый ящик 20». Это был завод секретный и, как говорят, градообразующий – на нем одном трудились тридцать тысяч рабочих и инженеров! Выпускали моторы к самолетам, для испытаний имелся даже свой аэродром.

Мать через год умерла от туберкулеза. Еще через год, в 1948 году, Николай оказался в Рыбинске, поступил в открытое при том же «почтовом ящике» ремесленное училище. Надел неизбежную для той поры черную шинель и фуражку с кокардой «ТР» (трудовые резервы).

4

Рыбинский вокзал

Общежитие со всей его неприглядностью, с кастовым разделением на рыбинских (основные, разумеется), на ленинградцев-блокадников (так себе, второй сорт) и на прочую босоту из разных деревень – этих, по неписанным и неоспоримым законам коллектива, можно ни в грош не ставить. Не самый интересный кусок биографии, лучше сказать про него односложно: учился Смирнов на отлично, так же прилежно проходил практику и получил сразу 5-й разряд слесаря по ремонту оборудования. Но, в отличие от многих, параллельно закончил еще и семилетку в вечерней школе. А семилетка в те годы значила для человека побольше, чем нынешнее среднее.

«ПРОЩАЙ, ТРУБА ЗОВЕТ!»

Наша книга не призвана отягощать читателя даже элементом назидательности. Тем не менее, интересно сравнить отношение к суровой армейской повинности в такие разные эпохи, как тогда – и теперь. Нынче многие стремятся отслужить, ибо красный билет, в отличие от белого, открывает широкие возможности в построении карьеры. В относительно недавний «застойный» период от армии с ее омерзительной дедовщиной многие вообще стремились «откосить»: боялись, ненавидели эту армию и сами призывники, и родители. Но в том тяжелом после войны и еще голодном пятидесятом парни боялись совсем другого. Они боялись оказаться негодными к службе (негодяями, как говорили про таких еще в допетровской Руси). Больных, ослабленных войной выросло целое поколение. Поэтому поводом для переживаний была опасность, что призовут тебя не сразу, не на первой комиссии, что отложат, пошлют еще на какое-нибудь дурацкое обследование, и потом, глядишь, ни одна девка не захочет знаться с таким ущербным!..

Так размышляли вчерашние мальчишки, всерьез волнуясь перед врачебной комиссией. Но природа и здесь не подвела нашего героя, он сразу был признан годным и с первой командой отправлен в Москву, для прохождения курса молодого бойца. Общага, училище при заводе, а перед тем и детство военной поры, о котором мы чуть-чуть рассказали, – всё это послужило для Смирнова тем самым учением, после которого должно быть «легко в бою». В армии никому не легко, и даже во времена достойных командиров-фронтовиков далеко не всё решалось по принципам справедливости. Помимо геройских офицеров-защитников были и самодуры с еще не отмытыми от пороха руками, были командиры, привыкшие без лишних сомнений посылать на смерть, и теперь только Устав, где мог, приостанавливал их от жестокого своеволия. Но вот что примечательно: рядового Николая Смирнова наказывали только за мелкие сознательные прегрешения, которые позволял он себе просто от того, что нет-нет да и пробуждался бунтарский дух. Не встанет сразу по команде «Подъем!», нарочито расстегнет гимнастерку, «не заметит» идущего навстречу офицера… Наряды, наряды, наряды с ночным мытьем казармы, с мытьем лестниц и прочее, хорошо знакомое всем, кто прошел эту школу не заочно. «Казарма была на втором этаже, – вспоминает Николай Николаевич, – с лестницей, которую заставляли перемывать, конечно же, снизу вверх. Длина казармы сто метров, так что если сложить все промытые мною дорожки, достанет, пожалуй, от Москвы до Рыбинска».   

5

А вот первый и единственный серьезный проступок, готовый обернуться роковым, оставили без наказания. Тот же вчерашний фронтовик поглядел – и ничего не сделал, потому что почувствовал в провинившемся настоящего солдата. В письмах домой появились такие строки: «Мы ходили в караул и кричали «Караул!». Представляете, что будет с тем, кто на посту уснул?» И ведь уснул, уснул, дурачина, ну как такое могло случиться? Уснул. Уже вовсе не от молодецкой бравады, это тебе не расстёгнутая пуговица на гимнастерке. Просто вымучился на плацу так, что хоть ляг и помри, вот и случилось. Дежурил у входа в воинскую часть, на КПП. А вокруг лес – чудный, влажный, пахучий – кора, лишайник, прелый лист. Какой-то зверек копошится в валежнике. Вспомнил родную Исаковку – а детство, оно всегда дорого, даже тяжелое. Спать нельзя, это и ежу понятно, да вот ноги-то, ноги! Эх, не все ли равно, сидеть я буду или лежать? Карабин рядом, охватил его рукой надежно, если что… Глядит через окошко в темное небо, где-то там вольные кроны деревьев, ветки покачиваются от легкого ветерка. То гаснут, то вновь оживают небесные светила, и в каждом своя система планет, свои миры, и не может быть, чтобы только у нас, только на одной нашей матушке-земле была жизнь! Кто-то, наверное, видит оттуда и наше солнце – тоже совсем маленькую,  голубовато мерцающую звездочку среди мириадов таких же...

– Смирррнов!

На ноги. Что? Какие-то фигуры. Карабин… Ногами вправо, влево. Нагнулся, шнырит, посветить бы…

– Смирнов!

– Я!

– Почему не останавливаешь?

Ах, растудыть, надо же было крикнуть: «Стой, кто идет?» Потом «Стой, стрелять буду!» Нажать кнопку тревоги, потом дать выстрел вверх. И если правда нападают, то – на  поражение. Да не по ногам, как представляется нормальному человеку, ведь у нападавшего тоже может быть оружие. И тогда, в пятидесятые, это было вполне вероятно, а к нашей эпохе примешалась еще и другая подлющая опасность. Раненный тобою нарушитель может нанять дорогого адвоката и доказать на суде, что ты покалечил его не по уставу! И тебя же, гуманиста, посадят! Так что жалей лучше не его, а себя, советуют в нынешней армии. Стреляй в башку…

Теперь не спеша, с улыбкой, рассказывает Смирнов о своем прошлом. Вначале удивлялся, позже привык к тому, что в самые опасные секунды у него особенно прояснялось сознание и подавался некий внутренний возглас, диктуя правильное, часто даже единственно верное решение.

– Нечем останавливать, товарищ начальник караула, – отвечает солдат спокойно и твердо.

– Где же карабин?

– Вы взяли. Я видел.

Молодец, не сдрейфил. Начальник минуту подумал, затем произнес тихо: «В трибунал. Будет дисбат, а потом дослужишь. Все понял? Сегодня оформим…»

– Есть.

А что, и поверил Смирнов, хоть не дрогнул голосом. Пусть наполовину, да вот привык же верить людям, особенно тем, у кого фронтовой опыт. Держался-то в разговоре фатом, мол, жизнь копейка, даже командира озадачил. Зато остаток ночи уже без сна, словно в ожидании первого боя. Утро свежее, с быстрыми странниками-облаками, которые все летят и летят куда-то, зовут за собой, обещают. Что обещают? Жизнь долгую безбедную, если… Ах, если бы! Курсант Смирнов перед ребятами улыбается, герой героем, а самому-то даже солнце кажется черным. Перемучил, пережег себя изнутри. Но вот, наконец-то, политинформация. Теперь всё решится. Триста человек слушают, как замполит раскрывает первейшую на сегодня, самую главную тему – о бдительности. Спокойно, без эмоций перечисляет он факты гибели часовых в карауле. Не так уж и мало. Кого-то вот так связали и влезли на склад с оружием, а солдата потом судили. Другого зарезали профессионально, третьего тихонько придушили, без крови, только обмочился напоследок... В общем, не надо и объяснять, что сон на посту – тягчайшее из воинских преступлений.

6

Страшное позади. Служба как служба

И в наступившей тишине долго смотрит в темные, запавшие глаза Смирнова. Будто пытается разглядеть в них воющие ветрами километры дальней-дальней дороги и всю горькую долю бравого смышленого парня, который почему-то споткнулся уже на первых десяти шагах. Вдруг подобрел замполит. Увидел, что же на самом деле творилось в душе молодого солдата весь остаток ночи.

– Курсант Смирнов!    

– Я.

– Что делает часовой, когда на штыке у него сидит воробей?

– Спит.

Свел к шутке, может и зря. Но замполит – он ведь еще и  психолог, он понимает, кого надо наказать всерьез, а кто сам выполнит за командира эту неприятную работу. К тому же просто хорошим человеком оказался майор, вот и не сдал молодого солдата в дисбат. А в то суровое время могли посадить запросто, тем более что карабин считался новым, секретным, даже гильзы после стрельбы подвергали строгому учету.

Потом была дорога – первая в жизни дальняя и долгая, да еще такая интересная, что не хотелось отлепиться от окна. Однообразные пейзажи средней России тоже меняются, и каждая новая картинка вносит свою прелесть, оживляет мысли, мечты; под стук вагонных колес вдруг вспоминаются и мерно звучат стихи полузабытого поэта:

Режет скорый просторы,

А в окне вперебой

То леса, то озера,

То березки гурьбой,

То синь неба, то тучи,

То звезда огоньком…

На багажной трясучей

Не уснуть нипочем… 

Куда везут, зачем, на какой срок? Этого солдату знать не положено. Но как бы ни было трудно, молодость брала свое, а время, слава богу, наступило мирное, вот и навевала эта непонятная дальняя поездка мысли о грядущих странствиях, о том самом будущем, которое так велико и пока еще впереди. Пейзажи постепенно меняются, все жарче светит солнце, все коренастее леса, все желтее июльские травы. Стало быть, на юг. Потом состав тяжело и медленно потянулся на подъем, и на одной из станций ребята увидели с удивлением, что впряжены в него, друг за другом, сразу два паровоза. Горы за окном, смуглые лица, незнакомая речь... Да это же Кавказ! Ни сам Смирнов, ни большинство солдат в вагоне отродясь не видели той земли. И вот уже новое утро открывает город в розовых лучах. Мост через бурную реку, дома на горках, большие и малые, все на разной высоте и каждый на свой лад, словно терема из сказки, а какие сады вокруг каждого дома!.. Вдалеке горы, каких не увидишь и во сне, пока не поднимешься на те кручи, не перейдешь из лета в зиму, в вечный снег, да не проберешься вдоль километровых обрывов, припадая к тропе, не утолишь жажду талой водой, подставив кружку под очередной могучий водопадище, издали нарядно-серебристый, а вблизи рассыпающийся такими брызгами, что не простоять рядом и нескольких секунд.  

7

«Какой лазурный небосвод

Над древним городом плывет...»

В Тбилиси пробыли недолго. Посадили солдат в машины, повезли по узкой крученой дороге в Мухровани – в красивый горный поселок за сорок километров от столицы. Там ждала  их воинская часть особого назначения, с личным составом в триста человек. Стояли мощные пеленгаторы, чтобы отлавливать и «вести» на экране каждый пролетающий самолет. Служба заключалась в техническом обслуживании этой станции да в собственно радиоразведке. Работали по двое; на первых порах старший обучал новичка. Николай Смирнов опять проявил себя в учебе и прежде всех освоил эту тончайшую науку – «вести» самолеты.

Солдаты не туристы, и красота пейзажей может поразить их воображение лишь на платформе вокзала. Во время службы не до красот, тем более что эта экзотическая глушь приятна лишь на первые несколько суток. В российском селе рядом с воинской частью ребята могут пойти в клуб, тяпнуть, зацепить девок, подраться с местными, затем отсидеть на губе – ну как положено, полным набором. Здесь же из всех возможных расслаблений доступен лишь тройной одеколон, купленный в ларьке на территории части. Вот только стаканы потом разят парикмахерской, по три дня содой драили. Да еще – ночные «адреналиновые» самоволки в конце лета, с мешками – на виноградники. Шли, едва дыша, ночи выбирали ветреные, да чтобы ветер со стороны села, а не от них, и все равно собаки побрехивали. Страх не беспокоил, наоборот, ночь сулила веселое приключение, лакомство виноградом и отдых от этой опротивевшей казармы с миллион раз передраенным полом. Становились на ряды, собирать старались незаметно, не всякую кисть и не на каждом кусте. Никогда не видели парни растущими все эти «пиногри» да «саперави», а тут на первой же вылазке приловчились обрывать слегка недозрелые кисти, крепкими солдатскими пальцами ломая их на изгибе, и не требовалось ни ножа, ни секатора. У хозяев-то найдется и то и другое – будет чем ремней со спины нарезать, ежели поймают…          

8

В столице Крыма 70-х годов

Как праздник воспринял Николай перевод в Крым, в Симферополь. Воинская часть располагалась тогда в Марьино, напротив нынешней школы. Задачи оставались те же – засечь самолет пеленгатором, «вести» его, держа в поле зрения на экране радара, затем «передать» на другие станции слежения. А вот житье стало куда вольготней! Появилась, наконец-то, возможность выбираться в центр города, шмалять по Пушкинской, бравируя выправкой «старика» – расстегнутая гимнастерка, руки в карманах, знакомиться с местными девицами да усмехаться, перехватывая свирепые взоры парней… В городской комендатуре довелось хорошо обмять боками дощатый топчан среди крашеных суриком стен. Упорное молчание на допросах принимали за очередную дерзость, но солдат действовал по уставу – ему и под пытками нельзя было рассказывать о своей секретной воинской части, а тем более о своей должности. Нарушитель сообщал только номер, и очень скоро за ним приезжали на почетном новеньком «козлике», чтобы вернуть в строй, ограничившись формальным взысканием. Да и как можно всерьез наказывать солдата, если только он, одним из двадцати рядовых, стал радистом-разведчиком первого класса и, подобно поэту с гитарой Юрию Визбору, награжден значком «Отличный разведчик»? Особенно резво бегал этот вездеход во время учений НАТО, ибо отлавливать в небе и вести по экрану вражеские самолеты – дело тонкое. Как бы ни воспринимался «моральный облик» дерзкого солдата, очень трудно, подчас невозможно было заменить его в деле.  

Отличный разведчик

Привилегия секретности оборачивалась и минусами – за три года рядовой Николай Смирнов ни разу не побывал в отпуске. Да, незаменимым оказался этот бунтарь из российской глубинки, уже прославленный сперва в своей части, затем в городской комендатуре, где пришлось-таки отсидеть пару раз по пять суток. Но то было исключение. Как правило, задержав Смирнова в очередной раз, больше не удивлялись и ни о чем его не спрашивали, а тут же звонили в часть, чтобы вызвать дежурный парадный «козлик».

РАЗВЕДЧИК НА ГРАЖДАНКЕ

В то время «дембели» возвращались к нашим гражданским будням в изъятой у салажни новехонькой форме – нарядные, закаленные, самоуверенные. Трудным было первое время в армии, но так же долго и сложно проходило возвращение вчерашнего старослужащего в нормальный быт, где ни «стариков», ни «салаг», ни приказов, ни сиюминутных наказаний. Важно вовремя расстаться с былой уверенностью в том, что ты всеми уважаемый «дед», а вокруг надежно усмиренная, ждущая распоряжений молодь.

Смирнов вернулся в Рыбинск и поступил работать на тот же военный завод. Безупречный и обязательный, он, однако, не мог долго сдерживать свой мятежный дух, когда приглядывался к дворовой команде. О, нет, здешние драки совсем не похожи были на те давние, из деревенского детства! Оттого и фамилии активистов очень скоро переходили из ведения уличных главарей в милицейскую картотеку. Дальше – больше, особенно в тех междоусобицах, где катализаторами раздоров становятся представительницы прекрасного пола. Они и сами-то по себе мастерицы творить проблемы, так что мало у кого из парней пора молодости проходит без потрясений. Николай отлично понимал, куда может завести его лихой несговорчивый нрав. Окруженный друзьями, которые горой за него, он и сам был верным защитником для каждого, но куда с этим можно угодить? События наступали в ускоренном ритме, путались, а потом вдруг стали затягиваться в довольно сложный узел. Решил – надо уезжать. Тем более, что было куда: прочно и, как видно, до конца дней вошла в судьбу Николая вторая родина – милый сердцу Симферополь.

10

Выпускники вечерней школы

Опять железная дорога с постоянной сменой пейзажей, похожих друг на друга и всегда приводящих в то задумчивое успокоение, которое приходит только в поезде, потому что на эти сутки от тебя уже никто ничего не требует и спешить абсолютно некуда – пусть об этом думает машинист. Палитра строгая: небо в серых тучах, речной песок желтый, огороды и весенние поля – черные, с островками грязно-белого снега… Только в этот раз пришло и настоящее, несвойственное Николаю нетерпение. Он ведь имел неосторожность пригубить Крыма, он знал, какими могут быть заоконные пейзажи!.. Утром, с первых минут пробуждения, пассажиры почуяли запах сивашской рапы. Вода по обе стороны поезда, да такая синяя, а над ней яркое чистое небо! И никаких признаков зимы, от которой убежали меньше, чем за сутки. В Джанкое вышел размяться и купить пирожков у тетки, глянул под ноги – а песок-то между шпалами совсем другой, ракушечный. Крым!

11

В бригаде строителей

В Симферополе Смирнов поступил на завод стройматериалов. Первое время старался вести себя тихо, нрав свой придерживал. А вот работал не экономя сил – как всегда и всюду. Нормы выполнял на все сто тридцать процентов, да и в делах коллектива участвовал основательно. Так со временем Николай стал бригадиром каменщиков и лидером комсомольской организации завода.

12

Фото, помещенное на заводской Доске Почета, 1958 год

Молодость брала свое, и вошло в обычай парней из Марьино ездить по субботам в Лозовое, в клуб. Танцы, а значит и драки… Чтобы лишить селян численного преимущества, собирались человек по двадцать, и Николай был у них вожаком. Тогда же он познакомился с красивой девушкой и выбрал ее «на судьбу». Так и прожили с того вечера пятьдесят шесть лет.

СТУДЕНЧЕСТВО

Руководство приметило доблестного трудягу Смирнова и по заводской путевке направило в Москву, на учебу.  Сельского парня ждал Ордена Трудового Красного знамени Московский инженерно-строительный институт им. Куйбышева. Радость была фантастической: будто по волшебству оказаться в столице с ее театрами и музеями, с многовековыми запасами культуры и всех видов искусства, с наукой без рамок, да еще во времена «оттепели»! Это и вправду была великая удача. Перед студентами часто выступали поэты Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Белла Ахмадулина, пел под гитару Булат Окуджава. Устраивали встречи с учеными, художниками, композиторами, знаменитыми спортсменами. Регулярно проводили встречи КВН с демонстрацией по телевидению, причем самой искусной была команда того самого МИСИ. В тот год именно их институт на чемпионате по КВН занял первое место среди самых-самых «веселых и находчивых»! На одном курсе со Смирновым учился активный участник этих чемпионатов Леонид Якубович, со временем ставший знаменитым телеведущим.

13

Старый корпус института

Вот только учебный материал был огромным, требования тяжелейшими, а для студентов слабых – невыносимыми. Досуга практически не оставалось, да и жилось Николаю очень туго, потому что помощи не было никакой, ниоткуда. Завод платил стипендию в 56 рублей (и это еще повышенная, у остальных сорок!). Из бюджета на пропитание уходил рубль в день. Заметим, что обед в студенческой столовой стоил копеек семьдесят, а оставшиеся тридцать расходовались на пару пирожков с утра да на картофельно-капустные компоненты для вечерней похлебки собственного приготовления. Был, конечно, метод подработки, универсальный для студентов того времени. Если хотелось пойти в кино, в театр, а то и купить новую шмотку, парни отправлялись на Курский вокзал, благо он рядом, и прилежно разгружали вагоны. Ночь поработал – живи еще неделю.

