ЧурингаI Основным зимним развлечением в этом южнобережном пансионате были деревянные шахматы. Огромные, не крашеные, с продольными трещинами до сердцевины - давно бы их в печку, да негде достать новые. Пока двое играли, остальные в ожидании своей очереди топтались вокруг стола и давали советы. Местные парни тоже приходили играть в эти постылые шахматы и не ссорились с отдыхающими, даже любили побеседовать "за жизнь": всех объединяли скука. Приезжие ждали конца срока путевки, местные ждали лета. За окном падал снег, таял на крышах и стекал по водосточным трубам. Яна приехала с мужем. Он был хороший человек, и она не заметила, как вышла за него. Скучать бы ей теперь, но природный ум, неистощимая тяга к жизни и некоторые особенности психики заставляли ее рыться в книгах, посещать лекции, знакомиться и задавать людям и самой себе странные вопросы. Она пыталась помогать близким и дальним, даже врачевать, поставив больного босиком на битые стекла и проводя необъяснимые для нее самой, но всегда действенные манипуляции. И платила иногда собственной болью. Такие странствования по океану оккультных наук для людей обычных, кому ведом страх Божий, примиряюще заканчиваются под сводом храма, где все известно еще от сотворения мира и где точно скажут, что оккультное - от сатаны. Яна прошла эту ступень - и не поверила священнику, не настоящий, видно, попался; она продолжала искать и нести в себе своего доброго Бога-озорника. Если так много религий на земле, рассуждала она, то почему им не быть еще больше - по одной на человека? На всякого, кто способен создать в душе своего Всевышнего и поклоняться ему! Дети обожали и ее, и отца, считая образцом их отношения, настоящей любовью, о которой читали в хороших книгах. Ровесник-муж ходил за Яной по пятам, хоть и был с юности кровь с молоком и от девок не знал отбоя. А она только с ним, с хорошим, и скучала. Да что делать? Общежитие, куда она попала, оказалось похожим на дом свиданий и планокуров, и убежать было некуда, разве что обратно в село. А у него родители в городе, квартира. Даже здесь, на отдыхе, он очень беспокоился о здоровье жены, сам покупал мед и фрукты на рынке, а в холодную комнату пансионата притащил добытый где-то электрокамин. Все у них было, кроме самой малости, которая как раз и нужна для счастья... Сегодня в холле Яна долго смотрела, как муж играет в свои шахматы-полена и никуда не спешит, и ничего-то ему не хочется, - вот и вышла сама из каменных стен в этот пустынный городок у моря. Прошлась вдоль пристани, разглядывая стоящие на берегу для зимнего ремонта катера, бросила припасенный с обеда хлеб чайкам. По пляжу ходил, глядя под ноги, человек в резиновых сапогах. Когда он ступал на мокрый снег, следы чернели. Отдыхающие поглядывали на него как на одну из достопримечательностей зимнего курорта, задавали вопросы, подшучивали. - Он что-то ищет? - спросила Яна у женщины в спортивном костюме. - Дары лета, - отозвалась та, щурясь от штормового тумана. - Поглядеть бы. - Один уже поглядел. И ушел сушиться. - А вон те мальчишки? - Им все равно, они местные. Нет, штормом Яну не напугаешь: ей тоже море не казалось чужим. Пролезла под ограждение, спустилась на пляж и... тут же отскочила от волны. Мужчина посмотрел в ее сторону, промолчал, а у Яны вдруг забилось сердце. Чем одарит ее этот зимний берег? Ровный серый галечник, белый кварц, матовые зеленые стеклышки - "леденцы"... Да что это с нею - опять пошла к воде, смотрит сквозь эту штормовую муть, еще немного - и прыгнет! - Зачем спустилась? - спросил незнакомец. - Не знаю. Наверно он почувствовал ее растерянность, поглядел вдоль пляжа и решительно сказал: - Подожди. И все, и ушел