Немалым утешением служил один факт, интересный и для русского человека чудной. В тот же институт был зачислен сын Рокфеллера, одного из представителей богатейшей в мире четы миллионеров. Его отец производил денежные расчеты с бухгалтерией, но карманных денег сыну не давал – изволь вырабатывать характер! И молодой человек (большой, надо сказать, любитель вечеринок), в строгом соответствии с методикой воспитания будущего финансового воротилы, тоже ходил разгружать вагоны.

На старших курсах Смирнова настойчиво звали в аспирантуру. Способного парня готов был принять под крыло сам профессор Мурский – научный руководитель, у которого все, абсолютно все аспиранты становились, как минимум, кандидатами наук. Вероятно, Мурский имел надежный контакт с высшей аттестационной комиссией, да и кандидатов в будущие кандидаты выбирал профессионально. Словом, «белые начинают и выигрывают». Студента он, как правило, намечал еще на первом курсе и вел его, страховал, помогая сдавать любой предмет на стипендию (это, мой парень!). Зато по намеченной специальности будущие светочи науки изводили себя все свободное от сна время. Раньше трех ночи не ложились и крайне редко позволяли себе расслабиться даже в невинных пирушках по праздникам: на кон выставлена судьба.

       Николай не имел таких привилегий избранника, прежде всего как приезжий.  Каждый предмет постигал он в полном объеме, хотя это считалось невозможным физически, и товарищи по общежитию применяли на этот счет любимую поговорку из афоризмов Козьмы Пруткова, что нельзя обнять необъятное. Студента из далекого Симферополя избрали парторгом «потока» и старостой группы. Он так уверенно сочетал в себе способности и усердие, что, в ущерб всем расчетам, приблизился к тому, чтобы обнять-таки это «необъятное»! На выпускном курсе знаменитый профессор сказал прямо: «Такого выпускника мы оставим в аспирантуре даже без экзаменов». Но нашла коса на камень – заявился представитель завода со своим категорическим «Не отпустим! Мы его пять лет учили, пусть отработает хотя бы год»...

Пришлось вернуться, преодолевая душевный скрежет и продолжая мечтать о научной карьере. В утешение здесь же, в Крыму, устроилась, наконец-то, личная жизнь. Будущая невеста жила в Марьино; она приглянулась Николаю настолько, что с ее поклонниками пришлось воевать не на шутку (благо закален был с детства). Семья стала надежным тылом, украшением и отдохновением на долгие-долгие годы. 

14

Молодожены Николай и Альбина

ТВОЕ МЕСТО ЗДЕСЬ!

В Симферополе ждала сложность иного порядка, и научная перспектива, о которой мечтал студент-отличник, отходила все дальше, а потом и вовсе растворилась в тумане. Здесь уместно вспомнить о рвении наших активных честолюбцев последних десятилетий – во власть, только во власть! О непобедимой жажде оградить себя от жизни простых нормальных людей, именем которых сами же выступают и «созидают». В науке для этих самовыдвигателей важна не суть предмета, важно формальное признание настоящих, а чаще мнимых заслуг. То есть, необходимо как можно скорее защитить диссертацию, пусть и написанную за тебя умным не пробивным ассистентом. Защититься! Слово-то до чего точное. Защититься – от чего? От тягот народа. Ну, а в политике главное, чтобы тебя куда-нибудь да выбрали, для начала хоть в райсовет. Опять родилось ёмкое верное словечко – «выбраться». Выбраться из низов, из бедности, из нашей всеобщей трясины.

Со Смирновым получилось наоборот. Отработал он на заводе четыре месяца, осталось восемь. Стал начальником стройуправления, а мысли по-прежнему направлял на предстоящую учебу, на океан науки без берегов и дна. Однако… уже осенью 1965 года молодого специалиста назначают инструктором Киевского райкома партии.

15

«Зачем это мне?! – разбушевался вчерашний студент. – Я же уеду через полгода!» Как бы не так. Подобное начало карьеры для многих бывает целью жизни, а Николай, чудак, отказывался, отнекивался, злился и продолжал работать на своем заводе. Он убеждал начальство, что в науке принесет больше пользы, чем на партийной работе, он упирался как мог. Но эпоха, но условия труда и быта с детства вырабатывали в людях, даже самых несговорчивых и упрямых, умение подчиняться. Одно дело подраться на танцплощадке или выйти на Пушкинскую да профланировать в нарочито расстегнутой гимнастерке, но совсем другое – воспротивиться давлению такого масштаба, с первых дней работы по специальности поставив себя в оппозицию. Кончилось тем, что первый секретарь райкома приказал не допускать этого трудного парня до работы инженером. Твое место – здесь! Вокруг только плечами пожимали: ведь это же как выигрыш в лотерею! А молодой специалист… долго привыкал к новой должности – ненавистной, как всё идущее против воли. Но со временем смирился. Почувствовал, видно, что и здесь можно найти применение своим знаниям, своей фантазии, своему неукротимому трудовому рвению. Он ведь продолжал работать по своей специальности, он применял те же знания, ту же интуицию, то же пространственное мышление инженера-строителя. Только руководил с более высоких позиций! Это значит, что полномочий имел больше, слушали его внимательнее, указания исполняли точнее и, главное, – проворнее.

Вот так и начался тот главный отрезок судьбы, заполненный многолетним трудом по благоустройству и украшению Симферополя! Летело время, и каждая новая цифра на счетчике лет отмечалась длиннющим перечнем дел – больше незаметных, будничных, но иногда и таких, которые дерзко заглядывали в третье тысячелетие.

Прирожденные карьеристы не всегда понимают, сколь наглядно и отвратительно их рвение, в основе которого лежит неизменная от сотворения мира, примаскированная и разукрашенная методика угождения сильному и угнетения слабого. Но и в армейских, и во властных структурах есть понятие необходимого, иногда и неизбежного служебного роста. Неизбежного потому, что всякий практически мыслящий начальник предпочтет иметь в заместителях не лизоблюда, а толкового неутомимого трудягу. Вот и выстроились перед молодым руководителем ступени-классы для учебы и для трудного служебного восхождения: инструктор Киевского райкома партии, заведующий орготделом, секретарь Железнодорожного отдела партии, заместитель заведующего отделом организационно-кадровой работы. Лишь в феврале 1974 года Николай Смирнов был избран первым заместителем председателя Симферопольского горисполкома.

Под его руководством в городе была создана аварийно-диспетчерская служба оперативного реагирования «0-50». Выстроены почти все подземные переходы и транспортные развязки. Реконструированы водоводные очистные сооружения на Петровских скалах. Построена в поселке ГРЭС насосная станция, проложена в центр города теплотрасса. Возведен комплекс-мемориал «Вечный огонь». На крутом берегу Салгира, где в ХVIII веке располагался Суворовский редут, установлен памятник не знавшему поражений полководцу. Возле драмтеатра – монумент Пушкину,

16

Памятник Суворову

возле Киевского райисполкома – памятник Ивану Франко. Построено здание госсовета РК. В начале улице Пушкинской установлена скрижаль, посвященная великим людям, чья жизнь была связана с Симферополем. Создано, к 200-летию города, двести скверов и зеленых уголков отдыха, в которых выращены сотни деревьев и цветущих кустарников, а еще укоренены десятки тысяч цветов, в основном роз. По озеленению Симферополь вышел на второе место в Союзе, после Киева. Мало того, итоги соцсоревнований в целом по благоустройству и озеленению неоднократно выводили столицу Крыма и на первое место в Союзе! Среди многих объектов главным стала городская Набережная, но об этом расскажем позже.

Вот только навести порядок в центральном парке, да и в остальных, невозможно было простым прилежным изобретательством. Этот вечный вопрос Николай Николаевич заострил на сессии. Первый секретарь обкома Виктор Макаренко решил по-своему. Он вызвал журналистов и редакторов городских газет; беседа сводилась к воспитанию, для начала – самих журналистов. В самом деле, не обязательно писать и рассказывать только о безобразиях, тем более о том, что хорошо известно каждому, хоть и преподносится вроде бы с других позиций и на новых примерах. Мало пользы от такой прессы, разве что спрос на нее повыше, ведь людям всегда нравится читать о гадостях. Мы чувствуем себя уверенней, когда есть чем или кем повозмущаться, вместо того, чтобы лишний раз высветить собственные потемки. Газетчикам было предложено поговорить конкретно о парках, а каждый парк мысленно разделить на маленькие оазисы. И если где-нибудь вдруг окажется красиво и чисто, –  похвалить за это людей, прежде всего молодежь! Кто сам газет не читает, того родители натолкнут, потому что всем приятна такая похвала.   

Газеты на время перестроились, и был-таки результат. Перестали не только сорить, но и рвать цветы на клумбах. Представьте: кончается май, у молодежи головы кругом, по скамейкам парочки, а куртины благоухают тюльпанами, и никто на них не зарится. Город мечты.

БОМБА

Работать хотелось много, чтобы по высочайшей мерке отвечать назначению, нисколько не усмиряя свое счастливое сочетание душевного и телесного здоровья. Но приходилось часто нарушать ритм труда и отдыха, вживаться в общую аритмию наших простоев и непременных штурмов.  

В период с 1969 по 1979 год заметно снизился накал противостояния двух систем, и расширилось наше сотрудничество с Западом. Встречи советского генсека Леонида Брежнева с американским президентом Ричардом Никсоном состоялись в 1972, 1973, 1974 годах. Они способствовали, как сообщалось в газетах, разрядке международной напряженности, развитию сотрудничества СССР и США. Обсуждались вопросы окончания войны во Вьетнаме и отказа от гонки вооружений. В 1974 году Ричард Никсон (из американских президентов – вторым после Рузвельта) посетил Крым.

17

Николай Смирнов (в светлом костюме) среди встречающих Ричарда Никсона

Целью визита были очередные переговоры на  высшем уровне, местом встречи определили госдачу в Нижней Ореанде. Брежнев лично встретил Никсона с супругой Патрицией в аэропорту Симферополя, оттуда на «Чайках» делегация отбыла на Южный берег. В Ореанде главы правительств остановились на сутки – с 30-го июня по 1-е июля. К их приезду был открыт в Ливадийском дворце музей Ялтинской конференции. Для Патриции разработали специальную программу с посещением Ливадийского и Воронцовского дворцов и недавно отремонтированного замка Ласточкино гнездо. На продолжение переговоров отправились в Москву. Зная нынешнюю позицию США, просто не верится, когда читаем заметку того времени в газете «Вашингтон пост»: «Внимание всего мира приковано к Москве… Это наибольший вклад, который государственные деятели СССР и США 70-х годов ХХ века могут внести в дело мира, благосостояния и счастья двух народов и полного устранения возможности войны между двумя государствами».

18

Главы двух великих государств беседуют на госдаче в Нижней Ореанде

Однако мы немного отклонились от курса, пора возвращаться. История визита Никсона в Крым изучена до мельчайших подробностей, если не считать… одного факта, напрямую связанного с героем нашей книги. Расскажем по порядку, теперь уже можно. К приезду высокого гостя вдоль всей трассы от Симферопольского аэропорта до Ялты были уничтожены заборы с признаками индивидуальности. Помню эту несуразицу, когда хозяева срочно обсаживали придорожные границы своих садов и огородов колючей ежевикой, пуская и свою толику пыли в глаза важному гостю: у нас, мол, нет «мелких хозяйчиков». Вместо индивидуальных оград поставили один общий штакетник. В Симферополе скоро должны были открыть гостиницу «Москва», и строительный ажиотаж усиливался приказом эпохи застоя и штурмовщины: срочно расширить дорогу перед гостиницей, подрезав парк «Салгирка», создать площадь с круговым движением, а в середине соорудить большую цветочную клумбу. Людей привезли со многих предприятий города, и в распоряжение Смирнова поступило более тысячи человек. 

Считанные дни остаются до приезда высокого гостя. Скорее! Большой холм в районе ГРЭСа разрыли на чернозем. Рычат экскаваторы, подъезжают самосвалы. «Кольцо» заполняют землей, рабочие тут же разравнивают ее. Одновременно привезли рассаду и садовников. Должны успеть! Успеем…

Планы спутало внезапное появление бригадира. Голос дрожит. Отводит Смирнова в сторону и чуть слышно, только ему:

– Снаряды.

– Откуда?

– Машина привезла…

Мы с вами, наверное, спросили бы, какая машина, зачем снаряды, почему снаряды, и не сходят ли все с ума… А потом, глядишь, подумали бы всерьез о готовящейся диверсии. Никсон ведь нам все-таки не друг, с Америкой холодная война… Хотя какая, к чертям, диверсия, и неважно, друг или не друг, – он наш гость!

Нет, первый зампред не растерялся. Он был не настолько наивен, чтобы подумать о подготовке взрыва, и не настолько бесчеловечен, чтобы заподозрить кого-то в преступной халатности. Нет! Привезти смертельный груз могли, конечно же, только по чудовищной случайности. Так и оказалось. В том холме, или кургане, как его называли, остались со времен войны ржавые танковые снаряды, и они могли, разумеется, рвануть в любую секунду. Экскаваторщик их не заметил (счастливец!) и погрузил в кузов.  Другой везунчик, шофер, тоже не вглядывался: его дело – привезти да высыпать. Заметил один из бригадиров. К счастью, у него хватило ума сообщить о находке только Смирнову. Началось экстренное совещание с комитетчиками, пятиминутка, даже, скорее, трёхминутка. Главное решено – как можно скорее и надежней убрать людей. Всех! Николай Николаевич недаром служил в разведроте. Без объяснений раздает он команды бригадирам – развести рабочих по другим объектам, срочно! Кому нет работы – по домам, пиво пить! Вопросы потом! Не поняли? И словцо крепенькое. А сам уже звонит в воинскую часть, вызывает саперов. И добавляет от себя: «Только пусть они все приедут в штатском. Я вам не командир, но вы понимаете, что это больше, чем приказ!» Задали военным задачку.

Ждали на опустевшей площадке, возле кучи нагретого под солнцем чернозема. Поглядывали на часы и, должно быть, подумывали о размерах ямы, которая останется под ними, если… если… Стоп! Приехали. Из автобуса вышли мужики в новеньких робах, с лопатами да еще с какими-то штуковинами. Пополнение? Никто бы не удивился. Посторонних уже убрали, но открытого оцепления, конечно, не делали. Стоит кому-то пронюхать о бомбах, завтра же эта история разлетится по городу, а послезавтра… жди комментарий по «Голосу Америки»! Вот, мол, как подготовились (точнее, что приготовили) в СССР к визиту американского президента… Саперы-то парни битые, хоть снимай кино. Только получилось бы скучно: ни слов лишних, ни шагов, ни эффектных телодвижений. Комитетчикам и начальству предложили отойти подальше и поглядывать, чтобы не приблизился к будущей клумбе какой-нибудь любознательный гражданин. Повторять просьбу не пришлось. Сами склонились, будто археологи над бивнем мамонта. Покопались, что-то завернули в брезент. Унесли. Увезли. Всё! Всё, всё…

Работы продолжили, и к приезду Никсона участок дороги с кольцом пребывал в самом лучшем виде. Лишь несколько человек в Крыму знали о завезенной с ГРЭСа находке, вот у них-то, нескольких, и прибавилось морщинок за тот солнечный день.

Отметили событие, как принято. Рты на замок, про снаряды ни слова даже родным. Наконец-то разъехались по домам – замученные, расслабленные коньяком, спать, спать...

19

Сегодняшняя площадь перед гостиницей «Москва»

Вот так и хранилась эта тайна, одна из многих тайн нашего относительно благополучного «застольного» периода. И лишь через тридцать шесть лет Николай Николаевич поделился ею со мной как автором статьи, а потом и книги. Но у той истории оказалось продолжение, которое до сих пор тоже хранилось лишь в тайниках памяти. К вечеру стал накрапывать дождик, и возвращение домой показалось по-настоящему счастливым. Зато дальше – как в современном детективном фильме: темнота, покой, тиканье настольных часиков… и вдруг – раздирающий благостную тишину телефонный звонок. Что? Разговор. Пришлось уже хорошенько проснуться и снова прокрутить в мыслях минувшие события: как дорогу расширили, как заново вмонтировали в нее круглый чугунный люк, который был прежде на тротуаре. Лишь одного, оказывается, не учли: на дороге, столь качественно утрамбованной, эта проклятая железятина оказалась всего лишь люком для телефонного кабеля. На тротуаре его крышка держала только вес прохожих, но проезжая часть испытывает совсем другую нагрузку! И, словно по заказу, на эту крышку  наезжает один из поздних троллейбусов. Одиннадцать тонн, не считая веса пассажиров. Разумеется, чугунное кольцо лопнуло, а сама круглая крышка с безнадежным звоном отскочила вперед, выкатилась на середину дороги. Открылась черная дыра – отменная ловушка для других колес, источник будущих аварий и, могло статься, еще один повод для мировой истерии про готовящийся теракт.

Сборы по тревоге, протрезвление абсолютное, хоть за руль. В этом начальство натренировано! Первая мысль – немедленно залить люк бетоном, хотя бы на время, пока проедет этот «дорогой» гость. Но нет, нельзя. Не схватится до утра бетон, к тому же за окнами шуршит и шуршит с неба по листьям, эх, как бы хорошо убаюкал! Смирнов на минуту задумался и призвал для этой решающей минуты весь свой опыт строителя, начиная от первых дней работы в бригаде. Бетонировать нельзя, но и так оставлять нельзя. Значит, остается одно, только одно… Всё, принято! Звонит заведующему отделом коммунального хозяйства Леониду Кузьмину. Тому этот звонок не более приятен, но, человек безотказный и находчивый, он сразу вникает в дело, чтобы согласиться с единственно правильным приказом: люк надо засыпать тырсой и уложить сверху толстый слой асфальта. Технически верно, да ведь ночь же на дворе! Спасти положение можно только самыми решительными действиями. И Смирнов решается запустить асфальтобетонный завод. Пусть его начальник поднимет рабочих, вызовет на сверхурочные, терпеливо выслушает матюки прораба, ответит тем же, но громче, как дозволено старшему по должности. Останется пригнать машины и провести эту недолгую, в общем, работу при свете фары-искателя…

Так и поступили, предоставив трудовому десанту спешно исправлять ошибку проектировщика. Изрядно подмокнув, закрыли опасную дыру – будто и не было. Остался чуть заметный асфальтовый бугорок, и то не надолго. Потом пришлось, конечно, всё разбирать и менять люк на настоящий дорожный, с мощной тяжелой крышкой. Но это – потом, при свете дня и уже без ночного аврала, лишь вспоминая известную поговорку: «Не ошибается тот, кто ничего не делает».

ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ

Приезжая в Петербург или Павловск, мы поражаемся золотому убранству императорских дворцов с чередой залов, любой из которых заставляет остановиться и долго переводить взгляд на каждую деталь: отделанный малахитом стол, инкрустированная бриллиантами шкатулка, резные узоры на дверях из мореного дуба, из ореха, из каштана… Потресканные от времени картины классиков и это бесконечное золото на стенах, непомерно много его там, золота, совершенно ненужного в таких количествах для дела, да и вообще ненужного. Но – стоп! Переходя роскошными анфиладами из зала в зал, великолепию дворца поражаемся не только мы. Расчет был как раз на них, на иностранных послов, королей, императоров – пусть видят и знают, в какую страну приехали!

Не в той, конечно, степени, однако с такою же тайной целью возводятся дворцы для власти нынешней. Вот и наш симферопольский «шестигранник» должен был смотреться, как минимум, достойно, украшать город и, в идеале, представлять его логический центр. А чтобы определить этот самый центр, чтобы вросло здание в городской пейзаж не как инородное, надо было обойти столицу Крыма по тротуарам, объехать по дорогам, облететь по небу и создать альбом фотографий. Лишь после этого удалось выбрать заветное место. Намечались варианты строительства и за бывшим кинотеатром «Космос», где, кстати, и по сию пору еще сохраняется ни на что не пригодившийся пустырь. Хорошо по-своему: рядом Салгир, начало большого парка и Набережной, недалеко вокзал и очень важная для города улица Гагарина. Даже расчищать площадку не надо! Но не центр это, нет, не центр.

20

Площадь Ленина. Государственный академический музыкальный театр Республики Крым

Неплохо смотрелся бы Верховный совет и за спиной музыкального училища, где теперь библиотека им. Франко. Опять же – река, зелень небольшого парка, да и к центру намного ближе. Однако дальше от зданий исполкома и министерства, от центральной библиотеки, Главпочтамта и остановок городского транспорта.  

Облетели город на вертолете. Перед иллюминаторами сидели: первый секретарь Крымского обкома партии Виктор Макаренко, заместитель заведующего финансово-хозяйственного отдела Владимир Скакун, архитектор города Леонид Фруслов. И, конечно, Николай Смирнов. Вместе намечали место, каждый высказывал свои соображения, но последнее слово оставалось, разумеется, за Макаренко. Выбрали третий вариант, тоже не бесспорный, дорогостоящий, но самый верный, если рассчитывать хотя бы на полвека вперед. Для одного здания, хоть и весьма важного, пришлось приговорить на слом кинотеатр «Пионер», школу рабочей молодежи и памятную комендатуру, а главное – подобрать квартиры на отселение полусотни семей – еще одна головная боль для Смирнова как ответственного за жилищно-коммунальный сектор. Дорого, сложно, зато в самом что ни на есть центре! На том и остановились, как известно симферопольцам.

21

Здание Верховного Совета РК

(ныне Государственный Совет)

Весной 2014 года перед этим зданием проводился последний митинг украинского Крыма, сюда же, во избежание новых провокаций, подъехали знаменитые «зеленые человечки». Дорога от вокзала прямая и довольно короткая, вот и хорошо: ее заняли БТРы, и прохожие, особенно девушки, охотно фотографировались в обществе отменно вежливых военных. Жители Симферополя, да и всего Крыма, впервые за месяц почувствовали себя под надежной защитой. Но какая бы ни была власть прежде, как бы ни относились к ней граждане, здание Верховного совета Крыма стоит на самом подходящем месте и нареканий не вызывает.   

ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ

Ежегодно 2 мая перед Ангарским перевалом, возле памятника «Партизанская шапка», встречаются бывшие партизаны и подпольщики Крыма. В этих майовках часто принимал участие Николай Смирнов. Ему и поручили определить место для будущего памятника Неизвестному солдату.

22

Слева Николай Смирнов, в центре участник освобождения Крыма, активист-партиец из Словении, справа писатель …. Северский – автор книги «Адъютант его превосходительства»

Многие ли из гостей города, а впрочем, из симферопольцев тоже, задумывались над простым вопросом – как появилась она в Гагаринском парке, эта могила Неизвестного солдата, над которой установлен обелиск и зажжен Вечный огонь? Настоящая она или символическая? Насколько соответствует названию сей торжественный и скорбный монумент? Николай Николаевич занимался этим делом, он-то и дал мне ответ, припомнив события 1975 года.  

За гостиницей «Москва», на улице Беспалова, есть давно заброшенное кладбище. Недалеко от него жил бывший сторож, он многое на своем веку повидал и памяти, как оказалось, не утратил. Всю жизнь прослужил он в этой обители скорби, вот и выработал к бытию и вечном покое безмятежное отношение философа. Смирнов нашел старика, поведал о том, что к тридцатилетию победы в Великой Отечественной войне город планирует создание мемориала. Разговорились. Мыслимо ли вспомнить почти через полвека, где и при каких обстоятельствах были похоронены здесь военные? Сохранились некие учетные книги, в этих ребусах пришлось разбираться долго, но безуспешно. Потом вместе прошли по остаткам кладбища, и стало понятно, что на местности бывший сторож ориентировался лучше, чем в пожелтевших от времени бумагах. Он начал с того, что помнил: показывал могилы и вспоминал вслух, кто там лежит и кем был при жизни. Здесь военные, но каких званий, неизвестно. А немцы? Немцы захоронены где-то там, ближе к Салгиру. Смерть всех уравняла, и своих, и врагов. Старик сказал и оглянулся на собеседника: тогда это считалось крамолой. «Солдат… Да-да, был случай в сорок втором, когда наши отступали. Мимо моего дома пробегал солдат, форма рваная, сам весь изранен. За ним гнались. То ли немцы, то ли полицаи, не помню. Стреляли, а он все не падал. В какой-то момент нырнул в наш двор, мы его спрятали. Но бедняга все равно умер от ран. Вечером отвезли на тележке вот сюда…». Они долго плутали среди могил, и Смирнов, непривычный и еще относительно молодой, впал в странное оцепенение, свойственное тем, кто бывает на кладбищах как посторонний, для которого равны все лежащие в земле, каких бы почестей ни удостоились. Одни под мраморной плитой с обелиском, другие под наспех насыпанными холмиками. Мы вот суетимся, подсчитываем рубли, вспоминаем победы и поражения, мы в мир этот вросли с потрохами, мы не мыслим себе иных миров… а погляди, как всё временно, и насколько больше прошедших по земле мертвецов, чем осталось нас, живых. Мыслимо ли подсчитать, хотя бы приблизительно, всех, кто был и кто ушел? Тьма. «Вы в гостях, а я дома!» – Так повелел написать на своей могиле один веселый чудак, из великих мыслителей. Да, закончились их телесные и душевные муки, но прежде того миновали радости земные. В мире много чудес, ученые что ни день поставляют нам ворох новых открытий и гипотез, но главным-то, самым большим, самым неразрешимым чудом все равно остается чудо нашего появления. А вот исчезновение – это, к сожалению, просто…

Об этом он думал, перебрасываясь короткими фразами со сторожем, и смотрел, смотрел на заброшенное кладбищенское хозяйство, хотя что можно высмотреть? Оград и памятников, понятно, не ставили, а от холмиков и следа не осталось, только бузина да чахлые кусты сирени.

Вот и самый факт, что солдатик тот неприметный, почему-то оставшийся в захваченном немцами Симферополе, погиб не в атаке, что убегал он от выстрелов, придавал еще больше сострадания к незнакомому парню, беззащитному перед чудовищем по имени Война. Не сложилось у него стать героем. Не Александр Матросов, не молодогвардеец из Краснодона. Неизвестным осталось имя солдата, нечего сказать о его боевых заслугах. Что успел? Скольких уложил фрицев? Может и ни одного, а просто оказался к началу войны на срочной службе, да хорошо еще, если при оружии. Давно заросла безымянная могила, но теперь над погибшим должны появиться слова о бессмертном подвиге. Настоящих героев мало, и не будь миллионов таких же неизвестных рядовых, не наступил бы, наверное, и час победы… Нашли! Все-таки нашел эту могилу сторож, узнал по каким-то ему только ведомым приметам. В присутствии специальной комиссии совершили эксгумацию. Долго обследовали темно-коричневые кости, пока не обнаружили среди них пуговицу со звездой – такие пришивали именно к солдатским гимнастеркам.

Место для «Вечного огня» наметили недалеко от гостиницы «Москва» – на краю парка Салгирка, возле дороги на Ялту. Там этот монумент будут видеть все, кто приезжает на Южный берег, и все, кто возвращается с отдыха. Вся страна. Уже расчистили площадку, подвели газопровод… И вдруг – письмо. Пишет жительница Симферополя, которая пережила здесь войну с оккупацией и еще помнит, где были места массовых захоронений. «Вы кому, – вопрошает старушка, – хотите ставить памятник? Немцам? Здесь хоронили немецких офицеров». В обкоме партии, куда поступило письмо, представили эту картину – и аж дышать стало тяжко. Кинулись ворошить архив, оказалось, да, верно. А если б это письмо от простой пенсионерки пришло позже, когда здесь уже  построен был памятный комплекс?

Всё срочно переиграли и ночью – вот же судьба, опять ночью! – совершили, наконец-то, последнее перезахоронение. Место подобрали в Гагаринском парке. Смирнов тут же дал волю воображению и предложил поместить одинокий памятник обособленно, в окружении воды. Светло гляделся бы он на пятачке суши среди паркового озера, куда следовало проложить два мостика – по одному будут приходить с цветами, по другому покидать этот  островок с огоньком вечной печали и памяти.  

23

Вечный огонь в аллее Гагаринского парка

Но время поджимало, и вот опять, как много раз до того и после того, предстояла работа экстренная, штурмом, чтобы не опоздать к празднику тридцатилетия победы. В свои надежные, более чем умудренные «за восемьдесят» Смирнов не упомнит уже, когда стал гаснуть его неукротимый дух, уступая спокойствию философа, который не может знать, но знает, уверен, что в истории огромного мира все это уже было, когда-нибудь да было. Не успевали к торжественной дате, оттого и не установили памятник там, где хотелось? Что же, в том нет его вины. А поднимать вопрос на сессии, жалеть вслух и про себя о том, что не получилось… это все остается в том бунтарском прошлом, которое открылось еще в маленьком Коле, в его первых драках деревня на деревню, и провело через всю долгую трудовую жизнь.    

Тихо померкла нарисованная в воображении картина, отдалился островок. Построили комплекс в аллее парка, выставили почетный караул, и 8 мая 1975 года вечный огонь был доставлен из Севастополя, с легендарной Сапун-горы.

Здесь и сегодня мы видим этот памятник, несем к нему цветы и отмечаем незабываемый наш «праздник со слезами на глазах».

СОЛНЕЧНАЯ СТРАНА АРМЕНИЯ…

Ах, как весело начиналась эта история! В Симферополе, на улице Титова, построили детскую больницу. Работали ударными темпами и возвели необходимое для города здание раньше намеченного срока. Победа! Осталось только завезти да установить грузовые лифты, но производились эти самые лифты лишь в одном городе Советского Союза – в Спитаке. Система поставок была, как известно, плановая, по заявкам, но уже готовое здание никак не должно было простаивать. Чтобы сдвинуть эту громоздкую машину, чтобы ускорить однажды запланированный процесс, требовались немалые усилия или особые личные способности руководителей. Вот и теперь все так складывалось, что героем события опять оказался центральный персонаж нашей книги. 

Издревле известно гостеприимство горных народов. Был у них когда-то обычай, в который нам трудно поверить: войдешь в дом как гость, проживешь трое суток, и только на четвертые хозяин вправе будет спросить, кто ты и куда путь держишь. Когда Эдуард Мдиванян, председатель горисполкома Еревана, отдыхал в Форосе, первый симферопольский заместитель с верхом радушия встретил важного гостя, проводил до санатория и потом еще несколько раз приезжал в гости. В Форосе они регулярно курсировали между пляжем, теннисным кордом и вечерними застольями. Здоровье у обоих добротное, так что к каждому из перечисленных занятий относились добросовестно. Подружились мужики. Так почти всегда бывало у «Николы крымского» – приветливого, активного, обязательного и очень изобретательного что в работе, то и в развлечениях. Смирнов же и провожал Мдиваняна в аэропорту. Прощаясь, этот, говоря нынешним языком, мэр Еревана обронил предельно лаконично: «Будешь в наших краях – заходи». «Ну когда я там буду, – подумалось в ту минуту, – и зачем?» Однако ж, кивнул уверенно.

А вот и свела земная колея, выдала свое веское, почти судьбоносное решение, когда в телефонной трубке раздался голос Макаренко:

 – Николай Николаевич, мне доложили, что ты знаком с мэром Еревана. Верно?

– Знаком, да.

        – Ну так слушай, незаменимый. Звонил я ему, просил ускорить с лифтами. Добренький такой, но у них там свои нравы. А вы, говорит, Смирнова знаете? Еще бы, – отвечаю. Ну так пусть он и приезжает! Тогда лифты сделаем. Не стал я переспрашивать, но чую, коль не поедешь, так хрен нам, а не лифты, полгода прождем. Так что, батенька, собирайся.

Ни тени сомнения, что поедет, вернее полетит его подчиненный в солнечный Ереван. Ни вопросика, мол, удобно ли тебе, может, какие обстоятельства… Неприятно, вообще-то. Но никаких таких обстоятельств не было, да и любил Смирнов командировки, особенно далекие. Уже перед вылетом позвонил «начальнику Еревана», тот обрадовался. И не забыл добавить:

«Захвати два письма. Одно от вашего первого секретаря обкома партии на имя секретаря компартии Армении, второе – от председателя Крымского облисполкома на имя председателя Совета министров Армении. Там должна быть обоснованная просьба ускорить поставку лифтов. Завтра же пойдем к Сурену Арутуняну, знаешь такого? Это первый заместитель председателя Совмина Армении. Поздравить его будет очень кстати.

– Ладно. А с чем поздравить?

– Скажу…

Смирнова всегда встречали хорошо, но чтобы так! С самолета чуть не на руках перенесли в автомобиль – и тут же лихо, со свистом под колесами, – в гостиницу «Ширак». Сразу сауна, бассейн – все, что теперь видим чуть не в каждом сериале, разве только без пальбы. Потом стол, от яств ломится. Да еще впереди суббота – гуляй душа, сколько влезет! Это как в песне севастопольского барда: «Хорошо жить в маленькой стране, как бы та страна ни назвалась…» Объехали город, прошлись берегом Севана, в воду ступили. Нырять не рискнули – все же пятнадцать градусов. Мэр прихватил своего журналиста, а тот оказался еще и экскурсоводом, в общем, на все руки, хоть и молод. Как же все это будет вспоминаться! Вот он книжку какую-то открыл, путеводитель, что ли, зачитывает отрывки, да так читает заливисто, смотря на волну, будто выстраивает по ней современные гекзаметры…

24

Озеро Севан

Еще не наступил 1989 год, еще не переплыл Севан знаменитый пловец-спасатель из Ялты, который станет здесь первым героем, а в мире – первым номинантом Книги рекордов Гиннесса с армянской фамилией; про того пловца снимут фильм в Ереване и начнут слагать легенды. Еще не написал поэт Городницкий свои знаменитые строки: «Ах, как тих и спокоен пока этот дом, как уютно и весело в нем…» Дом-то, дом – это весь наш маленький мирок, и мы дома, на земле, для нас и вправду пока еще тихой и спокойной. А паренек все рассказывает про Армению, что она, мол, только снаружи ровная и целая, а под землей вся в пустотах, и никто не знает, никто не видит завтрашний день… Тут мэр  притормозил его жестом: цыц! Парень опять полистал свою книжечку, уткнулся в какие-то отрывки стихов. Пробормотал про себя, затем вслух, уже с разрешения мэра:

Каменная страна Армения,

Город каменный Ереван,

Ты веками брела размеренно,

Как пустыней бредет караван…  

Пепел розовым туфом слежался

Не от красной ли крови армян…

И еще запомнилось:

Потухшие вулканы Армении,

Богатырские шрамы Армении…

Да такая вдруг тоска резанула при виде гор из того туфа розового – не от крови ли правда – и неба над горами, что «синьки синей»! Ну ладно, ладно, вот и выходные пролетели. В понедельник надо идти к первому заму. А пока хорошо бы просто отдохнуть от слишком усердного отдыха...

Утром приехал вместе с мэром и «сопровождающими лицами» к Арутуняну. Состоялся у них разговор примерно такого содержания:

 – Так вы, значит, из Крыма? – В голосе хозяина звучала ностальгическая нотка. – Вы, значит, должны знать Кириченко?

– Конечно, это наш бывший первый секретарь.

– А где он сейчас?

– Дали ему Героя соц. труда и перевели в Одессу.

– А Вы знаете Ступицкого?

– Еще бы! Он работал у нас первым секретарем обкома комсомола. Мы учились в одной группе ВПШ, я был его старостой.

 – Интересно.

 – Я не только это знаю. Мне доложили одну очень важную новость.

– Какую же?

– Что Вы скоро станете первым секретарем Армении!

Арутунян даже вздрогнул. И тут же звонит секретарше:

– Никого не впускать, двери на ключ. Набери мне первого секретаря Спитака.

Затем рассказал в трубку про «нашего крымского друга», напомнил про лифты, которые надо срочно доставить в Симферополь. «Ладно, – отвечают на том конце провода, – пусть этот крымский друг едет ко мне!».

– Нет, батенька, – первый смеется, – так не пойдет. Он у нас побудет! Вот когда ты их упакуешь и погрузишь на машины, Смирнов приедет, чтобы оформить документы. Только тогда! Всё примет и отправит.

– Понял.

– Сколько тебе надо времени? Десять дней хватит?

И за эти десять дней Смирнов повидал в Армении столько, что вспоминать достанет до конца жизни. Каждое утро начинали с поездки, каждый вечер – с застолья под коньяк «Арарат». Его новые знакомые очень скоро стали друзьями. Так бывало почти везде, куда приезжал общительный и дружелюбный Никола Крымский. Но лишь на этой странной земле оценил он в людях нечто особенное, так пронзительно выраженное в дневнике Осипа Мандельштама и тоже считанное дивным экскурсоводом не то по книжке, не то наизусть:

    «Нет  ничего  более поучительного и радостного,  чем  погружение  себя в общество людей совершенно иной расы, которую уважаешь, которой сочувствуешь, которой вчуже  гордишься. Жизненное наполнение армян, их грубая ласковость, их   благородная  трудовая  кость,  их  неизъяснимое  отвращение  ко  всякой метафизике  и прекрасная фамильярность с миром  реальных вещей – всё это говорило мне: ты  бодрствуешь, не бойся своего времени, не лукавь. Не оттого ли, что  я  находился в среде народа,   прославленного  своей  кипучей деятельностью и, однако, живущего не по вокзальным и не по учрежденческим, а по  солнечным  часам,  какие видел я…в образе астрономического колеса или розы, вписанной в камень?»

Праздник! Это был настоящий многодневный праздник, один из тех редких, о которых не раз тосковала душа, и приходящий неожиданно, вдруг. Каждый день видели что-нибудь новое, только успевай обдумывать! Побывали даже в резиденции Каталикоса всех армян. И только в церквах крымчанину позволяли открывать кошелек, потому что свечки нужно покупать самому, таков обычай. Во всех же остальных заведениях, особенно на вечерних банкетах, приставленный помощник весело и вежливо удерживал руку гостя, когда тот намеривался запустить ее в свой карман: «Успокойтесь. Ваших денег все равно здесь не хватит!». Побывали даже в лагере астрофизиков на горе Алагёз, среди дальномеров и телескопов. Глушь дикая, вся земля внизу где-то, продукты доставляют на вертолетах. До чего ж она разная, земля эта, – чистая, с ледяными вершинами гор и зелеными садами в долинах! Разговор на обратном пути был облагорожен новыми рифмами, они запали в нутро и с тех пор отзываются – когда мечтой, когда болью:

Я живу на горе Алагёз,

Я оторван от мира,

Как оторван зимовщик на Мирном,

Я оторван, как штормом

Оторван от мира моряк…

25

Гора Алагез

Вот и я сейчас, подумалось гостю, оторван от того мира. Но как своего принял меня этот новый мир, на первый взгляд совсем другой. Мне здесь так хорошо, что даже совестно. Печалит что-то невнятное; домой хочется, несмотря на все банкеты и путешествия. Домой.

Вот, наконец-то, и звонок, самый главный. Готовы лифты, сегодня же надо составить документы и отправить их грузовиками в Симферополь. Вечером очередной банкет, но теперь, наконец-то, прощальный. Опять лучшие яства и напитки, и все доступные, привычные для советской знати развлечения. Мирок этот замкнутый, изысканный, щедро народом оплаченный, подчиненный особому кодексу правил, почти параллельный нашему, вызывал среди рядовых людей зависть и раздражение, но пересекался с большим миром чаще и трагичнее, чем казалось из нашего далека. Мы не посвящены были в его свято хранимые тайны, и лишь изредка налетали судьбоносные вихри, не разбиравшие ни каст, ни постов на служебных лестницах, ни характеров и семейных положений. «Этих людей мне будет не хватать!» – подумал тогда гость, достал зачем-то билет на самолет и с грустью рассмотрел дату завтрашнего вылета – третье декабря...