куда-то. А вернувшись, принес и ей пару неуклюжих резиновых сапог. Минуту подумав, Яна надела их прямо на свои чистые кроссовки. - Монетки находите? - спросила она. - Те, что мы бросаем на счастье? Он засмеялся: - Разбогатеешь на вашем счастье! - А сегодня есть улов? - Тише, не спугни! - А что? Оно живое, да? Он только молча покосился. Яна прошла за ним, но остановилась. Хорошо знакомая сила влекла ее обратно. Повернулась, окинула взглядом этот большой, широкий и абсолютно пустой пляж. Лежаки за железной решеткой, закрытой и заваренной. Бетонные стойки от деревянных скамеек, сокрушенных штормом. Спасательная станция, глиссер на берегу. Снегопад прекратился, и теперь за этой станцией видны далекие темно-сиреневые горы, контрастно впечатанные в холстину декабрьского неба. Не от вида ли этих гор заиграла в груди музыка, сорвала с места, поманила и повела за собою в ту сторону, откуда принес ей сапоги этот диковинный дядька? Яна дошла до середины пляжа. Озорной мотив усиливался и начинал переходить в строгие, победные звуки марша. Торжественные аккорды заставили ее остановиться. Вдруг показались тяжелыми и нелепыми эти сапоги. Так временами казался нелепым этот день, этот декабрьский отпуск, эта жизнь, и надо было вслушиваться в себя, искать свой единственный выход. Дышалось с трудом. Не оборачиваясь, она шагнула обратно - стало легче. Кожу ступней приятно покалывало, словно перед ходьбой по битым стеклам. "Кожа моих ног пластичная и эластичная..." - начала зачем-то нашептывать Яна. Покалывать стало и пальцы руки. Она постояла, не двигаясь. В одном только безымянном пальце бился теперь ее пульс, всегда на все отвечающий. Полшага назад. Стоп. К морю. Ближе. Еще, в самую воду! Боевой марш. Победа! Она нагнулась и опустила руку в воду, забыв о коварной послештормовой зыби и не замечая высокой волны, гребень которой уже начал заворачиваться. Там, возле пристани, отдыхающие сейчас отскочат от соленого водопада, и уж кому-нибудь достанется! Мужчина резко окликнул ее. Она схватила горсть песка и побежала на берег, но волна догнала, окатила до самой прически, залила сапоги, кружевной шипящей пеной растеклась во всю ширину пляжа. Стремительная тень настигла женщину. Она обернулась и почувствовала, как мягкие, несокрушимые рычаги сдавили ее и выдернули из этой ледяной пены. - Искупалась? - спросил мужчина без улыбки. - Пойдем! Схватил ее за руку - вот он, один из тех рычагов! Она пошла, почти побежала за ним в сторону спасательной станции. Музыка больше не играла. - Снимай куртку. В комнатке было тепло от самодельного обогревателя из куска асбестовой трубы, обмотанной спиралью. Из окна виден весь пустынный пляж, а через стереотрубу на подоконнике видно, должно быть, все Черное море. - Вы здесь работаете? - Раздевайся. - А отсюда можно увидеть турецкий берег? Незнакомец подошел к ней вплотную и посмотрел очень внимательно. Только сейчас Яна заметила, как он огромен и какой силой дышит его свежее, здоровое лицо с черной бородой и округлой загорелой лысиной, которая даже шла ему, дополняя монументальный облик. - С тебя вода течет. Семь градусов! Ты моржиха? - Я сюда положу, ладно? А то руку сводит. Не дожидаясь ответа, она высыпала содержимое горсти на чисто вытертый стол. Песок, несколько серых камешков, осколок мидии, "леденец". И - колечко. Заматированное, невзрачное, в царапинках. - Подделка, - вздохнула Яна, даже не удивляясь. Спасатель подержал кольцо в руке. - Нет, кроха, это золото. Волнами потертое. Да ты волшебница! - Очень маленькая. - Будешь переодеваться? - вдруг рявкнул он. - А то "скорую" вызову! Она засмеялась и сняла куртку, скинула полные воды сапоги, потом кроссовки. - Мне