Через семь суток Спитак был разрушен десятибалльным землетрясением, волну которого зарегистрировали даже в Австралии. Земля вздыбилась гребнями; автомобили, деревья и части зданий подпрыгивали от вертикальных толчков и погружались в ямы. Горизонтальные движения разрушали стены, рвали асфальт площадей, дорог и тротуаров. Устояли только старые одноэтажные постройки и невысокие добротные «сталинки». Современные многоэтажные дома строились, как оказалось, при сверхэкономии цемента, и только теперь, только такою ценой довелось это выяснить.  Сам же Смирнов и приезжал потом в очередную командировку – восстанавливать город, долго живя среди едкого дизельного выхлопа от тысяч снующих взад-вперед грузовиков, среди непролазной уличной грязи да наспех сколоченных дощатых тротуаров, рядом с неоглядной площадью сотен свежих могил, среди слёз и озверевших психопатов – жил и работал, изо всех сил стараясь не вспоминать о друзьях из Спитака, о совсем недавнем, почти вчерашнем времени беззаботных путешествий по этой «маленькой стране», благо тогда была она богатой, веселой и радушной республикой. Эпицентр обнаружился всего в трех километрах от города, в горах, среди того же розового туфа. Недавние здешние друзья Смирнова – директор завода, мэр Спитака… и почти все привилегированное руководство города – все они в этот день погибли.

КАРАНТИН

Для меня, автора этой книги, одним из самых жутких воспоминаний о нашем Гостеприимном Понте были не штормы и не утопленники. Хотя и сейчас я хорошо помню зиму 1969 года, когда волны в девять баллов разбили Ялтинский мол, обрушили портальные краны, завязали узлами рельсы и в гавани затопили сразу несколько теплоходов. Один лишь маяк выстоял, на трое суток отрезанный от берега пенными валами. Брызги заливали фонарь маяка, башня сотрясалась от каждого удара, и можно представить, чего это стоило вахтенному! Были и жертвы. В другие времена доводилось видеть вытащенных на берег людей, которые не рассчитали сил, заплыли далеко и захлебнулись.

26

О чем думает вахтенный?

Но всего ужаснее оказалась толпа вопящих полуголых пляжников, уносящихся с ялтинского пляжа летом 1970 года. Хотя опасный вибрион обнаружили в Керчи, паника быстро распространилась на курортные города, особенно на Ялту. Как потом выяснилось, у какого-то эпилептика начались судороги, пошла изо рта пена. Видно, перележал под солнцем, это и спровоцировало приступ. Да сбегайте же кто-нибудь в медпункт, расскажите, врач окажет помощь! А кто другой пусть бы в это время голову подержал, да не забыл скрутить жгутом полотенце, вложить больному между зубами, чтобы не прокусил язык… Куда там! Зато нашелся идиот, закричал на весь пляж: «Холе-е-е-е-ра!!!». Люди были заранее накалены слухами и примерно знали из местных газет симптомы этой давно забытой болезни, которая вдруг посетила благодатный и куда как безопасный Крым. Вот и сорвались окружающие, криками, суетой да перекошенными лицами завели друг друга, запустив неуправляемую, как им казалось, цепную реакцию. Сбивая кого-то с ног, топча пожитки, бросилась вон с зараженного пляжа эта взбешенная толпа, словно вспугнутое львиным прайдом стадо антилоп или буйволов…   

Тот год, то чудное крымское лето можно было сопоставить разве что с сентябрем 1927 года, когда в Крыму произошло землетрясение. В такой же дивный купальный сезон вдруг опустели пляжи, в той же панике рванули с них отдыхающие (тогда их называли дачниками). К слову, пустое летнее побережье запомнилось и в год нашей трагической «перестройки», когда у людей просто не стало денег на отдых – вот и устремились «дачники» не в Крым, а на свои загородные дачи, сажать картошку. В те провальные годы в прессе на полном серьезе обсуждался вопрос, оживут ли наши курорты хоть когда-нибудь.

Но теперь, хотим мы или нет, а придется вспомнить именно ее, эту пресловутую эпидемию. Пришла она к нам из Батуми, а прежде того, видимо, из Ирана. Керчь с поселками, где было свыше 150 случаев заболевания (из них 6 с летальным исходом), оцепили кордоном, и о жителях всего Керченского полуострова стали думать как о людях обреченных. Было пресечено около двухсот попыток вырваться и вывезти людей из карантина! Такого не спрячешь. Крымские власти через газеты как могли успокаивали заведенных неясными слухами граждан, однако отменили заходы в порты иностранных лайнеров и прочих круизных судов, а для жителей стали давать медицинские рекомендации, как уберечься от смертельной заразы. Люди налегли на сухое вино, добавляли в водичку даже детям, ибо этот «кисляк» убивал виновника современной беды – вибрион эль-тор. Стали закрываться здравницы, иногородним запретили въезд в Крым. Началось массовое драпанье, но еще в рамках терпимого, еще можно было уберечь порядок. И вдруг…

Здесь мы перейдем к воспоминаниям нашего героя, который тогда уже занимал пост секретаря Железнодорожного райкома партии, поэтому обязан был обеспечивать этот самый порядок на вокзале и в аэропорту. Весь ужас начался, когда по пляжам Южного берега стали ходить с мегафонами и предупреждать об эпидемии. Более того, побережье несколько раз облетели на вертолете, уже с воздуха сообщая гостям Крыма радостную новость: отныне все крымские пляжи закрыты, поскольку вибрион живет и размножается даже в морской воде.

Легко представить себе, как подействовало на приезжих такое объявление – заболеть можно, оказывается, от простого купания в море! Люди с чемоданами, словно перепуганные войной беженцы, бесконечной толпою рванули на материк. Билеты на автобусы и троллейбусы раскуплены на месяц вперед, таксисты до Симферополя ломят впятеро. Но главное, самое-самое главное – как потом уехать из Симферополя, как живыми покинуть этот проклятый, страшный, насквозь зараженный полуостров? Поезда забивались до стонов отчаяния, люди ехали стоя в тамбурах, а кто посмелей, забирались на сцепки между вагонами и на крыши. Автобусы тоже уходили запрессованные, так что главную надежду оставлял аэропорт. Вот там и выпала Николаю Николаевичу роль одного из регулировщиков и спасателей, когда переполнились все залы ожидания и все гостиницы. Напуганные, голодные, вопиющие и плачущие пассажиры заполонили скамейки на площади, скверы, ближний подлесок в стороне от дороги и даже пустырь на полкилометра от летного поля.

27

В аэропорту

Смирнов тоже почти не спал в эти ночи. На территорию аэропорта требовалось привезти и установить там военные палатки с походными кухнями, обеспечить подвоз продуктов и водоснабжение, медицинское наблюдение, усиленное милицейское патрулирование...

И как-то не очень думалось предельно напуганным гражданам, что скученность эта, при недостатке воды и минимально возможной санитарии, как раз и может стать причиной других, настоящих эпидемий среди пассажиров. Жара, теснота, походные кухни, кипяток не всегда есть, разовой посуды не было и в помине. А еще нервное напряжение, мешающее размышлять логически. Самые разумные из беженцев уже начали жалеть, что поддались всеобщей истерии, загнавшей их на этот край света. Гуляли бы по опустевшим пляжам (небывалое раздолье началось для местных!), вкушали бы все блага курортов, забыв о проклятых советских очередях. Для вас одних открыты пляжи (соседи метрах в десяти), для вас играет оркестр ресторана (в зале только вы с подругой да еще несколько одиночек), для вас открыты магазины, вас зазывают на морские прогулки…

Увы, эмоции оказались сильнее. В те дни катастрофически не хватало самолетов. Что делать? Вот тогда и пришла спасительная идея – составлять списки пассажиров по маршрутам и затем обзванивать другие города, прежде всего те, в которые набиралось большее количество пассажиров. Дополнительными спецрейсами стали прибывать пустые «борта» из Минска, из Свердловска, из Перми, из Хабаровска…

Тогда же впервые заговорили о такой диковинке как чартерные рейсы. Но при той нагрузке уставала, должно быть, и сама взлетная полоса. Легко представить, чего стоили эти десять дней диспетчерам, заправщикам, проводникам, а еще – всем, кто обслуживал летное поле и аэровокзал! Но тяжелее всего пришлось герою Советского Союза Владимиру Скугарю, в прошлом военному летчику, лично потопившему фашистский линкор в Севастополе. После войны он, именно он занимал пост начальника аэропорта, а недавно симферопольской школе № 40 присвоили его имя.

Можно бы вспомнить, что у каждой из этих служб имеются свои начальники, вот и пусть, мол, руководят, а ты лишь спокойно координируй… Но это теория. Всякая техника дает сбои, что же говорить о людях? События той безумной недели почти полувековой давности напомнил фильм «Экипаж». Тогда тоже от твоих решений, от твоей изобретательности и настойчивости зависели судьбы сотен людей, потому и не смел ты вздремнуть иначе как в кресле, с телефоном на коленях. И еще вспомнилось то ни с чем не сравнимое блаженство, когда убрали, убрали-таки с площади последнюю палатку и последнюю походную кухню, когда прекратился этот невыносимый круглосуточный вой турбин на летном поле и сошла с небес блаженная возможность уснуть у себя дома, на свои законные восемь часов. 

 ФУТБОЛИСТЫ

В 1976 году состоялся 21-й розыгрыш кубка европейских чемпионов. Первый из двух матчей между командами «Динамо» (Киев) и Сент-Экьен (Франция) сыграли в Симферополе 3 марта 1976 года. Бывшие работники стадиона и сейчас помнят ту игру, когда впервые в истории городской стадион «Локомотив» послужил местом соревнований международных команд. Почему выбрали именно Симферополь? Всё просто: ни один город, расположенный севернее, для такого дела не подходил: март на континенте – это, в общем, еще зима. Нужно было идеально приготовить стадион, ведь перед самой игрой его должна будет принимать комиссия ФИФА. О, март! Этот первый весенний месяц в Крыму всегда приносит сюрпризы. Бывало, на международный женский день так припекало, что самые нетерпеливые выбирались позагорать, а уже 9 марта… шел снег или холодный дождь. Так случилось и в этот раз. На город, уже подогретый солнцем, на тщательно подготовленное игровое поле вдруг повалил снег, да и накрыл его за одну ночь плотным десятисантиметровым слоем. И это за два дня до игры! Убирать грейдерами нельзя – испортишь наше чудное травяное покрытие. Идея пришла лично к Смирнову – как всегда, оригинальная и простая. Он сел за телефон и обзвонил школьных директоров, среди которых тоже были футбольные фанаты. Каждому разъяснил обстановку и каждого попросил о помощи. Откликнулись охотно, с понятным энтузиазмом. Учителя привели свои классы, так что собралось не меньше тысячи школьников среднего и старшего возраста. Никого не пришлось заставлять!

«Таврия» атакует

 На вопросы о любимом времени года многие из крымской детворы отвечает: «Зима». Это понятно, ведь снег у нас гость нечастый. Он осветляет привычно-серые тротуары, а вместе с ними и наше  настроение. Для детей снег в Крыму и вовсе создает праздник, обычно недолгий. Вот и тогда, перед этим важным матчем, ребята восприняли приглашение на «субботник» как возможность хорошо и весело провести выходные, а заодно принести родному городу пользу, еще какую!

День выдался теплый, снег «липкий». Для его уборки не потребовалось даже лопат. Смирнов предложил ребятам катать снежные шары, и они с азартом бросились в это веселое занятие, как будто собирались налепить целый батальон «снежных «баб» или выстроить «крепости», а потом разделиться на команды и обстреливать друг друга снежками. Готовый «стройматериал» скатывали в углы стадиона, и там уже рабочие забрасывали его в грузовики. Детская армия не нуждалась в понукании. Работали со смехом, щедро отдавая избыток молодецких сил, как отдает энергию ветер или горная река. Всего-то дел было – найти эту простую и верную методику!

Но только разобрались со снегом, как навалилась новая проблема – вода. Солнышко в марте прихотливое, то пригреет, то спрячется, но уж землю  быстро не высушит. Опять пригодилась изобретательность Смирнова, про которую уже ходили в городе легенды. Как не хотел он идти во власть, так и остался в личном составе этой самой власти человеком если не чужим, то, во всяком случае, самобытным. Он думал над каждой проблемой со своей уникальной позиции, подобно бойкому угловому игроку, который неожиданно для противника, из самого неудобного положения, вдруг посылает свой крученый мяч прямо в верхний уголок сетки. Интересно, что в какое бы учреждение ни обратился Николай Николаевич, чего бы ни попросил (а он далеко не всегда действовал в приказном порядке) – руководители, давно оценившие его простоту в общении, неутомимость и абсолютно искреннее дружелюбие, шли навстречу, предлагали надежных помощников, участвуя при этом еще и собственными идеями. На этот раз он договорился с легендарным, хорошо знакомым начальником аэропорта, чтобы дал на денек несколько резервных дизельных сушилок для взлетной полосы. Агрегаты вместе с водителями привезли в тот же день, выставили «на старт». Зашумели вентиляторы, посылая на землю горячий  ветер, и за час высушили футбольное поле – всё, до последней травинки!

28

Футбольное поле в марте

заменить фото

Но и на том не закончились проблемы в подготовке к матчу. На симферопольском стадионе впервые проводили соревнования международного масштаба, и приемная комиссия, руководствуясь европейскими стандартами, сходу отметила недостаток освещения. Должно быть очень ярко, ведь этот вечерний матч будут транслировать по евровидению. Нам, в общем, хватало, но есть же международный стандарт, с которым прежде не сталкивались…

Оставалось несколько дней до игры, и устанавливать на высоченных опорах дополнительные люменисцентные лампы («люмены») было уже поздно. Как поступить? Задача требовала мгновенного решения; опять понадобилась находчивость, подкрепленная мыслью оригинальной и дерзкой. Вспомнился летний Форос. Берег моря, густая тьма, нежный перезвон ночных сверчков. И вдруг – ночной свет в отверстую дверь балкона. Поначалу кажется, что всходит над горизонтом, играет, отражается в воде и освещает далекие берега инопланетная голубая заря. А это всего лишь пограничники охраняют родные берега, высвечивают наши прибрежные воды. Потом так же внезапно гаснет вольтова дуга перед отражателем, исчезает напряженный свет. Снова опускается на побережье темная ночь. Ночь спокойного неба...

Так вот что нужно, выручай, друг телефон! Футбольных болельщиков в Симферополе, с его знаменитой командой «Таврия», очень много. Не меньше их и среди военных. На погранзаставах отвечали немедленной поддержкой; более того, погранцы сами вызвались привезти в Симферополь несколько запасных прожекторов. Установили их по периметру, а когда все разом распалили – будто зажглось над землей второе Солнце. Матч прошел в лучшем виде, команда «Динамо» победила со счетом 2:0.

ЧЕРНОБЫЛЯ РАСПАД

В жизни каждого из нас, независимо от положения в обществе, радостные события чередуются с горестными или, как минимум, напряженно-неприятными. Вот так и у большого начальника Смирнова одной из почетных обязанностей оказалась немедленная командировка в Чернобыль. Он отправился туда в качестве руководителя симферопольского стройотряда в тридцатикилометровой зоне. Теперь-то мы знаем, что радиус этот выбирался не по науке, а просто как некий компромисс, чтобы не в самом эпицентре, но и для хозяйства не слишком разорительно. Жизнь и работа в тех страшных местах ни для кого не могла остаться без вредных последствий, но Смирнов с детства усвоил простое русское правило: «Кому-то все равно придется, так чем я лучше?». Не остановила даже перенесенная пять лет назад онкологическая операция.

28

Город скорби

 Начиналось безмятежно. Была весна 1986 года, конец апреля. В Киеве распустились листья берез, каштанов, сирени. На кустах и на клумбах появились цветы, а в людях ожили думы о новой весне – для одних предвкушение, для других воспоминания.

В эти дни ЦК Украины в плановом порядке собирал всех председателей комиссий по охране природы. По должности от Крымской области поехал в Киев заместитель председателя облисполкома Борис Самсонов, а от Симферополя – все тот же незаменимый Смирнов. И вот начало. Настроение в зале привычно деловое и привычно же скучное. Мы ведь помним советский анекдот про женщину, которая требовала себе квартиру на том основании, что «спала с Брежневым». «Я спала в зале, он спал в президиуме». Улыбнемся напоследок – и всё. Потому что глава эта никак не может показаться веселой. Итак, собрание. Кто готовится выступить, тем, вообще-то, не было скучно, а остальные привычно высиживали время. Всё как обычно, всё решено заранее, голосуют единогласно...  

Но вот некий гражданин подбегает в президиум, нагнулся и говорит кому-то на ухо. Потом другой подходит, тоже шепчет. Смирнов это заметил и сразу почувствовал – здесь что-то не так. В президиуме начинают переговариваться между собой. Скучающие лица вдруг становятся напряженными. «Все же провели совещание, – вспоминает он, – надо уезжать. В гостинице «Славутич» первый секретарь Днепровского райкома партии Киева нас проводил, по рюмке выпили, поговорили очень сдержанно, и я почувствовал, что тяготит его нечто, но сказать не может. Прилетаем в Симферополь и тогда только узнаем...»

Для простых людей все стало выясняться гораздо позже, после 9 мая. До этого ходили и на первомайскую демонстрацию, и на маевку, а потом выбирались просто в лес, на берег реки, на пруд, радуясь погоде. Цвела, то есть пылила, сосна. Качались на ветру ветки, осыпали землю желтыми спорами, и после дождя они собирались, окрашивая лужи в желтый цвет. Люди, по наивности, говорили о кислотных дождях. Потом вдруг запретили продавать редиску, творог, сметану, натуральное молоко. Через какое-то время подвезли порошковое. Говорили между собой негромко и, в основном, на темы отвлеченные. Но все, абсолютно все подспудно чуяли беду. Очень тяжело было от незнания. Вражеские голоса еще не перешли к нынешней беспросветной лжи, они вещали как есть об аварии века, а наши трусливо помалкивали. Правда оказалась ужасной. 

И вот – поездка. Опять, как после землетрясения в Спитаке, помогали специалисты из многих советских республик. Жилье для пострадавших строили около месяца. Из Симферополя от каждого завода прибыла бригада; строили кто жилой дом, кто клуб, кто школу… Палатки установили на краю поля с черноземом, черным, как южная ночь, да таким жирным, что после дождя и трактор завязнет. Не то что наш, крымский. Завидно, хоть на хлеб мажь! А вокруг лес, деревьям по нескольку веков. Но ходить в этот лес не разрешали: на листьях много радиоактивной пыли. Тут же вопрос тяжелый, с надрывом: вот мы строим и даже нам никуда нельзя, так как же люди здесь жить будут?   

Комиссия ЦК приняла объекты с оценкой «отлично». Но вдруг выяснилось – как будто неясно было! – что нет, нельзя селиться в эти красивые новенькие дома. Подумалось о главном источнике наших бедствий и нашей бедности, когда и подвижничество рядовых, и грамотная работа командиров – все ударяется, будто лодки о скалу, о глупость или бесчестность высшего руководства.

В Бородянском райисполкоме Смирнов оформил командировку, там от Чернобыля 38 км. Да, так и не получил он статус «ликвидатора», восьми километров не хватило. Вернувшись в Симферополь, на первом же совещании начал докладывать о работе, но выступление сорвалось:  после нескольких произнесенных слов пропал голос…

Прошло немного времени, поволновались близкие, поколдовали врачи. Голос восстановился – можно жить дальше и работать, работать, работать. 

ЧЕРЕЗ ВОДЫ СТИКСА

Логично, ожидаемо предположить, что, подобно очень многим, серьезно заболел Смирнов после Чернобыля, хватанув там большую дозу радиации. Но было не так. Сколько он принял рентген за тот месяц в тридцатикилометровой зоне, о том неизвестно. Даже не замерял. Беда настоящая, лютая, пришла раньше и по причине, как чаще всего бывает, неизвестной. Наверняка это был отголосок военного детства и напряженной, далеко не сытой юности в эпоху штурмовщины, когда советские люди считались легко заменяемыми деталями в беспощадной машине государства. Голод, при котором и сухомятка сойдет, и картошка подгнившая, а уж сала кусок – за счастье.

Недуг направился привычной беспощадной дорожкой: гастрит, язва, рак. Страх до чего не хочется глубоко внедряться в эту тему, но если обойти ее, может так и остаться черная дыра в биографии почетного гражданина Симферополя.

Итак, 1981 год. Пять лет до чернобыльской трагедии. Герой наш – умный, активный, открытый, окруженный любящей родней, всеми уважаемый и, как сказали бы сегодня, успешный. Сын и дочь в Крыму, вторая дочь в Питере на учебе, и всегда рядом верная супруга Альбина Матвеевна, которую он выбрал когда-то как первую красавицу и отбил у соперников – отбил в прямом смысле, кулаками! Эти воспоминания веселили его и даже теперь здорово подкрашивают жизнь. А какая земля вокруг – Крым благодатный, вот он весь, твой! Каждое лето по многу раз бывают на море, отдыхают в хороших санаториях. В Ессентуки, правда, приходилось приезжать одному и уже не на отдых, а только ради лечения. Но болезнь тогда еще казалась несерьезной, а теперь вдруг – беда. Как пошучивал позже сам Николай Николаевич, «повестка с того света».

В больничную палату провели телефон, вызвали дочь из Ленинграда. Приходят и приезжают друзья. Каждый напряженно произносит несколько слов, теряется, пытаясь утешить, и, конечно, приводит в пример знакомых с благополучным исходом подобной болезни. А в запасе хранятся истории о других знакомых, о том, как трагически рано уходили они из жизни, как вообще несправедлив этот мир – но это уже на потом, для поддержки безутешных родственников. Хотя на поминках очень слабо утешают рассказы про то, как не одинок ты в своем горе…

Для срочной операции хотели везти больного в кремлевскую больницу, но в Симферополе работал в то время легендарный хирург Владимир Ефетов. По всем отзывам, резал он успешнее даже самых кремлевских врачей, да и направление научной работы доктора в точности совпадало с предстоящей операцией. В известном роду караимов Ефетовых почти все, начиная с ХIХ века, были медиками. Если сложить трудовой стаж каждого, то их общий семейный стаж составит не менее пяти веков!

29

Доктор Владимир Ефетов

Вот завтра все и решится. Было ли страшно? Нет, не было. И дело не в героизме: после таких болей ничто не пугает, ни о чем не думается. При любом исходе операция избавит от нее – от этой ноющей, режущей, обжигающей, грызущей нутро боли. Так что терпеть уже недолго. В назначенный день и час перед операционной остались двое – Альбина Матвеевна и председатель горисполкома Владимир Максимов.

Операция длилась пять часов. О, муки ожидания под белой дверью! Быть может, разглядел больной что-то сквозь наркоз: больницу, стол операционный, себя на нем. А потом, уже с обрыва неведомой подземной реки, увидал другой берег, широкий гостеприимный вход в пещеру, где царство теней, и мрачного лодочника в хитоне. Э, нет же, я еще здесь, на этом берегу, и даже держусь за тоненькую ветку растущей над Салгиром плакучей ивы – вот она, живая тоже! Очнувшись от наркоза, увидел честные глаза доктора и спросил чуть слышно:

– Скажите как есть. Мне сколько осталось?

– Сколько просишь? – переспросил Владимир Михайлович.

– Год.

– Три года гарантирую!

Второй вопрос высветил в больном славянскую душу:

– А выпить я смогу?

Ефетов хоть и из другого ведомства, но знал, какой это важный вопрос для людей на столь высоких постах, при такой взаимозависимости. Даже усмехнулся, вспомнив где-то слышанное: «Кто  не пьет с коллективом, тот или больной, или сволочь». Впрочем, начальник любого ранга воспринимался доктором исключительно как пациент.

– Да! – рубанул он властно, согнав улыбку. – Сможешь. Но учти, что не вино, не коньяк, не пиво, а только водку. Не больше ста граммов! И обязательно пополам с водой – пятьдесят на пятьдесят!..

Больной опять закрыл глаза. Медленно-медленно-медленно проявлялся, втекал сквозь окно этот светлый день, осторожно обещая не изгонять из нашего мира, такого привычного, уютного. Неужели доведется еще пожить?

При выписке врач добавил: «Знай, что я удалил тебе весь желудок, а не две трети, как обычно. Нельзя было по-другому. Новый слепил, уж извини, из чего смог. Поэтому тебе запрещены таблетки, а лекарства разрешены только в виде уколов. Есть придется часто и понемногу, в идеале – каждый час».

Пожить удалось, да еще как! Вот и Харон на своей лодке вернулся в страну теней один, очень недовольный. А как же повестка с того света? Она провисела на гвоздике и пожелтела от времени: прошло тридцать шесть лет. Николай Николаевич до семидесяти трех занимался спортом – играл в волейбол, даже был капитаном городской команды ветеранов. И всюду где мог прославлял своего спасителя – великого хирурга, который богатым столичным клиникам предпочел скромную больничку на земле своих предков-караимов. Со временем профессор добился строительства большой больницы, а скольким людям подарил вторую часть жизни – вряд ли возможно подсчитать.

30

В команде волейболистов-ветеранов

Теперь этой клиникой заведует его сын Сергей Владимирович, тоже хирург-онколог, заслуженный врач Крыма. Уже и он провел свыше десяти тысяч операций! Мы неосознанно входим в этот прекрасный Божий мир, мы воспринимаем его как свой, без удивления, лишь с благодарностью к родителям. Но когда судьба грозит преждевременно вытолкнуть нас в вечную пустоту, как можно забыть волшебника, дерзнувшего остановить ее злое своеволие?!         

Каждый месяц Смирнов приходил на осмотр в кабинет своего спасителя. Доктор и сыну своему завещал, чтобы тот заботился об этом ни на кого не похожем пациенте, чтобы принимал его, приходящего за какими угодно медицинскими советами, – и сын не нарушил волю отца. Поневоле задумаешься о священном понятии врачебного долга. Усердие в выполнении этого долга зависит, разумеется, от личных качеств того или иного врача, но в связи с болезнью Смирнова мне сам собою припомнился один занятный исторический факт. В свою личную охрану русские императоры всего охотней брали именно караимских воинов. Почему? Всё просто: жизнь много раз предоставляла царям возможность оценить храбрость и преданность представителей этого крайне малочисленного народа. Предоставила и теперь.

ОХОТА

В лесах еще совсем дикого горного Крыма очень любил охотиться, находясь на отдыхе в Ливадии, император Александр III. Сын его Николай II тоже увлекся этим сугубо мужским занятием самозабвенно, будто стремился доказать, что в крови, в генном коде мужчины заложена извечная охотничья страсть – выследить, убить, насытиться, накормить семью.

В 1910 году, по его императорскому указу, проложили дорогу от Алушты до Ялты через Бабуган-яйлу, через Гурзуфское и Никитское плоскогорье. Дорогу эту и теперь называют Романовским шоссе, по ней проводят автобусные экскурсии с давним звучным названием «Царская охота». В ту пору леса Крыма населяли, помимо привычных нам оленей, кабанов да косуль, еще и волки, часто нападавшие на овечьи отары, а то и на одиноких людей. Охота на волков была делом захватывающим и, видимо, небесполезным, а охота на кабанов – еще и опасным по-настоящему. Дикий кабан не ведает страха; беспощадный и хитрый, он умеет мастерски запутывать след и затаиваться, чтобы вдруг напасть на идущего за ним охотника. Подранок проникается злобой ко всякому, кто на двух ногах, и отомстить способен даже через годы. Самка и того опасней; достаточно вспомнить из истории, чем закончилась для княгини половецкой, супруги Юрия Долгорукова, такая охота, – ее свалила вместе с лошадью и насмерть закусала окруженная поросятами дикая свинья.   

Первым из «царей» советских подхватил традицию Никита Хрущев, за ним Леонид Брежнев. Правда, волков к тому времени давно уж выбили, а сам заповедник стал называться «Заповедно-охотничьим хозяйством». Сейчас-то у него нормальное название, но тогда можно было подумать, что создавался он специально ради этого развлечения советской знати, в обход законов и моральных норм.

Для высшего руководства построили домики и абсолютно безопасные вышки под крышей. Чтобы новоявленным охотникам не плутать по лесу в поисках дичи, крупных зверей – косуль муфлонов, оленей и тех же кабанов – заранее прикармливали, и в строго назначенный час они появлялись в поле зрения вооруженных «слуг народа» – представали в виде живых мишеней, поверивших в человека и обманутых.

Следует оговориться, что так ублажали только высшую советскую знать, а для начальства попроще была просто охота, в привычном понимании слова. Однако Смирнов, молодец во всем, этого дела так и не освоил. После первой же охоты (разумеется, не в заповеднике, а в полях Симферопольского района) он был едко осмеян коллегами: шли ведь не на свирепых кабанов-секачей и даже не на оленей с их ветвистыми рогами. В прицел попадали зайцы, всего лишь безобидные зайчишки! В поле, на большом, давно подготовленном участке, каждый стрелок занимал свой номер по линии атаки, изогнутой в гигантскую подкову. В открытую часть «подковы» с шумом врывались загонщики, чтобы лесной дичи некуда было деться, кроме как под выстрелы. Добычу потом распределяли честно, поровну, так что будь ты хоть снайпер, хоть мазила, пустым не вернешься. Да можешь и вовсе не стрелять, коль такой добряк и чистоплюй! Стой себе и не давай косым выскочить.

Вот тогда и показал он себя в самом неприглядном для охотника виде, наш отличник разведки, храбрец и неисправимый бунтарь. Чем было продиктовано такое поведение? Либо внезапной растерянностью, что очень уж на него не похоже, либо опять же своего рода бунтом. Как бы там ни было, но Смирнов не выстрелил вообще ни разу. Ни разу! Увидав живые мишени на вполне доступном расстоянии, он просто опустил ружье. И не поднял его даже в тот миг, когда обезумившая заячья стая рванулась в его сторону, прямо под ноги! Вместо того, чтобы пальнуть хотя бы в кого-нибудь, на худой конец, ладно, в воздух или в землю, замахать руками, закричать – словом, вернуть бегущую дичь в «котел», –  вместо всего этого человек просто упал ничком в снег, и зверьки свободно выскочили из засады.

Потом Николай Николаевич пытался отказаться от своей доли, но в такой компании нельзя быть единоличником, пришлось-таки взять, перетерпев град насмешек. Говорил что-то невнятное в оправдание, а у самого-то… прямо на спине отпечатались белоснежные следы заячьих лап! Да, да, он чувствовал, как два зверька в отчаянии пробежали по его спине. А что, был же случай, когда заяц оборонялся от орла, упал на спину и когтями задних лап успел вспороть хищнику брюхо… Неужели и наш герой испугался? Ох, и смеялись товарищи, разглядев эти следы на куртке! Попробовал отшутиться былой разведчик – я, мол, привык следить за самолетами, а на ближних дистанциях глаз подводит. Все равно припоминали ему этот промах еще несколько лет.

Ну, а на самом деле, в чем была причина? Если порыться в памяти, а? Маленький Коля очень рано научился складывать буквы в слова и еще в детстве прочитал, на беду свою, довольно объемную книгу Редьярда Киплинга «Джунгли». И, вслед за бессмертным Маугли, навсегда, на всю жизнь усвоил основной закон этих самых джунглей. Честный закон, настоящий, которого так не хватает в пересыщенных человеческих «джунглях»: «Убивай ради пропитания, но не для забавы». 

Постепенно все забылось, и только близким признался мальчик Коля, незаметно выросший в большого начальника, только своим рассказал он, как невыносимо жаль было несчастных зайцев: подстреленные, они кричат почти как дети! Нет, не получился из бывшего разведчика охотник. Неизлечимо. Впредь на лесных вылазках Смирнова определяли уже не в середину «подковы», а куда-нибудь сбоку, где от него почти ничего не зависело.

ПРАВОСЛАВИЕ

В ранней юности доводилось нашему герою слышать от ретивых комсомольско-партийных вожаков с горящими глазами: «Ты в коммунизм веришь? Прямо говори, да или нет?» Вопрос таил в себе угрозу и предполагал ответ единственно возможный, при том немедленный. Блажен, кто не попадал в подобные клещи.

Вот с такою же степенью тактичности может прозвучать и вопрос нынешний, вполне, правда, безопасный: «Вы в Бога верите?». Любой начальник на выборной должности ответит сегодня без запинки, потому что после девяностых все они, включая президентов, стали вдруг исправно посещать церкви. Но что ответишь постороннему ты, простой честный гражданин, если спросить об этом не решаешься даже у самого себя?

Была у маленького Коли истово верующая тетка, отцовская сестра. Она жила в той самой Исаковке и знала все близлежащие церкви; в своей бывала каждое воскресенье, остальные обходила на престольные праздники. Собираясь в другую деревню, она брала с собой племянника, а то одной было как-то страшновато. Уходили, бывало, и за 15 километров! Летом берегли обувь и подолгу шли босиком. То по упругому дерну, то утопая по щиколотку в бархатной пыли, с ботинками наперевес, эти двое, подобно древним перехожим каликам, упрямо продвигались к каждому очередному храму, к каждой часовенке, благо колокольный звон слышен издалека, а купола видны вообще за десятки километров. Острый ум, преклонение перед науками, резко выраженная несговорчивость во время споров на какую угодно тему – все эти качества мало способствовали тому, чтобы ребенок по примеру тетки вот так взял и поверил в Бога по всем церковным канонам. Но входя в очередную деревню и направляясь к церкви, Коля каждый раз чувствовал в душе маленький праздник. Храмы строили на возвышенностях, места выбирали красивые и, как утверждают нынче, с хорошей энергетикой. Внутри всегда нарядно, святые лики взывают к добру в делах и к чистоте в помыслах. Над головой изображения ангелов, да и прихожане, что вокруг тебя, тоже сосредоточены на всем лучшем… Особенно важно было видеть иконы Николая-угодника. Маленький Коля как-то сам почувствовал, а тетка подтвердила, что да, этот святой должен быть его небесным покровителем. На всю жизнь! Глубоко взволнованный, мальчонка впервые поставил под иконой свечку. Запали в душу далекие походы по сельским и городским церквам, эти белые пасмурные стены и золоченые купола, этот призывный, переливный звон колоколов. А еще запомнились библейские истории, подробно излагаемые в странствиях его фанатично религиозной спутницей.

С того года прошло семьдесят шесть лет, но седой, умудренный, увенчанный орденами и медалями, Смирнов и теперь в каждом новом городе обязательно заходит в храм. И ставит свечку Николаю угоднику – да, ему, только ему одному, хоть это, говорят, неправильно.

31

Спрашивается, как мог он сохранить эту привычку на своей должности? Ведь в то интересное время все люди с высшим образованием – инженеры, врачи, педагоги – еще в институтах изучали научный атеизм и принимали на себя обязанность вырасти в воинствующих атеистов. Что же до работников партийно-советской сферы, то им, так же как военным, запрещалась не то что вера в Бога, но даже ношение обручальных колец! По религиозным праздникам, особенно на Пасху, этих работников идеологического фронта распределяли в разные храмы с четким заданием – следить и сигнализировать, если вдруг увидят в этом непотребном месте кого-нибудь из ответственных работников. Более того, докладывали о подобном и сами священники.

«Я всякий раз просился в Петропавловский собор, – вспоминает Николай Николаевич, – но не следил, конечно, и не писал доносов. Уберег меня от такой мерзости мой Николай угодник. Я просто любил постоять, посмотреть на эти обряды и вспомнить детство. На улице Гоголя, в храме Трех святителей, был, помню, склад. Разная театральная мишура хранилась и в соборе Петра и Павла. Когда в 90-е годы стали опять открываться храмы, я очень активно хлопотал об их освобождении».

Всякий город для Смирнова лишался доли своего обаяния, если в очередной приезд он не успевал посетить в нем несколько храмов, ну, в крайнем случае, один. В Питере это непременно Исаакиевский собор, в Москве – храм Христа-спасителя. Бывал и в Шевардино Московской области, и на историческом Бородинском поле, и в Оптиной пустыне под Калугой, да и мало ли где еще. Есть у Смирнова таинственный старый друг, вице-президент фонда Андрея Первозванного. Каждый год в декабре он приезжает к нему в Москву, по его особому приглашению. Ежегодно 13 декабря в Кремлевском дворце проводится торжественное мероприятие, на котором за выдающиеся заслуги 2-3 людям (со всего мира!) вручают Ордена Андрея Первозванного. На такой праздник не приглашают даже простых депутатов. Там бывают все митрополиты и все, кто награжден орденом Андрея Первозванного. И еще там собираются отдельные представители высшего военного командования – оборонный щит России. В год выхода этой книги Смирнова опять пригласили на 19 декабря в Москву, да вот уже и билеты на самолет!

32

На празднике Андрея Первозванного. Справа Н.Н.Смирнов с внучкой

Однажды в симферопольской больнице Смирнов случайно встретил матушку-настоятельницу Свято-Параскевского монастыря. Познакомились и, как следовало ожидать, подружились. С тех пор на важные религиозные праздники наш герой приезжает в Топловский монастырь. Там ему предоставляют хороший номер в гостинице, награждают гостя грамотами. И каждый раз, в его-то годы, Николай Николаевич бросается в священную ванну, затем становиться под водопад, температура которого даже летом не превышает восьми градусов. Как персональный пенсионер, Смирнов оказывает монастырю посильную материальную помощь, а вот свечки… Свечки по-прежнему ставит только перед иконой Николая угодника.

33

Владимирский собор в Херсонесе

       По нескольку раз в год приезжает Николай Николаевич к своей дочери и внуку в Севастополь. Патриарх семейства начинает свой день с посещения Владимирского собора в Херсонесе, затем едет в роскошную Преображенскую церковь, оттуда поднимается на городской холм, во Владимирский собор с усыпальницами русских адмиралов. И по Матросскому бульвару спускается к театру – только там его, наконец-то, встречают родные. Эта традиция соблюдается уже более тридцати лет.

ПО ПАРТИЙНОЙ ЛИНИИ

Материал для этой главы был предоставлен лишь по моей настоятельной просьбе: уж больно гладко складывалась карьера Николая Смирнова. Ангелы, как известно, обитают на небесах, а среди землян просто быть не может такого, чтобы порядочный человек долго работал в руководящих сферах и ухитрился избежать конфликтов со своим начальством, прямым или косвенным. А где конфликты – там взыскания. Я не ставлю, разумеется, невыполнимой цели – в коротком очерке провести глубокий психологический анализ своего персонажа, но считаю необходимым поговорить не только о наградах и грамотах: в историю города вошло и кое-что другое. Результат исследования оказался неожиданным – книга вдруг стала выходить из своих первоначальных рамок жизнеописания одного человека. Всё потому, что слегка приоткрылась неизвестная мне сфера управления; заглянул я в тот ящик Пандоры – и захлопнул его поскорее. Не мое. Зато еще точнее прочеканился образ героя книги, а я как автор еще крепче уверился, что сделал правильный выбор.