нужны стекла, - сказала она. - Какие? - Вот эти две бутылки. Можно разбить? Есть хотя бы газета? - Ну, есть. - И подайте... вон ту гантель. Яна разбила бутылки на газете. Бумага порвалась, Яна размолотила крупные стекла; запахло спиртным. - Помыть надо было. Ладно... Закрыв лицо ладонями, она пошептала что-то и ступила босиком на зеленые осколки. Стекло захрустело, крошась. Спасатель боялся вздохнуть. Наконец она села на табуретку, поочередно подняла ступни и обтерла их газетным комком. - Лекарство от простуды. Могу вас научить! - Не простуживаюсь... В это время в пансионате уже включили телевизор, и шахматисты доигрывали последнюю партию, готовые перейти на прием мировой информации, всей ее правды и неправды, и тянуть дальше унылое время до ужина. Муж Яны обошел парк пансионата, его терренкуры, спортплощадки и беседки для отдыха. Всюду было пустынно, мокро и скучно, даже вечная зелень сейчас не притягивала взгляда. Он вернулся в свой корпус - ключ от комнаты так и лежал у дежурной. Скоро ужин. Ботинки промокли. А что у нее? И где она? Яна пила чай с малиной и коньяком, пристроив ноги у самого обогревателя. И хохотала, слушая байки матроса о том, как спасают тонущих, сначала давая им по голове пробковым кругом - для того, мол, он и твердый. Не то и спасателя утопят со страху! - А вы сами многих спасли? - Я? Да уже за сотню. У нас тут подводные камни, и как шторм несет кого-то на них, я не жду крика о помощи. Знаю, вижу по человеку. Надеваю ласты, накидываю петлю каната на плечо и плыву. Потом с берега тянут нас дружно... - А лодка? - Опрокинется. Глиссер пока спустишь на воду, пока заведешь - человека нет уже. А со дна поднимать дело нерадостное. Кого и откачали - все равно болеет потом. Пневмонии всякие... - Вы герой! - Тут все герои. - Можно посмотреть? - Яна встала и подошла к зачехленной стереотрубе. - Море-то пустое. Снимай брезент. Она повернула трубу на берег и сразу выхватила в массиве гор пещеру и козырек над нею. Из-под козырька вытекает ручей. Повертела еще, но никуда больше глядеть не хотелось. Манила ее пещера эта и в прошлые приезды; жаль, что муж не любил походов. - Садись, пол холодный, - сказал спасатель. - Как вас зовут? - спросила она, не сразу вернувшись в его комнатку. - Герман. - Вас должна подпитывать сила ваших спасенных! - Сказав это, она взяла кольцо, повертела в руке. - Дарю! - Э, нет, - захохотал он. - Завтра сам найду. - А мне и одной волны хватило. Сижу, как с похмелья. - Так у меня еще есть... - Не надо, нельзя. - Муж? - Вы не дурак для спасателя. - Дуракам здесь нечего делать. Дураки упираются, деньги куют. А мы смотрим на море, ловим рыбу, ищем пляжное золото... - Отогреваем симпатичных утопленниц! Коньяк действовал, хохотали дружно. - А мне говорят: "Иди зарабатывай!" На что? На отдых у моря? - Как мой муж. - Слушай, мы здесь вдвоем или втроем? И говори мне "ты". - Вот кому в проповедники! - Ты верующая? - Подойди ближе, поймешь. Унимая шторм в голове, матрос шагнул к ней, наклонился, поцеловал... в щеку. Ему стало страшновато этой колдуньи, которая в последний миг чуть-чуть оттолкнула его взглядом, ровно на столько, чтобы не тянулся к губам. - Обувь высохла? - спросила она чуть слышно. - Торопишься? - Ужин скоро. - У меня тоже скоро. На двоих будет целый пир! - Нельзя. Она засмеялась, надевая куртку и еще влажные кроссовки. - Я провожу тебя, - сказал Герман. Пансионат на горе. Снег там почти не тает, но в нем еще много черных луж. Людей нет. Даже собаки попрятались. Море в темноте видится как провал земной тверди; с обрыва кажется, что это он и есть, тот самый край света. - Придешь завтра? - Искать золото? - Ты сама - золото. Я весь день буду на пляже. - Спасти меня хочешь? - Хочу. Тут в свете неоновых ламп они увидели на дорожке между кустами вечнозеленой калины очень одинокого человека. Он брел куда-то, не глядя под ноги, хлюпал по лужам, спотыкался и вообще казался приговоренным. Яна повернулась и, не сказав ни слова, убежала.