Первое дисциплинарное нарушение Смирнова зафиксировано было в 1971 году. В банкетном зале здания железнодорожного вокзала отмечали праздник – день рождения заместителя начальника Крымского отделения Приднепровской железной дороги. Николай Смирнов, только-только назначенный секретарем Железнодорожного райкома партии, приехал вместе с Юрием Хлыновым, который работал тогда заведующим отделом транспорта обкома партии. Это был обычный визит вежливости, а сколько собралось народу! Путейцы, проводники, водоснабженцы и прочие-прочие – представители всех тридцати восьми смежных служб. И все, разумеется, с подарками.

Сюда, в здание вокзала, привозили подарки

В перерывах между музыкой и хлопаньем пробок зазвучали тосты и поздравительные адреса, угол стали заполнять перевязанные лентами ящики… Вот это праздник! Но на беду гостей-управленцев только-только вышло очередное постановление ЦК о праздничных подарках. Суть его сводилась к тому, чтобы ни на каких чествованиях не преподносить (тем паче не принимать) ничего, кроме цветов. Вот так. Прошло несколько дней, и Смирнова с Хлыновым вызывают на бюро обкома партии, хотя и гостинцы, и хрустальные вазы принимали уж никак не они. «Постановление читали? Вы все это видели, вы в этом участвовали, но не пресекли. И даже не сообщили!» О, нашелся некто бдительный, донес, а вот эти двое как-то не спроворились. Хлынову объявили выговор с занесением в партийную карточку, Смирнову, на первый раз, – без занесения. Смягчили по молодости, он ведь только три месяца как секретарь райкома. Считай, боевое крещение. Обком отчитался в Москву о немедленно принятых мерах, чем подтвердил свою бдительность и преданность нерушимой системе. Никто из знакомых с этой историей не сомневался в абсолютной невиновности потерпевших, но… как сказали бы нынче, ребята оказались в неудачное время в неудачном месте. Робкие аргументы в оправдание не принимались и даже не выслушивались; обвинение повисло со стандартной для таких случаев формулировкой: «Вы должны были остановить это безобразие».     

Случай второй. У большого руководителя местными профсоюзами умерла теща. Выразить соболезнование пришел от горисполкома первый заместитель председателя (тогда это уже был Смирнов), а от партийного руководства – второй секретарь горкома. Гражданская панихида проводилась в квартире. Два начальника подошли к гробу, возложили цветы и встали рядом, в скорбном молчании. Людей собралось много – кто дальше, кто ближе, – входили знакомые, соседи. Дверь не затворялась. И вдруг… почти весь проем закрыл собою высокий бородатый человек в черной рясе.

Гости расступились, и началось отпевание. Как всегда – долгое, с бесконечными повторами, требующее от присутствующих терпения и такта. Люди молодые и старые, в большинстве своем уж точно не религиозные, стояли не шевелясь, как положено по многовековой славянской традиции. И только эти двое, обязанные быть воинствующими атеистами, не могли не переглянуться. Представитель партийной власти сказал тихонько представителю власти исполнительной: «Пропали». Ну вот, опять не то время и не то место. Обоим членам партии следовало пресечь эту «религиозную пропаганду», в крайнем случае, немедленно уйти и сообщить о происшедшем руководству. Больше всех провинился перед партией, разумеется, сам хозяин. Но усопшая при жизни регулярно посещала церковь, и панихида с отпеванием была назначена в полном соответствии с ее последней волей. Не посмели нарушить! Что же до наших двоих, то… Читатель, вы сможете представить себе картину: двое на поминках стоят смиренно у гроба, а с появлением священника громогласно требуют, чтобы он убирался вон со своей пропагандой? Или проще – сами вдруг извиняются, отступают, проталкиваясь к выходу… Нам, нынешним, не верится даже в саму возможность такого мерзкого мовитона. Тем более что теперь практически все руководители вменили себе в обязательность неукоснительно посещать Божьи храмы. Но тогда – неужели бывало и такое, что уходили с поминок, а чего доброго, и выгоняли священников? О, наш застойный период! Опять же нашелся бдительный товарищ, подал сигнал, и руководящие товарищи (соучастники религиозного обряда) получили по выговору.

Третье взыскание оказалось самым тяжелым. Оно грозило переломать судьбу незаменимого первого заместителя, а значит, непременно отразиться и на судьбе города. Гнев начальства накапливается, как правило, постепенно, а для разрядки может подвернуться и какой-нибудь пустяковый повод. Здесь уместно вспомнить про детство и юность Николая Николаевича. Во всякую пору своей жизни он был среди сверстников лидером и высоко ценил свою независимость; бесстрашие толкало и на рискованные поступки. Но, проведя по грани, судьба всякий раз подбрасывала бунтарю новый спасательный круг. На ответственном посту Смирнов, давно остепенившийся, отлично понимал, что такое партийная дисциплина, и взрывчатую природную силу направлял в главное дело своей долгой успешной жизни – в благоустройство любимого города. И приходил сперва в недоумение, а потом и в тихий, старательно сдерживаемый гнев, когда видел, что люди, обязанные помогать в этом деле, вдруг начинают его притормаживать.

Свою главную работу по строительству Набережной Николай Николаевич проводил под прямым  руководством Первого секретаря обкома партии Виктора Макаренко. Знакомые привыкли считать Набережную детищем Смирнова, но как-то подзабыли, что сама идея исходила все-таки от Макаренко. Что по многим вопросам, по всем конфликтам, за советами и за какой бы то ни было помощью наш неутомимый зампред обращался лично к нему, к Первому. Звонил, минуя инстанции, по прямому проводу. Все решалось кардинально, и никто, даже мэр, не вправе был вмешиваться своими указаниями или, чего доброго, запретами. Беседовали, бывало, подолгу, и Виктор Сергеевич внимательно выслушивал мнение Смирнова, а еще – архитектора Анатолия Полегенько. Так она и осталась, эта привычка, граничащая с дерзостью – свободно звонить главному начальнику Крыма и обсуждать с ним важные для города вопросы. Обсуждать вежливо, но на равных.

Начальство, однако, не всегда ведет себя столь либерально. Макаренко терпел это труднопереносимое «на равных» лишь до тех пор, пока создавался такой сложный и значимый объект как Набережная. В самом деле, приходилось разгребать столько проблем, что вспоминать о самолюбии было вовсе некстати. Но когда совместная работа закончилась, пошли указания жесткие, уже только в императивном наклонении. И вот мэру города спущена строгая директива: спилить тополя над Салгиром, в районе моста по улице Шмидта. «Как же так, зачем?» Звонить да переспрашивать ни мэр, ни кто другой не решался, и только Смирнов привычно набрал этот страшный номер. Он не просто переспросил о точности решения, он позволил себе усомниться в его правильности. В самом деле, пока не подросли кедры с ёлками, пока на склонились над водой плакучие ивы, зачем трогать вполне крепкие тополя – то есть, оголять Набережную? Жаль, конечно, что здесь не субтропики, так что с настоящими роскошными парками сложно: приживается далеко не всякое растение. Алушта славится кипарисами, а Симферополь – тополями. Да, не лучшее дерево – от ветра ломаются ветки, в июне летит пух…Но росли здесь тополя и в прошлом веке, и в позапрошлом, росли вместе с нашими отцами, дедами, прадедами...

Под небом, раскаленным добела,

Стоят в коре корявой тополя.

По судьбам их я вымерял свою:

До самой смерти нам стоять в строю…

Н.Т.

Дерзким звонком Смирнова партийный шеф остался очень недоволен. «Тебе что, – буркнул он. – больше всех надо? Выполнять!»

Есть выполнять. Спилили. У многих людей бывает аллергия на тополиный пух, вот и супруга Виктора Сергеевича страдала от нее каждый июнь – отекали глаза, появлялся насморк. Жили-то они в обкомовском доме, неподалеку от того злополучного парка...

Второй приказ опять же касался Набережной и опять – моста на улице Шмидта. Долго, при активном участии Смирнова, созревала эта остроумная и полезная для города идея – разгрузить транспортный поток на проспекте Кирова. Кому как не нынешним водителям знать, до чего же трудно в рабочие дни, а тем паче в «часы пик», проезжать через Куйбышевскую площадь, сколько времени приходится бездарно тарахтеть моторами в пробке. Это при том, что машин тогда было несравненно меньше, чем теперь. Так ведь и в будущее заглядывали.

Чтобы разгрузить площадь, надо увеличить движение по параллельной улице Шмидта, а после ее пересечения с Киевской пробиться прямо, через нынешние тупиковые дворы. Так же и в обратную сторону – расширить Пролетарскую, что уже частично сделали, и после пересечения с улицей Козлова пустить транспорт прямо к Художественному училищу, параллельно Севастопольской. Составили проект, и работа закипела. После Пролетарской взялись за мост, успели его расширить для потока машин, настоящих и будущих… И вдруг грянула непонятная, но грозная команда Первого: «Строительство отставить, мост закрыть!».

35

Четырехрядное движение по мосту на улице Шмидта.

Странно. Виктор Сергеевич жил  неподалеку, ему тоже было бы удобно на своей персональной «Волге» сразу, не объезжая Куйбышевскую площадь, выезжать, скажем, на Феодосию. Так же и в сторону Севастополя – прямо от крыльца и почти без остановок, лихо, с ветерком…

«Как закрыть мост?» – Смирнов почти задыхался в телефонную трубку, из последних сил выдерживая уважительный тон. И в ответ услышал от потерявшего терпение начальника нечто совсем не уставное: «Опять ты? Ну, ты у меня дозвонишься, доиграешься!»

Мост, разумеется, не закрыли, но огромный проект пришлось похоронить. Теперь мало кто знает о нем, да и не интересуются в навороте нынешних событий. А жаль.

Последнее столкновение интересов и самолюбий случилось после окончания строительства общежития для работников троллейбусного парка за Слободой. Водители троллейбусов, которые в большинстве своем приехали из различных сёл и своей жилплощади в городе не имели, начинали работу в три часа ночи. Поэтому им никак невозможно добираться до своих троллейбусов издалека, и общежитие рядом с местом работы построили очень кстати. Но как только пришло время заселяться, вдруг прозвучало столь же безапелляционное распоряжение: «Отдать общежитие автодорожному техникуму!» Смирнов на этот раз даже не удивился приказу, ведь супруга Макаренко работала в этом техникуме заместителем директора по воспитательной работе.

Распоряжение и в этот раз адресовалось мэру, но его неукротимый первый заместитель опять пошел на амбразуру – набрал номер всесильного Первого. О чём и как там они беседовали, осталось белым пятном в истории. Но, как видно, иссяк запас терпения у Виктора Сергеевича, а с ним и еще кое у кого из обкомовской верхушки. Пора, пора было  указать, как полагается вести себя с хозяином этого важного и густонаселенного дома под названием Крым!

Главную вину Смирнова привязали к двум домам на улице Ялтинской, где требовалось отремонтировать системы отопления. От жильцов поступила жалоба в обком партии. Дали поручение – провести ремонт к отопительному сезону. И не успели. Новая жалоба – ну и, естественно, Смирнова на ковер. Мало того, на трибуну! Давай, рассказывай, кайся!

Был ли виноват в затяжке того ремонта человек, на ответственности которого находилось жилищно-коммунальное хозяйство города? Понятно, что первый заместитель отвечает за всё. Но конкретно подготовкой тех домов к зиме занимался другой зам. Он и подписывал ответ в обком. Тем не менее, «строгача с занесением» объявили именно Смирнову. «Посмотрите, – не унимался неукротимый правдолюб, – там даже нет моей подписи!» Но ведущий решил на этот раз пойти до конца: «Он еще и оправдывается. Он ничего не понял!  Может, его следует вообще исключить из партии?» Не поднялись с места ни мэр, ни второй зам, а сам Смирнов – что ему было делать? Что мог, сказал. Постановили, вынесли, занесли. Всё. Поясним для несведущих, что выговор в партийной карточке означает невозможность участия в очередных депутатских выборах, а не будучи депутатом, можно занимать пост не выше мастера. И к чертям летят все планы, проекты, надежды, мечты – всё, чему успел научиться, всё, чему посвятил жизнь. Только и делать останется, что привыкать, но не к делу новому, насквозь известному, а привыкать быть незаметным и тихим, равнодушным к работе и подобострастным ко всем вышестоящим. И, может быть, лишь через годы и годы, когда опять непременно выяснится твоя незаменимость, начать реанимацию своей перекромсанной карьеры...  

36

Миновали полгода. В очередной раз приехал Смирнов по делам в Москву. Там был у него старый друг, инструктор ЦК – настоящий друг, с которым и в недоступных кабинетах можно было общаться так же запросто, на равных. Он и в прежние визиты прямиком направлялся к этому другу, даже останавливался у него дома. Вот и теперь встретились. «Ну, как дела, чего грустный?» Поделился. «И ты молчал столько времени? Почему сразу не приехал? Пиши жалобу на Макаренко! Ну, чего молчишь?» «Я не буду писать жалобу. Не привык». «Ладно. Пошли к председателю комиссии». Какая гора упала с плеч, когда тот председатель, внимательно всё выслушав, позвонил в Крым, Макаренко.

– Виктор Сергеевич, что же вы наказали невиновного? Нехорошо. Надо снять взыскание, и побыстрее. Собирайте бюро обкома…

В Крым Смирнов летел на Ту-134, а казалось – летит на собственных крыльях. Ведь и правда, зачем было ждать и переживать полгода? Не привык жаловаться? Не привык! Вот она, русская натура. Человек награжден Почетной грамотой Президиума Верховного совета и медалью «За трудовую доблесть». Вот только не хватает способностей к подковерной дипломатии.

В Симферополе как-то не торопились вторично разбирать его дело. Вначале, дабы не терять лицо обкома, Смирнову предложили… покаяться, в обмен на более легкое наказание. «Ни в коем случае!» – предостерег московский друг, дипломат настоящий. Опять из ЦК позвонили Первому. Говорили, как видно, более убедительно, хотя и без лишнего нажима. Собрали бюро. Под давлением ЦК решили-таки пересмотреть дело опального зама, когда уже до выборов, определявших судьбу, оставалось аж две недели. Извинился первый секретарь за свою «ошибку» и, разумеется, отменил выговор. Просто и прямо. За кулисами Смирнова поздравляли с победой: все, мол, хорошо, что хорошо кончается. Победитель, однако, за эти полгода стал седым.

И СНОВА НАБЕРЕЖНАЯ

Почти все города, сколько-нибудь значительные, возводились на реках. Москва, Петербург, Париж, Прага, Варшава… Омск, Якутск, Новосибирск… Владимир, Воронеж, Ростов, Краснодар… В пору закладки большинства городов реки служили путями передвижения и перемещения грузов. Это важно и теперь, однако даже малые, несудоходные речушки нам хочется видеть в их вечном движении; на них, как, между прочим, и на пламя костра, и на облака мы готовы смотреть долго, задумчиво, с удовольствием. Вода, свободная уже изначально, оживляет и в нас полузабытое чувство свободы и генетическую память о мире молодом, не отравленном цивилизацией. При развитом воображении можно даже поверить, что несет река запечатанные в ее информационном поле голоса, крики, разговоры и песни людей, живших здесь тысячи, десятки тысяч лет назад...

В сегодняшних городах реки служат еще и украшением, но не так было в далеком прошлом, когда их превращали в сточные канавы. Но избежал этой участи город, выстроенный на берегах самой длинной из крымских рек, впадающей в Сиваш, но летом усыхающей настолько, что воды ее так и не добираются до своего устья. Но было и другое время, когда воду Салгира берегли, даже развозили и продавали в качестве питьевой! Что ж, во все века обозримой истории Крыма люди страдали от засухи. Пресной воды не хватало для домашних животных, для полива садов и виноградников, да просто для нормального хозяйства. И даже для питья не всегда находилась чистая вода. На равнинных побережьях пили (да и сейчас кое-где пьют) воду из мелких колодцев – солоноватую, разбавленную морем. Еще древние греки строили в Тавриде каменные конденсаторы, в которых воздушная влага собиралась в виде росы, чтобы вытечь на трещины земной поверхности победно журчащим ручейком. Сохранилось и на нашем полуострове несколько таких конденсаторов. А вообще ценили люди всякую, даже самую малую речку. 

37

Теперь-то по другому, и наш Салгир – это прежде всего украшение. Вот и надо было сделать его нарядным. Автором проекта оформления Набережной  был Анатолий Антонович Полегенько, архитектором – Леонид Петрович Фруслов. Первый секретарь издал приказ необычный, очень полезный для этих троих, а может быть и решающий: в их деятельность не вправе вмешиваться никто. Даже сам, говоря по-нынешнему, мэр города.

В родном Ярославле Николай Николаевич увидел на набережной Волги ажурные решетки, отметил их красоту и сфотографировал. В Симферополе сделали копии рисунков уже для нашей Набережной. В другой раз, навещая дочь-студентку, увидел в Петергофе наклонный фонтан на фоне шахматной доски и фонтаны, плавающие на воде в виде буйков. В Симферополе построили такую же «шахматку» вдоль лестниц над фонтаном Савопуло, в другом месте подвели под водой шланг и положили плавающий буек-фонтан...

38

Лестница над фонтаном

К знаменитой Набережной подключили всю Крымскую область; ежемесячно собирали совещания, а изменения в проект вводили по ходу дела, почти каждый день. Всё было, как приказал Первый – в эту работу, глубоко творческую, никто не посмел вмешиваться.

  В порыве энтузиазма Николай Николаевич решил закопать под первым и последним блоками набережной Салгира юбилейные металлические рубли, символизирующие годы начала (1974) и окончания (1984) многолетнего труда всего огромного коллектива рабочих, архитекторов, да и своего собственного, на этом важнейшем для города объекте. Да, никто не вмешивался, только помогали. Но ведь участвовали в строительстве и вовсе чужие для Смирнова организации: Севастопольморстрой, Керчметаллургстрой, Крымканалстрой, Ялтаспецстрой. Приходилось расписывать все задания, разбив команду на участки, руководить всеми и строго контролировать каждого! А директора заводов чужие, из других городов, и личной заинтересованности в строительстве нашего «оазиса» у них как-то не наблюдалось. Одни только решетки делали четыре городских завода: Продмаш, Авторемонтный завод, Электротехнический МПС и даже, частично, Труболитейный завод в Керчи.

Чтобы понять сложность этой работы, надо знать специфику нашего хозяйства, в то время исключительно и безнадежно планового. Всякий неожиданный поворот на этой изначально прямой, но неразведанной дороге грозил аварией. Или, как минимум, остановкой. Всё нуждалось в согласовании. Например, запланировано изготовить этих красивых чугунных решеток на триста тысяч рублей, а потребовалось их сделать на миллион. И тут вдруг оказывается, что в городе нет чугуна…

Командуй, спорь, заставляй, ломай голову – как повернуть, чтобы уложиться в смету и в сроки, а если что не получается, – обращайся прямо к Макаренко – при всех сложностях отношений тот всегда поддерживал Смирнова по части Набережной. Между их кабинетами провели прямой телефон без номера. Смирнов поднимает трубку – и тут же раздается звонок у всесильного Первого. «Все замечания Смирнова, – объявил Макаренко, – выполнять неукоснительно. Считайте, что они идут от меня! 

39

На рабочем совещании

Да еще надо же было воспитывать людей! Хотя в то время не подобрались мы еще к перестроечным горам мусора, когда мировое развитие химпрома совпало с экономией на дворниках и великим оскотиниванием граждан, прежде всего молодежи. Но все же мусор бросали и раньше, цветы обрывали, так что с этим тоже приходилось как-то бороться.