II На другой день сорвался южный ветер и отогнал облака. Мокрым серым одеялом зависли они над горами, затаив угрозу для курортников. Люди стали выбирать безветренные уголки пляжей и потихоньку раздеваться; закаленные полезли в воду. Яна с мужем тоже загорали до обеда, фотографировались на фоне волн, засиневших под чистым небом. Потом зашли в бар, выпили вина, закусили жареными креветками. Прогулялись по Набережной; Яна купила книгу о пещерных городах. В пансионате взялась читать ее, а муж опять пошел играть в шахматы. Яна читала и поражалась обилию народов, прошедших по Крымской земле и превращенных временем в эту самую землю. И тому, как мало им было отпущено погостить на этой чистой, но слишком чужой, слишком свободной планете. ...Дева-жрица отметила первого в племени охотника, и стал он послушен ей, еще немного - и занять бы им на двоих укромный уголок пещеры. Но не возвращается молодой охотник, не помогают заклинания, не спасает чуринга - округло обкатанный камешек, на котором предки высекли фигурки зверя и человека с копьем. В камень переселялись души умерших предков. Его передавали детям. Но эта дева стала последней в роду, потому что не вернулся избранник с охоты. И никто другой ей не нужен. Она спрятала чурингу в стену, в глубокую впадину, заложила камнями и обломками сталактитов, замазала глиной. И спокойно дождалась часа, когда и ее душа перейдет в этот камень, чтобы найти всех, кого потеряла. Ждать пришлось недолго: девушки тоже рано покидали землю того времени. Она так и не успела оставить потомство, ибо родилась наивернейшею... Смирив фантазию, Яна оделась и потихоньку вышла к пристани. День догорал, солнце пряталось в тучу. Значит, не ждать завтра погоды, думала она. Глаза сами искали вчерашнего спасателя, а пальцы поигрывали в кармане пальто найденным кольцом. Яна опять увидела профиль гор и пристально, прицельно вгляделась в далекую точку под скалой. Оттуда как будто вытекал серебристой ниточкой незамерзающий ручеек. Над пещерой нависала голая скала. "Там же должен быть лес, - подумала Яна. - Почему нет леса?" Вдруг стало ей грустно до слез. Где он теперь, ее спасатель, почему она так поздно вышла? Зачем так нелепо сложилось, что приходится мучить мужа - хорошего, доброго, любящего? И все равно нет утешения, даже такой ценой. Или это судьба ее - искать и не находить? - Кто обидел? - Спасатель подошел незаметно, да она и не видела уже ничего от слез. - Где тот негодяй, как фамилия? Яна, не размышляя, ткнулась лицом в его грудь, в огромные ладони. Уже вечерело, и они не стали искать на пляже золото. Пошли просто так по городу. Герман взялся рассказывать ей о детстве, с которым у него связан здесь каждый камень: с этой пристани первый раз прыгнул в воду, под этой скалой нырнул в подводный грот и зацепился, и познал весь ужас тонущего... Подошли к остаткам Генуэзской башни. Осажденная с трех сторон гаражами, крепость возвышалась над ними в одиночестве своих тысячелетий и пока не сдавалась. - Сколько ей лет? - спросила Яна. Герман пожал плечами. - Эх, ты, абориген! - Давай у мужика спросим. Послушай, друг... - Не надо. - Яна рассмеялась. - Ты представляешь, сколько раз его спрашивали об этом? На велосипеде трехколесном катался, потом рычал мотоциклом, теперь с машиной возится. И все время один вопрос! Стемнело. Так и не узнав, сколько лет генуэзской башне, двое опять спустились к пляжу. Сегодня там дежурил, а вернее, отсутствовал, другой спасатель. Но в условном месте висел на гвоздике ключ! - Я на ужин спешу, - сказала Яна. - Ужин нам не нужен! - Герман подвинул свой стул к ней поближе. Яна была задумчива. Он осторожно положил руку ей на спину и погладил, как домашнего зверька. - Хочешь, чтобы замурлыкала? Герман пододвинулся вплотную. - Ты грек? - спросила она. - Я крымчанин в восьмом поколении! - отчеканил он. - Это из тех, что известны. - Мне кажется, я знала тебя раньше. - Когда? - До самого первого поколения. - Ты и теперь меня не знаешь. - Ты женат? Глупый вопрос. Ты был женат? Герман только вздохнул. - Извини. Просто я хотела знать, есть ли в этом городе Божья избранница. Он приобнял ее. - Ты какая-то неживая. - Наш день не пришел еще. Не знаю даже, ты ли это. Но как похож! - На кого? - Я не примерная супруга... - Понял. - А может, чересчур верная? Герман промолчал. Что-то его сковывало. - Мне пора, - сказала Яна, вставая. - Завтра придешь? - А куда пойдем? - Ну, в бар. - Может, в горы? - Обычно просятся в бар. - Значит, буду в твоей коллекции исключением! Герман покраснел, как школьник. Яна поглядела на него и предложила: - Давай в девять, сразу после завтрака. - А муж? - Это его крест. - Ну, ты даешь! Я провожу... - Не надо, а то встретимся с ним. До завтра... Муж уже сидел за столом, но есть не начинал, опять чувствуя беду. Он никогда не требовал того, чего требовать нельзя. Сначала пробовал отвечать тем же, но эта вынужденная неверность ничего не решала. Ни в чьих объятиях он не переставал видеть и чувствовать свою Яну, которую почти насильно женил на себе, с которой терял лицо свое и снова находил, утешаясь только шаблонным соображением о времени, которое все исправит. Да и знал, что хоть и непоседлива жена его, взбалмошна, а по-настоящему изменяет редко и вряд ли остается потом довольной. - Нагулялась? - бросил он жестко. Яна только поглядела рассеянно. Вопросов больше не было. Ужин, телевизор и короткая, обязательная дань супружескому долгу перед сном. Супруг был когда-то прилежен в этих таинствах, но никакие старания не разогревали женщину, и он тоже с годами все остывал и остывал... III Денек был пасмурный, не холодный, один из тех чудесных дней ненастоящей, южнобережной зимы, насыщенной запахами сухой полыни и теплой влажной земли, когда уже в декабре верится в скорый приход лета. Поднимались вверх по речке, перепрыгивая то на правый берег ее, то на левый. Кое-где речка разлилась, и приходилось идти уже только одной стороной, даже взбираться на каменные уступы и валуны и продираться сквозь колючки держи-дерева. Стало жарко. На привалах садились прямо на землю, оглядывались. Город начал прятаться в тумане. Но дозорная башня спасательной станции была еще видна. Чего не отнять у зимних гор над побережьем, так это своего в них одиночества: всем хочется путешествовать летом. Зимою ты здесь один, и все для тебя; ты ищешь то, что нужно тебе, а не всем. Сладкими кажутся нестерпимо терпкие ягоды терна, мягкой и родной - сыпучая каменистая тропинка, а оттенки краснеющих листьев фисташки и скумпии тебе захочется сравнить разве что с освещенными утренним солнцем облаками. Ближе, наверное, к закатным краскам эти увядающие листья, да здесь же не бывает закатов: солнце прячется за горы, так и оставаясь высоким и еще по дневному ослепительным. А то вдруг откроется клочок синевы в унылом небе... Стали карабкаться вверх по крутому ливнестоку, сплошь забитому щебнем и обломками сухих веток, листьев, коры. Герман уступил дорогу и пошел сзади, чтобы подстраховать при случае. Цеплялись за кусты, за пучки полувысохшей травы, за ненадежные, в