А грязь природная? Чистку Салгира в советское время проводили, как правило, к 1 мая и к 7 ноября, а глубоководной очисткой занимались плавающие в лодках рабочие (эту бригаду стали называть «бобрами»). Когда бетонировали стены русла, в нескольких местах специально оставили пологие спуски – съезды для бульдозеров и самосвалов. Во время чистки горсад заполнялся дизельным треском и выхлопом; грейдеры черпали землю и вываливали ее прямо на мосты; рискуя завязнуть, бульдозеры погружались в грязь по самые кабины. Грязью же забрызганные грузовики подъезжали к этим черным горам ила, и загружались, глубоко оседая на рессорах. Это была одна из очень немногих работ, руководить которыми Смирнов не любил. Потом наступил долгий перерыв, и никто не занимался городской рекою. Особенно сложно было в середине парка, где русло широкое и мелкое, а течение очень медленное. Река там заросла травой и  обзавелась звуковым сопровождением в виде лягушачьего кваканья. Да еще скала выпирает, никакой бульдозер не сковырнет ее, так что приходилось вызывать подрывников. Взлетали в воздух грязекаменные фонтаны, и от внезапного грохота хватались за сердце те, кто не успел «убежать от инфаркта». Поначалу был план поделить это русло напротив фонтана Савопуло на две половины – обе получатся узкими, с быстрым течением, а значит и самоочищаемым дном. Город прославился и тем, что успели, но ворвалась в жизнь пресловутая перестройка, и остался дорогостоящий проект лишь на бумаге.

Лишь в 2006 году, когда мэром города стал такой же неутомимый технарь Геннадий Бабенко, этот тяжелый, грязный, опасный труд возобновили. Но всё проходит, всё меняется. И опять зарастает наш Салгир, становится похожим… нет, даже не на болото. На мокрый луг с высокой травой и тиной!

40

Салгир нынешний

В 1982 году Смирнову позвонили из КГБ. Москва сообщила, что впервые за всю историю Крыма сюда едет посол Великобритании в СССР Куртис Кибл. С какой целью? Известно было лишь то, что едет он на поезде, что с ним супруга и секретарь посольства. Недели за две до того в Симферополе прошли учения по гражданской обороне, и ночью, впервые за время существования города, отключили электричество на всех его предприятиях и во всех домах – на сто процентов! Руководство занимало наблюдательный пункт на Петровских скалах. Просьбу военных отключить город хотя бы на 5 минут удовлетворили частично, объяснив, что уже через три минуты на стеклотарном заводе остынет котел и схватится лава. Но и три минуты темноты оказались полезными для учений, а наблюдателям создали незабываемую картину первозданного мира, подсвечиваемого только фарами автомобилей… Так что, может, у посла было задание – узнать об этих учениях подробнее? О, нет, всё оказалось гораздо проще.

Работа над Набережной Салгира создала небывалый резонанс, о ней стали говорить в мировой прессе. Узнав об этом, посол решил лично повидать столицу Крыма и пообщаться с неутомимым и тоже знаменитым заместителем мэра, который занимался этой Набережной с утра до ночи, на протяжении десяти лет.   

Именно перед Смирновым (а что оставалось?) поставили задачу – встретить гостя и подробно рассказать о городе, причем рассказать строго без шпаргалки! И это в махровое брежневское время, когда нельзя было и двух слов произнести от себя, когда каждая бумажка проверялась перед выступлением и подписывалась как документ строжайшей отчетности! Ляпнул от себя – получай… сам знаешь, что. Как-то подзабыли чиновники в те казенные времена, что сам Петр первый сказал, открывая сенат: «Отныне каждый должен говорить не письменно, а устно, дабы дурь всякого видна была!»

Набережная лучших времен

Для Смирнова это не было проблемой никогда: говорит он легко и выразительно, одно время даже читал лекции в школе мастеров «Объединения стройматериалов». Перед выступлением он четко вызубрил всё об экономике города – не только факты, но и цифры, вплоть до мелочей. Гостей принимал в кабинете один Смирнов. Речь «без бумажки» продолжалась полчаса (заметим, что основные тезисы того выступления Смирнов помнит и теперь!). Затем он предложил прогуляться по любимой Набережной, дабы хорошенько ее осмотреть.

Отправились уже вчетвером: посол с супругой, его секретарь и сам Смирнов. Водитель довез их до гостинцы «Москва», оттуда пошли пешком. Да так, под приятные разговоры, и дошагали до Вечного огня, перед которым ждала машина. Смирнов заранее уложил в багажник четыре букета, и цветы эти торжественно возложили перед памятником, каждый от своего имени. Только после того сели в «Волгу» и приехали, согласно первоначальному замыслу, в детский сад «Алые паруса». Это был единственный в Крыму детсад с группой детей, обучаемых английскому языку. Там заранее приготовили концерт – дети говорили и пели на английском! Гости из Англии так заслушались, что… появилась реальная опасность опоздать на поезд.

Пришлось совершить отчаянный шаг – позвонить Валентину Мельнику, начальнику Крымского отделения железной дороги. «Задержи поезд, ну хоть на 10 минут, задержи! Придумай что-нибудь!» Ох, и наслушался в ответ Николай Николаевич! Всё же задержали на десять минут московский скорый. Примчались к самому перрону, успели. «Я покорён, – сказал перед посадкой мистер Кибл. И добавил, щедрая душа: – Ваш Салгир выглядит лучше, чем наша Темза!» Даже обнялись на прощанье.

Дня через три в кабинет Смирнова позвонила секретарша Первого и сообщила, что  звонили из посольства Великобритании. «Уточняли Вашу фамилию и должность. Зачем? Не сказали».  

Проходит неделя в ожидании, немного нервном. Вдруг было что-нибудь не так? И вот опять звонок, и героя нашего срочно вызывают к Макаренко. «По какому вопросу?» «Приходи, узнаешь». Опять нервы в кулак! Оказывается, на имя Смирнова пришло письмо, и тут же, в кабинете Первого, адресат распечатывает конверт, читает:

«Уважаемый господин Смирнов!

Большое спасибо, что Вы смогли сделать наш, к сожалению, непродолжительный визит столь интересным. Я благодарен Вам, что Вы смогли уделить нам время, и мы провели такое продуктивное утро. Встреча с Вами, Ваш рассказ о развитии города, о планах на будущее, а также последовавшая за ним экскурсия по Симферополю составили самое хорошее впечатление о городе. Знакомство с Вашим городом расширило в целом мои представления о развитии Крымской области. Я и моя супруга остались очень довольны посещением детского сада «Алые паруса», и мне бы хотелось передать через Вас письмо с благодарностью директору детского сада.

С уважением,   Куртис Кибл...»

ДЕНЬ ГОРОДА

Обидно, когда люди восхищаются чужими городами, а родной причисляют к безнадежным захолустьям, и все только потому, что слишком мало знают о нем. Кто богаче – посвящают отпуска путешествиям, да непременно заграничным. Любуются, фотографируются, и там уже внимательно слушают экскурсоводов, а потом, дома, ностальгически листают путеводители: «Ах, Париж, ух, Берлин, о, Лондон!» Но можно ли век вековать на своей малой родине и не пытаться изучить ее природу, историю,  культуру? Оказывается можно, даже в Крымской столице. Вот и приезжие налегают на летний Крым своею трехмиллионной массой, а Симферополь знают всего лишь как перевалочный пункт по дороге на Южнобережье – к началу короткой беззаботной поры летних отпусков. Еще бы! Над головой синее скифское небо, в воздухе тополиный пух; ветер южный, сухой, тревожный, обещающий. Выезжаешь на Ялтинскую трассу; окна открыты, и даже выхлоп десятков других автомобилей не в силах заглушить тонкий аромат цветущей липы. На горизонте силуэт Чатырдага, а за ним – море!.. Хорошо бы и местным заглянуть в один из наших путеводителей, а ретивым туристам – задержаться здесь на денек, пусть мысленно или, как теперь говорят, виртуально.

История современного города началась в 1784 году, с указа Екатерины II об основании столицы Крыма. Это было на следующий год после присоединения к России Тавриды (кусочка мифической Эллады), и в ту пору вошли в моду греческие топонимы. Поэтому для будущего города-собирателя, к которому сходились крымские дороги, светлейший князь Григорий Потемкин предложил благородное звучное название «Симферополь». «Сие наименование, – пояснил Григорий Александрович, – означает город пользы, а потому герб – улей с пчелами, имеющими вверху надпись «Полезное». С тех пор город переживал войны, революции, землетрясения, но так и оставался политическим, экономическим, научным и культурным центром полуострова, чрезвычайно важного в судьбе всей тогдашней России.

В 1842 году Николай I утвердил первый генеральный план Симферополя. В это время здесь выросли самые красивые здания: храм Александра Невского (его снесли в 30-е годы, а теперь построили заново), собор святых Петра и Павла, дом губернатора, дом Дворянского собрания, торговые ряды и гостиницы. В октябре 1874 года в Симферополь проложили железную дорогу, и столица Крыма начала развиваться очень быстро. Лишь в центре современного города еще сохранились оазисы того Симферополя, каким он был в пору своего расцвета: тихие зеленые переулки, уютные дворики и, на столичный манер, – лепные фасады с колоннами. Истинным украшением центра стало построенное в 1911 году здание Крымского академического драмтеатра им. А. М. Горького. Недавно отреставрировано здание госбанка, построенное по проекту Николая Краснова – академика архитектуры, «архитектора высочайшего двора».

Во время Крымской войны (1853-1856) в Симферополе часто бывал по служебным делам поручик-артиллерист граф Л. Н. Толстой. Именно в Крыму, после потрясающего успеха созданных здесь «Севастопольских рассказов», Лев Николаевич понял, что его призвание – литература. В это же время в симферопольском госпитале работал врач, основатель военно-полевой хирургии Н. И. Пирогов, ему ассистировал молодой врач С. П. Боткин.

Госпиталь размещался в здании на нынешней ул. Горького, построенном в 1826 году для Дворянского собрания. 

В мужской гимназии (это теперь гимназия № 1) учились армянский композитор и дирижер А. А. Спендиаров, художник И. К. Айвазовский, ученый-физик И. В. Курчатов, просветитель крымскотатарского народа Исмаил-бей Гаспринский. В начале своей карьеры здесь преподавал естественные науки русский химик Д. И. Менделеев. Директором гимназии в 1866 – 1870 годах был русский прозаик и краевед Е. Л. Марков, автор знаменитых «Очерков Крыма» – единственного для той поры по-настоящему художественного описания крымских городов, деревень, гор, морских берегов и водопадов.

Среди всех культурно-просветительных учреждений особое место занимает симферопольская «Таврика» – научная библиотека им. А. Х. Стевена при Республиканском краеведческом музее. Основанная в 1873 году, она числится в Международном реестре библиотек; сведения о ней внесены в трехтомник «Библиотеки мира». Со времен основания по сей день сохранился обычай: крымские авторы приносят в дар библиотеке ==свои книги.

Трудно представить, но когда еще не было здесь мирного «города-собирателя», воспетые Пушкиным «брега веселые Салгира» служили местом боевых укреплений. Первый памятник в Симферополе установил князь Василий Васильевич Долгоруков в 1842 году, на том месте, где находился в русско-турецкую войну штаб российских войск. Это обелиск в честь его деда, генерал-аншефа Василия Михайловича Долгорукова, под командованием которого 2-я русская армия в 1771 году штурмом овладела укреплениями на Перекопе и вошла в Крым. На обрывистом берегу Салгира в 1778-1789 годах стояли Суворовские редуты. Там же, за зданием Главпочтамта, в 1951 году установлен памятник великому русскому полководцу.

Памятник святителю Луке, архиепископу Симферопольскому и Крымскому

Начало улицы Пушкина освящает памятник святителю Луке (в миру В. Ф. Войно-Ясенецкому) – архиепископу Крымскому и Симферопольскому, всемирно известному хирургу, доктору богословия и медицины. С 1945 по 1961 он возглавлял Крымскую епархию и был бесконечно почитаем прихожанами.

На реке Салгир, от железнодорожного вокзала до Крымского федерального университета им. В. И. Вернадского, вымощена уже известная нам Набережная с прогулочной дорожкой под платанами и плакучими ивами. Она проходит через парк им. Гагарина, мимо стадиона Крымского государственного медицинского университета, мимо самого первого в Крыму специального учебного заведения с более чем столетней историей – Крымского музыкального училища им. П. И. Чайковского. В ландшафтном парке «Салгирка», который основал в начале XIX века академик П. С. Паллас, недавно отреставрирован дом ученого. Там при его жизни был музей – предметы древности, образцы крымских минералов и гербарий южнорусской флоры. Здесь же неугомонный Паллас оборудовал обсерваторию. Недалеко от дома ученого сохранилась построенная в 1827 году загородная резиденция генерал-губернатора Новороссийского края графа М. С. Воронцова – памятник архитектуры государственного значения. Парк «Салгирка» входит в состав университетского ботанического сада. Для надежности, учитывая смутное время, территорию обнесли прочным забором. Сейчас в парке более 7000 растений из разных частей света; среди привычных для крымчан платанов, кедров, пихт и серебристых елей в симферопольском ботаническом саду встречаются очень редкие деревья, в том числе североамериканский лириодендрон (тюльпанное дерево) и мезозойский реликт гинкго двулопастный. Листьями гинкго питались еще бронтозавры. В парке большой розарий, где розы многих разнообразных сортов цветут до декабря. Каждый год здесь устраивают выставки тюльпанов и хризантем.

В том же районе, но уже на правом берегу Салгира, находилось имение Христиана Стевена – ботаника, государственного деятеля, основателя Никитского ботанического сада. Там, на пустыре, установлен памятник ученому и его сыновьям – большой красный камень...

КЕЧКЕМЕТ

Знакомое слово для Симферопольцев! В Крымской столице есть улица Кечкеметская и ресторан «Кечкемет», открылся даже подземный зал Кечкемет на Чатырдаге – почти на километровой высоте, в одной из красивейших пещер мира Мраморной. Откуда же и при чьем участии пришел к нам этот странный для Крыма топоним, звучащий не по-русски, не по крымско-татарски, не по-гречески?

Кечкемет – город центральных районов Венгрии. Он считается восьмым по величине городом страны и расположен в восьмидесяти шести километрах от Будапешта. На месте Кечкемета было древнее поселение, в тринадцатом веке полностью разрушенное нашествием монголов. Однако, благодаря выгодному географическому положению, его быстро удалось восстановить и даже расширить. В 1348 году король Людовик Великий объявил селение Кечкемет городом.

Более чем полвека, с досадным, правда, перерывом, длится дружба между Крымом и Бач-Кишкунской областью Венгрии. В 1960 году к нам пришло письмо, в котором жители главного города этой области предложили установить дружеские связи с Симферополем. Очень важно, что в тогдашнем Крыму еще жили многие участники Великой Отечественной войны, которым довелось освобождать от фашистов Бач-Кишкунскую область. Предложение приняли, и через год было создано Симферопольское городское отделение советско-венгерской дружбы. На предприятиях и в организациях стали устраивать уголки дружбы, оформлять выставки, организовывать переписку с обменом информацией. В итоге первого августа 1963 года руководители Кечкемета и Симферополя подписали договор о дружественных связях между жителями своих городов.

Николай Смирнов и здесь оказался лидером, он первым начал реализовывать намеченное  на практике. На встречах обменивались важной информацией в жилищном строительстве, в благоустройстве, в культуре. Во время ответного визита гости посетили домостроительный комбинат, консервный завод, птицефабрику и еще не менее пятнадцати предприятий. Установилась связь между учеными аграрных институтов Симферополя и Кечкемета. Все эти встречи были важны для обмена опытом и, принося большую практическую пользу, воспринимались как слегка приоткрытая форточка в Европу, тогда еще более-менее дружественную. В Гагаринском парке Симферополя заложили аллею Дружбы, и с той поры, вплоть до девяностых годов, жила традиция ежегодных взаимных визитов. В нескольких поездках участвовал уже хорошо знакомый нам первый заместитель председателя горисполкома.

Что же там прежде всего бросается в глаза, когда пересекаешь границу с Венгрией? Ровные скоростные трассы с полным отсутствием отвлекающих внимание рекламных щитов. Все указатели – только по транспортной теме. Такому правилу, кстати, подчиняются и многие российские города, тот же Ярославль. Никакой рекламы на дорогах!

Чистота улиц. Ежедневная уборка с пяти до семи утра.

Цветы – всюду, где только можно. Цветы на клумбах, на фасадах домов и учреждений. Цветы на балконах.

На улицах невысокие (до трех метров) осветительные столбы с подвешенными вазами, в которых опять же растут цветы, и специальная машина поливает их по утрам.

В Симферополе по этому образцу украсили балконы гостиницы «Москва» и Киевского райисполкома. На Пушкинской установили фонарные столбы, подобные Кечкеметским.

Весной 1975 года в городе-побратиме организовали выставку крымских художников, а во дворцах пионеров Крыма экспонировали рисунки советских и венгерских школьников. Крымчанам памятны встречи баскетболистов общества «Спартак» и футболистов симферопольской «Таврии» с венгерскими спортсменами клуба «Дожа».

Побывала в Кечкемете и наша баскетбольная команда «Грифоны». Венгерские певческие коллективы приезжали к нам, а наши – к ним. В 34-й школе на ГРЭСе был открыт музей венгеро-советской дружбы. В Симферополе открылся ресторан «Кечкемет», и, по просьбе Смирнова, один из кечкеметских ресторанов назвали «Симферополь».

Почти с первых дней дружбы Смирнов принимал участие в приеме делегаций Баш-Кишкунской области и города Кечкемета. На него же была возложена почетная миссия: на торжественном собрании актива области и города он вручил жителю Кечкемета Дюла Катона диплом о присвоении звания «Почетный гражданин Симферополя», орденскую ленту и символический ключ от нашего города.

Дюла Катона участвовал в освобождении Крыма во время Великой Отечественной войны. Принимая крымские делегации он всегда сопровождает гостей при посещении кладбища советских воинов, идеально ухоженного, по его настойчивой инициативе.

В развальные 90-е годы прекратилась и добрая традиция взаимных визитов; возобновили ее только с приходом к руководству Симферопольским исполкомом Геннадия Бабенко. И вот в 2006 году, после многолетнего перерыва, главы обоих городов подписали Протокол о намерениях дальнейшего сотрудничества. В 2008 году Николай Николаевич возглавил делегацию Симферополя на празднование дня города Кечкемета. Вместо запланированных 15 минут их беседа с мэром города затянулась на добрые два часа! В тот год собралось более двадцати делегаций, но отношение к гостям из Крыма было подчеркнуто уважительным. Первый заместитель мэра и почетный гражданин Симферополя Дюла Катона всюду сопровождали делегатов-крымчан. Визит и в этот раз постарались превратить не просто в дружескую встречу, но в разработку мероприятий по взаимному обмену опытом. Так возобновилась дружба между городами-побратимами.

Прошло время, и  2 октября 2013 года Николая Смирнова опять пригласили в столицу Бач-Кишкунской области. Там, в торжественной обстановке, на общем собрании Кечкеметского городского совета ему вручили диплом о присвоении звания «Почетный гражданин города Кечкемета». Этого почетного титула его удостоили, как говорится в дипломе, «за выдающуюся деятельность в сфере распространения известности, повышения привлекательности и за представление интересов города».

Следует напомнить читателю, что венгры такими титулами не разбрасываются. Николай Смирнов оказался всего лишь двадцатым почетным гражданином Кечкемета – за всю историю существования этой традиции, за четыре с лишним века.

Николай Смирнов вручает Дюла Катона символический ключ от Симферополя. 