трещинах, выступы известняка и сланца. Иногда вниз падал один из этих недолговечных камней, угрожая общим обвалом, и приходилось пережидать, припадая к горе. Пещеру словно подготовила природа как надежную защиту от мира, в котором все хотят выжить любой ценой. Сверху, с гор ее закрывал каменный козырек, снизу подпирала гладкая природная стена. Оставалось подойти сбоку, обогнув это препятствие, и протиснуться сквозь щель, промытую дождевыми потоками. Яна прошла первой. Герман не отставал, но дышал тяжело. - За тобой не угонишься! - Он снял свитер. - Прямо лето... Яна промолчала. Достали фонарик. Абориген восьмого поколения - и ничего толком не знает об этом подземелье! Хотя пещер здесь, пишут, много: известняк мягкий, податливый дождям и рвущим трещины заморозкам. У этой наружный лаз небольшой, потом сразу темнота и неудобная косина, и глина. - Откуда глина? Да что спрашивать, разве он знает? Наверно туристы наносили подошвами, за столько-то лет. За столько лет! Кое-как прошли в первый зал. Потолок закопчен, стены унылые, в углу какой-то мусор. Дальше вела нора, в которую надо пробираться по-пластунски. Герман посмотрел в эту черноту и сказал: - Я там застряну. - Дай фонарь, - попросила Яна, хоть и показалось ей, что уже не такая беспросветная темень впереди. Отметила это про себя и не удивилась. - А вдруг заблудишься? - Мне туда надо! Герман отдал фонарь. Она стала протискиваться в лаз, светя перед собою. Руки хлюпнули в лужу, Яна тут же припала к ней губами. Это было углубление-ванночка с водой из влаги пещерных сводов, процеженных толщей горы, - чистейший горный родничок. Яна отвела свет и поглядела прямо в черную воду. Увидела там несколько округлых пещерных жемчужин и не стала их трогать. Посветила по стенам и сводам второго зала. Потом села, как на пенек, на ровный обломок широкого сталагмита и надолго потушила фонарь. ... Мужчины жили в первом зале. А здесь, под их защитой, ночевали женщины и дети. Почему в путеводителе ни слова? Не нашли следов золы? Так в этих залах никто и не жег костер, дым потянуло бы внутрь, потому что вверху, под самой вершиной горы был еще один вход, незаметный в густом лесу и не только людям, но даже лисицам и шакалам не доступный. Костры жгли под козырьком, а золу отгребали и сыпали вниз. Да и ветром разносило... Занятно было рисовать себе картины древнего мира, придумывать внутреннее убранство второго зала: роскошные опоры-сталагнаты с желтым отливом, розоватые "пещерные цветы" и глыбы мрамора, старые и новые жемчужины в ванночках. Кроманьонец не трогал подземных украшений, считая всякую красоту даром богов и чувствуя на себе строгие взгляды укрывшихся в камне душ своих предков. А вот в эти ниши наносили много сухой травы... Но откуда этот ровный серый свет? Да, здесь было окно, на него садились какие-то птицы. Яна пошла уверенно, почти прыгнула, мягко лепясь к корявым и скользким камням. Остановилась, унимая дрожь. И опять, как на пляже, стала прислушиваться к себе - нет, это была уже не музыка предчувствия. Дослышались ей какие-то уверенные, бьющие в голову заклинания на незнакомом языке. Стало легко, сладко. Должно быть, так начинает отдыхать душа, наконец-то освобождаясь от измученного немощью тела. Минуя непонятные слова, женщина воспринимала самую суть таинственных заклинаний. Считалась необитаемой эта пещера во все двадцать тысяч лет: не найдены кости окаменелые, ни хотя бы самые простые кремневые сколы. И не будут найдены, и ничего-то не докажет она людям, твердо не верящим в чудеса! Да и зачем доказывать? Разве ищет она здесь то, что ищут другие? Подняв руку на высоту сердца, Яна пошла вдоль стены. Нащупала глиняный мякиш, остановилась