ПЧЕЛКА НА ГОРОДСКОМ ГЕРБЕ

Наступил год 1984, когда нашей южной столице исполнилось 200 лет. На торжественном собрании к юбилею Николаю Николаевичу было доверено лично внести знамя города. На это знамя прикрепили орден Трудового Красного знамени – в знак признания заслуг его жителей. Сам Смирнов был награжден медалью «За трудовую доблесть». Торжественность и весомость наград подчеркивал еще один факт – награды эти вручал уважаемый в СССР член политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК КПУ В.В. Щербицкий.

Не лишним будет припомнить напоследок, в чем же заключалась эта самая доблесть Смирнова, и почему знаменитую пчелку на гербе хочется изобразить рядом с его фамилией. За время работы в исполкоме первый заместитель председателя был инициатором и руководителем строительства многих подземных переходов, мостов, теплотрасс, двадцати фонтанов, которые просто необходимы в жарком южном городе (увы, к сей поре большинство из них разрушено), руководил работами по созданию зеленых уголков и скверов. Площади на транспортных развязках в эти годы непременно украшались цветами: очень уж любит их Николай Николаевич. К торжественной дате городу навечно было передано переходящее Красное знамя ЦК КПСС, президиума Верховного Совета СССР, Совета министров СССР и ВЦСПС. Период с 1974 по 1984 годы стали называть «золотым десятилетием Симферополя». Уже после праздника Смирнов был, согласно указу Президиума Верховного Совета УССР, награжден Почетной грамотой. Награду вручили за успехи в выполнении заданий хозяйственного и социально-культурного строительства и в связи с 200-летием со дня основания Симферополя.

Знамя Симферополю – навечно!  

А еще Николай Смирнов, с его неукротимой жаждой докопаться в каждом деле до сути, определил дату и ввел в календарь важнейший праздник симферопольцев – День города. Вдвоем с Борисом Чупиковым, тогдашним сотрудником газеты «Крымская правда», они много дней провели в библиотеке им. Франко, перебирая архивные документы. И, наконец, нашли письменное свидетельство о том, как императрица Екатерина II подписала свой знаменитый указ о строительстве «города пользы», причем свершилось это не просто летом 1784 года, но именно в начале июня! На очередной сессии Смирнов внес предложение отмечать День города в первое воскресенье июня, и депутаты охотно поддержали его. Было это в том юбилейном 1984 году, тогда же обновился герб города с неизменной труженицей-пчелкой.   

К НАМ ВЕРНУЛАСЬ ИМПЕРАТРИЦА!

Мы встретились на краю симферопольского горсада. В такое утро мы просто не могли не встретиться здесь, это противоречило бы всем законам здравого смысла! 19 августа 2016 года в Симферополе торжественно открыли новый памятник императрице. Это стало не просто событием для города, но настоящим праздником и еще одним шагом приближения к России, в которую Крым вернулся пока лишь формально, хотя и всей душой. Девять лет простоял закладной камень в городском парке, каких только споров и эксцессов ни происходило вокруг него! И вот – свершилось.

Вслед за старыми симферопольцами, Николай Николаевич давно сокрушался о том, что лишь на фотографии 1913 года мог увидеть монумент императрицы, повелевшей основать в двух километрах от татарского селения Ак-Мечеть главный город Крыма. Памятник был установлен в 1890 году, но через тридцать лет уничтожен новой властью; даже открытки с его изображением стали редкостью. А уж мечты о восстановлении были бы чистым безумием в советское время. Оставалось только проходить да приостанавливаться, представляя, как смотрелась бы здесь Екатерина Великая сегодня, после всех войн и политических передряг. Свои впечатления о первом памятнике выразил Максимилиан Волошин, вот отрывок из его письма:

«Приехавши зимой 1920 года в Симферополь, я увидел памятник на месте еще не тронутым. Я был назначен в первомайскую комиссию, в которой принимал участие. В программе, составленной Крымским исполкомом, был, между прочим, пункт: проект памятника «Освобождение Крыма Фрунзе», которым можно было бы заменить на том железном пьедестале памятник Екатерине… Памятник был хороший, фигура Екатерины Микешинская…»

Уместно вспомнить, что Михаил Осипович Микешин, скульптор-баталист ХIХ века, был автором многих монументов государственной важности: Екатерине II и Михаилу Лермонтову в Санкт Петербурге, Ермаку в Новочеркасске, Богдану Хмельницкому в Киеве, Александру II в Ростове на Дону. А еще он возвел в Нижнем Новгороде, в соавторстве с другим скульптором и архитектором, большой, очень сложный комплекс «Тысячелетие России».

«По проекту Бутырского, – продолжает Волошин, – центральной фигурой должна быть фигура рабочего, сдирающего цепь с земного шара, с обложки немецкого журнала «International». А по краям расположены надписи из текста гимна…»

Итак, на месте императрицы поместили мускулистого пролетария без одежды, который замахивается кувалдой, чтобы сбить цепь, опутавшую земной шар. Разворот туловища был таков, что при точном попадании разлетелась бы, пожалуй, не только цепь, но и сам земной шарик, выполненный из пустотелого бетона. Так, нежданно-негаданно, получился неожиданный, пугающий символ мировой революции: от удара пролетарского молота земля расколется на части, которые со временем преобразуются в новые континенты вечного процветания всех народов! Правда, в ожидании прихода благодатной поры нечем будет уже и спереди прикрыть наготу молотобойца-освободителя, доселе спрятанную за бетонный глобус. Теперь только глубокие старики помнят это «Освобождение», а тогда они были мальчишками и посмеивались, заходя сзади: «Столько лет долбит молотом и не смог даже себе на трусы заработать!»

К празднику Октябрьской революции, 7 ноября 1940 года, эту неуклюжую скульптуру заменили трехметровой статуей Ленина из бронзы. Но замена оказалась весьма некстати: памятник был слишком массивным и, значит, слишком дорогим. Когда началась война, захватившие город фашисты немедленно сняли эту драгоценную статую, чтобы сдать в переплавку.

В 1944 году, сразу после освобождения Симферополя, опустевший постамент занизили на два блока и водрузили на него новую фигуру вождя революции, уже из бетона, да и по высоте скромнее. Но через двадцать три года на центральной городской площади появился грандиозный монумент Ильича, а тот, ростом чуть выше натурального, пришлось тихонько убрать из горсада. Кого же еще и на какой срок «увековечить» на освобожденном месте? Решили, что хватит, и построили рядом фонтан. Вот он-то, безнадежно высохший, дожил до возврата в Россию, чтобы после всех перипетий смутного времени мирно уступить место долгожданной императрице. Тогда же местный бард спел песню на стихи Валерия Митрохина, – песню-надежду для всех нас, кому выпало великое везение жить в Крыму. Ее последним куплетом мы и завершаем рассказ о возвращенном на свое место памятнике:

…Держит крепко двуглавая птица

Над Россией державную власть…

В город пользы императрица

Возвратилась, чтоб нам не пропасть!

Памятник обновленный. 2016 год

+++++++++++++++++++++++++++++

В тот солнечный день мы опять прошлись по Набережной, обсуждая грядущую книгу. Полвека миновало, а дел наворочено столько, что другим хватило бы и на несколько жизней. Так-то оно так, но слишком часто повторяясь о делах, мы рискуем заронить подозрение, что герой наш – просто безнадежный трудоголик, света божьего не видящий и жизни иной не ведающий. Особенно после того, как стал вдовцом. Вот что рассказал о Смирнове один из его друзей Николай Алексеевич Полапа:

«Я работал в идеологии, состоял на оргработе в обкоме партии, потом был руководителем Секретариата Верховного Совета, а Николай Николаевич все время занимался хозяйственной работой. Разная деятельность, но встречались мы на всевозможных культурных мероприятиях, посещали не десятки – сотни городских фестивалей, концертов, конкурсов. Новый ансамбль в музучилище, премьера в драмтеатре, выставки в музеях, презентации книг в библиотеках – Николаю Николаевичу интересно всё. А еще я заметил, да и не только я, что не любит он просить за себя. У человека огромные связи, но как-то не умеет ими пользоваться. Были друзья даже в ЦК КПСС! Туда его не раз приглашали на работу, и что? Не захотел ни должности, ни оклада столичного. Здесь надо заниматься городом, там – бумагами. В Киев тоже звали раза три, но он не говорит по-украински. Сразу теряли интерес. Да и не поехал бы никуда из нашего Симферополя». 

Поехал бы, еще как поехал! Но только на время. Так и теперь отправляется наш пенсионер по бесплатному билету в свой ежегодный вояж; несколько раз побывал на родине в Рыбинске, где проживает с семьей его сестра Валентина Николаевна. Заглянул на пару дней в Кострому – тоже город не чужой. А вот в Ярославль приехал по официальному приглашению мэра и губернатора, на празднование 1000-летия города. И в Москву, конечно, приезжает, и в Санкт-Петербург… Даже теперь, что ни весна, просыпается муза дальних странствий, подталкивает к стене с картой – наметить очередной маршрут или освежить прошлогодний, чтобы опять навестить старых друзей, увидеть новые спектакли и выставки.

Не был исключением и год 2016. Николай Николаевич побывал в культурной столице России Санкт-Петербурге, где встретился с давним другом и коллегой – первым заместителем председателя Ленинградского горисполкома Иваном Андреевичем Носиковым, доктором наук, профессором. Побывал и в Москве на Красной площади, в числе гостей парада по случаю Дня Победы. И здесь же, на Красной площади, 10 мая отметил свой День рождения – 82 года.  

Кстати, о семье. Серьезные отцы, как правило, крепко привязаны к работе. С детьми не тетешкаются, зато отвечают за главное: накормить, одеть, воспитать, выучить, подыскать работу, обеспечить жильем. Повзрослевшие дети разумом понимают, насколько это важно, а вот сердцем… чаще тянутся к тем, кто был возле них большую часть времени, кто носил на руках, рассказывал сказки и рисовал домики, кто не только дарил игрушки, но играл вместе с ними в эти куклы с кроватками либо в машинки с самолетами. Трудно перечить закону жизни. Николай Николаевич оказался очень прилежным отцом, и теперь у него две обеспеченные, занятые на хорошей работе взрослые дочери, у него две внучки и два внука, тоже взрослые. А еще есть маленькая правнучка – вот на ее лепет нашлось, наконец-то, время, и она, как истинная отрада старости, всегда первой бросается на шею при встрече!

Радость!

Среди разномасштабных событий в судьбе героя нашей короткой биографической повести случилось еще одно, чрезвычайно важное и драматичное. С первых слов в это просто не верится: в 1987 году Смирнов ушел с занимаемой должности, на которую вначале не соглашался, а потом так врос, что отрывался с болью, в полном отчаянии. Ушел? Как бы не так! Его «ушли». Но позвольте, он что, не справился? Почти тридцать лет болел душой за свой город, руководил важнейшими стройками, изобретал, искал, придумывал, мотался по командировкам. Чего стоила одна только программа шефской помощи Нечерноземью, принятая правительством СССР! В очередной раз распростившись с любимым городом, пришлось ехать в Тверскую область (хоть там и нет чернозема, а жить и трудиться на земле надо)  – и руководить долговременным строительством жилья, клубов, кинотеатров и всего прочего, что необходимо для нормальной жизни людей. Еще одна страница жизни, со стороны незаметная, но очень непростая. А еще он научился мастерски выбивать средства в министерствах, куда его впускали первым уже просто как крымчанина, да и задружились очень скоро. Опять же вперед, вперед! Ты и в этом незаменим! Да, Смирнов легко заводил всё новых и новых друзей, никогда не обижал подчиненных и не множил завистников. Да и трудно завидовать: в исполкоме Николай Николаевич работал с семи тридцати утра до десяти, иногда и до одиннадцати вечера, а перед выходными частенько брал деловые бумаги на дом. Он никогда не отказывался от заданий и командировок, четко выполнял указания начальства, хотя и не боялся вступать в споры. А еще мне довелось услышать и такое признание: «Ни разу в жизни я никуда не опоздал! Ни в школу на урок, ни студентом на лекцию, ни на работу, ни на свидание. Не говоря об исполкомовской службе». Ну скажите, кто из нас, земных жителей, смеет похвастаться, что ни разу в жизни никуда не опоздал? Чудо невиданное. Так чем же все-таки не угодил руководству города наш незаменимый первый зампред? Почему был смещен с завидного поста против собственной воли? Увы, увы. После месяца в Чернобыле у Смирнова заболело не только горло; ожили последствия страшной операции пятилетней давности. Требовалась немедленная, а затем и регулярная медицинская помощь в стационаре. Зная режим своего пациента, главврач больницы им. Куйбышева ответственно заявил перед руководством исполкома и обкома партии: «Если не освободите человека от работы, через полгода вам придется выносить его из кабинета ногами вперед».

Против таких аргументов не возражают. Учитывая заслуги освобожденного, правительство назначило ему равную зарплате персональную пенсию, с сохранением всех льгот. Как советник главы администрации города, Николай Николаевич принимает участие в еженедельных аппаратных совещаниях; зная город как свой дом, часто вносит остроумные предложения, да вот стал замечать, что прислушиваются к ним уже не так внимательно, как прежде, когда он был при власти.  

Прошло время, и здоровье, как ни странно, наладилось. С годами (на девятом-то десятке!) персональный пенсионер все яснее стал понимать и все мучительнее чувствовать, как же этого мало для полноценной жизни – участвовать в сессиях да ежедневно работать на семейной даче, похожей на дворянское гнездо. Одних только роз вырастил шестьдесят сортов, а сколько груш, малины, крыжовника, кизила, абрикосов, персиков, яблок, винограда! Каждое дерево, каждый куст обласкан его руками. И возле своего подъезда развел цветник, посадил туи. Даже специально воду провел для полива, проложив полдюймовку со счетчиком на свое имя.

Не только цветы, но и деревья эти тоже  посадил и вырастил герой нашей повести рядом со своим подъездом

Все равно мало, мало! Потому что болит душа о городе. В бессильном негодовании смотрит он даже на поломанную скамейку, не говоря уже о сбитых ограждениях на своей любимой Набережной. Хочется закрыть глаза и умчаться, нет, улететь в свое лучшее время, в «золотое десятилетие» прежнего Симферополя! Чистые площади, новые переходы и транспортные развязки, ухоженные парки, памятники... Он даже во сне приходит, этот город. И непременно, почему-то, весенний, майский, когда на многих парковых куртинах и площадях зацветают тюльпаны. Сколь же много их бывало в ту пору вечной весны! Как великую ценность бережет Николай Николаевич роскошный альбом с видами города – единственный в Крыму. Никому не позволяет выносить его из дому, а когда-нибудь планирует сдать в музей города. Но пока не спешит: эти фотографии напоминают о самом активном, самом важном, самом интересном и полезном отрезке его долгой трудовой жизни.    

Не хуже нас с вами понимая, что желание вернуться на прежнюю должность – это всего лишь мечта, Смирнов уверен, тем не менее, что и наяву смог бы трудиться как прежде – изобретать, выручать, требовать и даже ездить в командировки (если найдется кому заботиться о его роскошных котах дома и на даче). Только не будем снисходительно улыбаться: опасный мечтатель всею жизнью доказал, что он самый что ни на есть реалист. Проследив за каждым его днем и часом, трудно усомниться, что человек действительно чувствует себя в силе продолжать работу, не заглядывая в паспорт, – из года в год, из года в год… Доколе будет его дерзкое своеволие полезно городу и угодно истово почитаемому небесному покровителю – святому Николаю Чудотворцу. 

А пока - на дачу, изо дня в день!

НАГРАДЫ

Вот и всё, теперь слово за читателем. Что смог я разузнать, что успел и сумел осмыслить, то и рассказал о герое прочитанной вами книги. Он увиделся мне человеком простым в общении, веселым, в меру бесшабашным и смолоду чуть-чуть хулиганистым. Но еще – исключительно прилежным и хватким в учебе, изобретательным, неутомимым во всякой работе, обязательным и твердым. Он и теперь обожает праздничные застолья, путешествия, новые лица, новые впечатления. Он безумно любит наш город. Но если в начале знакомства меня поразил трудовой стаж Николая Смирнова, то теперь я с очень сложным чувством вглядываюсь в перечень его наград. Куда бы ни вышел этот почетный гражданин в своем парадном костюме, – тут же окружающие, прежде всего молодежь, осаждают его просьбами сфотографироваться рядом. Уместно, как мне кажется, опубликовать этот список целиком, дабы и самому разобраться в своем «сложном чувстве», и пригласить на помощь читателя, будь тот крымским жителем или приезжим. Засим, как сказал поэт, читайте, завидуйте!  

Награды Николая Смирнова:

1. Звание «Почетный гражданин города Симферополя».

2. Звание «Почетный гражданин города Кечкемета».     

3. Грамота Президиума Верховного Совета Украинской ССР;
4. Почетное звание«Заслуженный работник сферы услуг Украины»;
5. Орден Украины «За заслуги» III степени;
6. Медаль СССР «За доблестный труд», в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина»;
7. Медаль СССР «За трудовую доблесть»;
8. Медаль «Ветеран труда»;
9. Высший знак отличия Республики Крым «За верность долгу»;
10. Медаль Республики Крым «За защиту Республики Крым»;
11. Знак отличия СССР «Отличный разведчик»;
12. Почетная грамота Совета Министров Автономной Республики Крым;
13. Благодарность Председателя Верховного Совета Республики Крым;
14. Почетный знак «За заслуги перед Симферополем»; 
15. Знак отличия Симферопольского городского Совета «Звезда Славы и Почета»;
16. Юбилейная медаль Симферопольского городского совета «225 лет Симферополю»; 
17. Юбилейная медаль «В память 230-летия Симферополя»;
18. Медаль Жукова (Украина);
19. Медаль «Защитнику Отечества»;
20. Медаль «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»;
21. Медаль «65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»;
22. Медаль «70 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»;
23. Памятный знак Российского Комитета ветеранов «70 лет освобождения Севастополя»;
24. Памятная медаль Центрального Правления Общероссийского Союза общественных объединений «Союз «Чернобыль» России» - «За заслуги» II степени;
25. Орден Центрального Правления Общероссийского Союза общественных объединений «Союз «Чернобыль» России» - «За гуманизм и милосердие»;
26. Нагрудный знак Главного Управления МЧС в Республике Крым «20 лет Чернобыльской катастрофы»;
27. Знак отличия Всеукраинской общественной организации «Союз Чернобыля Украины»;

Православные награды:

28. Орден святого великомученика Георгия Победоносца;
29. Орден святителя Николая Чудотворца;
30. Орден святого благоверного князя Киевского Ярослава Мудрого; 
31. Орден святителя Феодосия Черниговского; 
32. Орден преподобного Нестора Летописца.

ОГЛАВЛЕНИЕ

«ДАЙ БОГ НЕ ВЛЯПАТЬСЯ ВО ВЛАСТЬ…»

НА БРЕГАХ САЛГИРА

ДЕТСТВО, УСЕЧЕННОЕ ВОЙНОЙ

ЮНОСТЬ ПОСЛЕВОЕННАЯ

«ПРОЩАЙ, ТРУБА ЗОВЕТ!»

РАЗВЕДЧИК НА ГРАЖДАНКЕ

СТУДЕНЧЕСТВО

ТВОЕ МЕСТО ЗДЕСЬ!

БОМБА

МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА

ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ

СОЛНЕЧНАЯ СТРАНА АРМЕНИЯ…

КАРАНТИН

ФУТБОЛ

ЧЕРНОБЫЛЯ РАСПАД…

ЧЕРЕЗ ВОДЫ СТИКСА

ПРАВОСЛАВИЕ

ПО ПАРТИЙНОЙ ЛИНИИ

И СНОВА НАБЕРЕЖНАЯ

К НАМ ВЕРНУЛАСЬ ИМПЕРАТРИЦА!

КЕЧКЕМЕТ

ПЧЕЛКА НА ГОРОДСКОМ ГЕРБЕ

НАГРАДЫ