и вздохнула несколько раз, чтобы не потерять сознание. Ломая ногти, она принялась отковыривать эту глину, так, может быть, и не высохшую с самого палеолита. Потом стала вытаскивать и швырять под ноги какие-то камни и что-то округлое, грубое, постепенно узнавая те самые обломки сталактитов. Выбросив их, она уверенно схватила отполированный, идеально гладкий камешек той удобной овальной формы, что позволяет задержаться в зажатой ладони и приникнуть равномерно к чувствительной коже, к бугоркам и линиям, на которых так много пишет природа. Зажав камешек в ладони, Яна зажгла фонарь... Кричат? Кто? Он! Сколько прошло? Час? Нет, подумалось ей, больше. Фонарь осветил унылые обломки сталактитов, закопченные свечками и факелами своды, а под ногами - все ту же глину со следами современного человека в обуви. Она выбралась и встала на ноги. Пошла, спотыкаясь. Память о минутах благостного беспечного парения держала ее, не давая сразу вернуться в земной мир. - Я уже хотел за тобой! - выговаривал Герман. - Не смог. Ищи в другой раз мужчину потоньше! - Никаких мужчин! - вскрикнула она. И медленно опустилась на землю. Он смотрел на нее и думал - не началась бы истерика. Он едва успел развернуть походное одеяльце, бросил сверху куртку и сел сам. Женщина пугала отважного спасателя, молча придвигая себя к нему - губы, лицо, грудь, живот, коленки - все живое в ней. Все оживающее. Ее руки были выпачканы глиной, в кулаке зажат священный камень предков. Глаза горели первобытной жадностью и победной колдовской силой. Она выхватила у мужчины фонарь и отшвырнула. Фонарь стукнулся, но не погас и светил в сторону, опять прорисовывая кусочек современной пещеры, так не похожей на их древнее жилище, на ее первый и последний дом в той горестной стране, в том юном мире, жестоком неосознанно и потому все-таки безгрешном. - Я нашла тебя, великий охотник, - шептала она, все теснее прижимаясь к нему, оплетая его тело своим, умирающим от желания не выпускать до победы, до вспышки, которой так долго искала с друзьями случайными, а еще прежде - с таким же случайным мужем. И когда огонь этот - от Бога ли - от Дьявола - засветился, запылал, забушевал в ней во всю природную мощь, тридцатью годами, а может и двадцатью тысячелетиями накопленную и спрессованную, - она уже знала, уже ждала взрыва, который непременно должен будет отозваться в ней и земным греховным раскаянием, и поднебесным полетом - безумно короткими секундами чуда. Может быть, нас дразнят сами бессмертные, приоткрывая на миг неведомые миры, чтобы дать поверить в себя? И человек поверил, а потом забыл и только душу свою выхолащивает, когда пытается так спасти ее - ограждает от соблазна, винит во грехе, замаливает, даже не подозревая, что всем этим только заглушает голос неба! Вот теперь и Яна смогла заглянуть в небесные тайники. Ими нельзя владеть, на них нельзя и смотреть долго, как на само Солнце, - чтобы не ослепнуть, не сгореть, не вознестись прежде времени. Она так и не выпустила из руки чурингу - драгоценнейший из земных камней; все души предков явились ее сознанию, пройдя ладонь с вещими бороздками, в которые от рождения впечатана судьба. Возликовала, найдя и свой незримый оттиск, одинокая женская душа, верная своей короткой любви и не согласная на каменный плен. - Я нашла тебя, охотник! - повторяла она, умеряя дыхание. - Ты и тогда спасал нас от голода! Твоя сила - от твоих спасенных тогда и сейчас. Я - среди них. Ты все-таки нашел меня! Но как долго пришлось ждать... Спасатель подобрал фонарь и стал одеваться, ошеломленно поглядывая на женщину - замужнюю отдыхающую скучного зимнего пансионата. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||